автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Русская наивная и примитивистская поэзия: генезис, эволюция, поэтика

Полный текст автореферата диссертации по теме "Русская наивная и примитивистская поэзия: генезис, эволюция, поэтика"

Давыдов Данила Михайлович

РУССКАЯ

НАИВНАЯ И ПРИМИТИВИСТСКАЯ ПОЭЗИЯ: ГЕНЕЗИС, ЭВОЛЮЦИЯ, ПОЭТИКА

Специальности 10.01.01 - русская литература, 10.01.08 - теория литературы

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Самара 2004

Работа выполнена кафедре русской, зарубежной литературы и методики преподавания литературы Самарского государственного педагогического университета.

Научные руководители - доктор педагогических наук, кандидат филологических наук, профессор Буранок Олег Михайлович; доктор филологических наук, профессор Орлицкий Юрий Борисович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор Голубков Сергей Алексеевич; кандидат филологических наук Егоров Евгений Александрович.

Ведущая организация - Тверской государственный

университет.

Защита состоится 6 мая 2004 г. в часов на заседании

диссертационного совета К 212.216.01 по присуждению ученой степени кандидата филологических и кандидата педагогических наук при Самарском государственном педагогическом университете по адресу: 443099, Самара, ул. Л. Толстого, 47.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Самарского государственного педагогического университета.

Автореферат разослан " 200^ г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент

Ольга Ивановна Сердюкова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Такие понятия, как "наивное", "примитивное", "примитивистское", "инфантильное", "детское", "дилетантское", "графоманское", "любительское", "провинциальное", "субкультурное", "девиантное", "ауг-сайдерское" и т. п. в применении как к текстам, так и к типам творческого сознания и поведения традиционно соотносятся в литературоведении с маргинальными феноменами и определяются, как правило, интуитивно, лишены строгих дефиниций.

В работе из этого набора разностатусных явлений вычленяется понятийный ряд: "примитивное", "примитив" ( = "наивное", "наив"), определяющие особый тип творчества - в противопоставлении "примитивистскому'*, "примитивизму" как набору художественных приемов и стратегий сознательного упрощения и архаизации; рассматривается соотношение этого ряда со смежными, типологически или генетически близкими феноменами, и литературным пространством в целом.

Параллельное существование терминов "примитив" и 'наив" в эстетике и искусствознании обусловлено исторической традицией. У исследователей нет единого мнения, считать эти термины синонимичными или нет; в данной работе эти термины понимаются как тождественные. Само собой разумеется, что используемые термины лишены тех негативных коннотаций, которые присущи их нетерминологическим омонимам в обыденном языке.

Понятия "наивное", "примитивное" имеют давнюю историю, на протяжении которой значение их менялось и корректировалось. Сложность анализа феноменов, скрывающихся за данными понятиями, усугубляется разницей подходов, выработанных различными гуманитарными дисциплинами. В философской эстетике понятие "наивное" разрабатывается на исходе ХУШ в. И.Кантом ("Критика способности суждения", 1790) и Фр.Шиллером ("О наивной и сентиментальной поэзии", 1796). Оба мыслителя, находясь на подступах к диалектике художественной формы, демонстрируют весьма неоднозначный характер понимания категории "наивного"; данные ими определения совмещают эстетическое измерение с психологическим и этическим (параллель этим размышлениям обнаруживается в учении Ж.-Ж.Руссо). Разработанное Кантом и, особенно, Шиллером понятие "наивного" прочно входит в эстетический обиход, подвергаясь переосмыслению в работах А.Шлегеля, В. фон Гумольдта, Ф.Шеллинга и др. авторов.

Своеобразный итог классической эстетической традиции рассмотрения "наивного" обнаруживается в "Диалектике художественной формы" АФ.Лосева. В его классификации видов художественной формы "наивное" определяется как категория, противоположная иронии. Иронию, по Лосеву, можно определить как "утверждающую себя своим уничтожением в образе идею". Как и в иронии, в "наивном*' "идея есть идея выражения и образ есть образ выражения", но "в то же время

1 РОС. нацмональнАЯ I

БИБЛИОТЕКА I

не идея уничтожает себя в образе (как в иронии), но образ в идее ". Фактически это - абстрактная модель дихотомии "примитив" уя. "примитивизм".

В искусствознании, теснее всех других гуманитарных дисциплин связанном с общей эстетикой, понятия "наивное искусство", "примитив", "примитивный" и ряд смежных с ними, начиная с XIX в., в зависимости от исследовательского волюнтаризма, получают различный объем. Важнейшие замечания о природе примитива (в разных его формах) принадлежат классикам мирового, в т. ч. русского модернизма и авангарда, таким как Г.Аполлинер, А.Арто, А.Бретон, Д..Бурлюк, И.Гоген, Н.Гончарова, МДюшан, АЖарри, И.Зданевич (Ильязд), К.Зданевич, В .Кандинский, П.Клее, А.Крученых, МЛарионов, КМа-левич, Ф.Пикабиа, А.Скрябин, Т.Тцара, В.Хтебников, Д.Хармс, КШвиттерс и др. Проще назвать значительного автора конца XIX -первой половины XX вв., который бы не высказался о примитиве, наивном искусстве. В этот же период появляются важнейшие искусствоведческие работы, описывающие "примитивизм как общий компонент различных художественных течений" , такие как "Примитивизм в современном искусстве" Р.Холдуотера (1938). Нашные художники (А.Руссо, Л.Серафин,А.Бошан, К.Бомбуа, И.Пиросманишвили, Э.Хикс, "матушка" Мозес, И.Генералич, ВДенисов, Е.Честняков и многие другие) становятся признанными фигурантами экспозиционных проектов.

Только в отечественной исследовательской традиции проблеме примитива и/или примитивизма в искусстве посвящены значительные работы В.Н. Прокофьева, Н.М. Зоркой, Д.В.Сарабьянова, АВЛебедева, ЭДКузнецова, АСМигунова, Б.М.Соколова, Г.С.Островского, БГройса, МАНекрасовой, К.Г.Богемской, Л .И .Тананаевой, З.Н.Крыловой и мн. др. В особенности принципиальной является классическая работа В.НЛрокофьева, в которой исследователь постулирует существование т. н. "третьей культуры", "однажды возникшей, исторически развивавшейся в изменчивых и зыбких, но все же уловимых границах между фольклором и учено-артистическим профессионализмом, постоянно взаимодействовавшей и с тем, и с другим, порой рискуя в этом взаимодействии потерять собственное лицо, но в конечном счете обладая где-то в глубине прочным центром самотяготения". Концепция Прокофьева, чрезвычайно плодотворная, оказала значительное влияние не только

Лосев А.Ф. Диалектика художественной формы // Лосев А.Ф. Форма - Стиль - Выражение. - М., 1995. С. 139.

2 Богемская К. Понять примитив. Самодеятельное, наивное и аутсай-дерское искусство в XX веке. - СПб., 2001. С. 151.

3 Прокофьев В Л. О тех уровнях художественной культуры Нового и Новейшего времени (к проблеме примитива в изобразительных искусствах) // Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени. -М, 1983. С. 8.

на историю и теорию искусства, но и на социологию и историю литературы (работа Прокофьева во многом созвучна известной статье Ю.МЛотмана "О содержании и структуре понятия "художественная литература"4).

Именно в искусствознании на сегодняшний день разработаны надежные методы анализа художественного примитива, чего нельзя сказать о литературоведческом анализе наивной словесности. Впрочем, довольно многочисленны исследования наивных и/или примитивистских субстратов в творческом наследии, интенций в художественном поведении тех или иных авторов. В этой связи с разной степенью подробности и внятности рассматривались такие писатели, как НГоголь, И.Суриков и поэты-"суриковцы", В.Соловьев, А.Ремизов, В.Хлебников, Д. Бурлюк, М.Зощенко, А. Платонов, Н.Олейников, Н.Заболоцкий, Д.Хармс и А.Введенский, Е.Кропивницкий, ИХолин, ОГригорьев и др.

Попытка целостного анализа русского литературного примитивизма предпринята (на достаточно ограниченном материале) в диссертационной работе А.В. Иванова. Важной вехой в изучении наивного письма стала работа Н.Н .Козловой и И.И. Сандомирской . Разнообразная и плодотворная работа на грани антропологии, социологии, фольклористики и литературоведения, в том числе связанная и с исследованием примитива, наивной словесности проводится последнее время группой ученых под руководством СЮ. Неклюдова в Институте высших гуманитарных исследований РГГУ. В работах В.А.Поздеева рассматриваются "низовая" городская культура XVIII - начала XX вв. и составляющие ее субкультуры (солдатская, семинарская, купеческая и т. д.) как таковые и как производители фольклорных и наивных текстов.

В социологии литературы значительно лучше исследованы смежные с примитивом, типологически или генетически близкие ему явления, нежели собственно примитив. Особенно развита социология массовой, "тривиальной", "бульварной", "формульной", коммерческой литературы, массового чтения и т. п. (работы Т.Грица, В.Тренина и М.Никтина, Дж.Г. Кавелти, Э.Мунк-Петерсена, Дж.Брукса, А.И. Рейт-блата, ЛД Гудкова и Б.В.Дубина, Е.Добренко).

Объект исследования - как маргинальные, неканонизированные области отечественного поэтического процесса XVП-XXI вв., так и возникающие во взаимодействии с этими маргинальными областями

4 Лотман Ю.М. Избранные статьи в 3-х тт. - Таллинн, 1992-1993. - Т. 1. С. 203-215.

3 Иванов АЛ. Поэтика примитива в русском авангарде XX века (обэ-риуты и неоавангард 60-80-х годов). Автореф. дисс.... канд. филол. наук. -Минск: БГУ, 1997.

4 Козлова НЛ., Сандомирская ИЛ. "Я так хочу назвать кино". "Наивное письмо": Опыт лингво-социологического чтения. - М., 1996.

литературные факты, традиционно рассматриваемые в контексте истории профессиональной литературы.

Предмет исследования - как тексты, относимые к наивной словесности или примитивистской литературе, так и явления литературной жизни и литературного быта, позволяющие систематизировать антропологические аспекты проблемы примитива и примитивизма.

Актуальность исследования. Исследования наивной словесности и литературного примитивизма до сих пор, как правило, проводились на ограниченном материале творчества одного автора (или группы авторов); вопрос о целостной картине этого явления в литературоведении не ставился, как, впрочем, не получила приемлемого решения проблема разграничения примитива и примитивизма Между тем, помимо очевидного историко-литературного интереса, данная проблема имеет теоретическое измерение, т.к. именно определение статуса "маргинальных" областей словесности позволяет определить структуру и границы литературного поля. С другой стороны, наивное творчество и/или примитивизм оказываются теми элементами поэтики и литературного поведения многих "магистральных", канонизированных историко-литературных фигур, которые позволяют весьма существенно скорректировать устоявшиеся представления о данных фигурах.

Основная цель данного исследования - представить целостную и доказательную схему существования и сосуществования примитива и примитивизма в словесности, с тем, чтобы данная схема могла бы быть приложима как к отдельно взятому тексту и/или автору, так и к целой культурной эпохе. Достижению этой цели способствует решение следующих задач: 1) выявить место ряда "примитивное', "примитив" (= "наивное", "наив") - "примитивистское", "примитивизм" в рамках поля литературы, как в диахроническом аспекте, так и в синхронических срезах; 2) дать очерк истории русской поэзии, сфокусированный на примитивном и примитивистском субстратах; 3) продемонстрировать необходимость междисциплинарного подхода к изучению наивной словесности и литературного примитивизма, несводимость анализируемого феномена к единому слою интерпретации.

Методологическое основание диссертации. Занятая в работе ме-тапозиция, обусловленная характером исследуемого материала, не позволяет принимать какую-либо литературоведческую методологию в полном объеме. В целом ряде вопросов методологической основой диссертации являются идеи, характерные в той или иной степени для ОПОЯЗа, Московского и Пражского лингвистических кружков, Тарту-ско-московской семиотической школы, в ряде же других случаев эти установки корректируются, - как "справа", с позиций постструктурализма, так, в большинстве случаев, "слева", с позиций социологизирова-ния.

Для изучения примитива и примитивизма, в т. ч. в словесности, оказываются принципиально необходимыми такие дисциплины, как психология, антропология и социология. Настоящая работа во многом ориентирована на концептуальные построения П.Бурдье (и его отечественных последователей М.Берга и МА БондаренкоХ позволяющие совместить литературоведение и социологию без ущерба для обеих дисциплин. Рассмотрение примитива и примитивизма в рамках бурдь-еански понимаемого "поля литературы" дает возможность совместить синхронический и диахронический подходы. В этой связи в диссертации социоанализ Бурдье дополняется методологическими наработками Б.Гройса, А.В.Л ебедева и Х. РЛусса.

Научная новизна работы состоит в рассмотрении малоизученных областей литературного поля с позиций, условно обозначаемых как "антропологический метод" в литературоведении. Совмещение поэтики и социоанализа в рамках одного исследования позволяет интерпретировать те историко-литературные факты, которые оказывались вне традиционных схем анализа. С этим связано и значительное число впервые вводимых в литературоведческий оборот источников.

Практическаязначимость работы состоит в разработке методов анализа маргинальных зон словесности, таких как примитив, и неканонических литературных стилей, подобных примитивизму; результаты работы могут быть использованы в учебных и специальных курсах по истории, теории и социологии литературы.

Апробацияработы. Результаты исследования были обсуждены на кафедре русской и зарубежной литературы, методики преподавания литературы Самарского государственного педагогического университета. По теме диссертации были сделаны доклады на Третьих Маймин-ских чтениях (Псков, 23-26 февраля 2000 г.), на научной конференции "Шедевры наивного искусства" (кафедра эстетики философского факультета МГУ им. Ломоносова, 26-27 июня 2000 г.), на международной научной конференции "Пространство и время в литературном произведении" (Самара, 6-8 февраля 2001 г.), на Второй межвузовской научно-методической конференции "Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании" (Москва, ГТШ, 20-22 апреля 2003 г.).

Содержание диссертации отражено в 16 научных публикациях.

Структураработы обусловлена спецификой как исследуемого материала, так и методологии. Это делает необходимым отграничение ряда "примитивное", "примитив" ( = "наивное", "наив") - "примитивистское", "примитивизм" от явлений типологически или генетически близких, которые также анализируются в работе.

Общий объем диссертации составляет 182 страницы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии. Список использованной литературы насчитывает 473 наименования.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во "Введении" обосновывается правомерность постановки проблемы, ее актуальность и научная новизна, определяются цель, задачи и структура диссертации, дается историография вопроса, проводится сравнительный анализ возможных методологических подходов к проблеме соотношения примитива и примитивизма в словесности.

Глава I - "Статус наивной словесности и литературного примитивизма в рамках поля литературы" - состоит из четырех параграфов. В первом параграфе, "Специфика примитива в ряду типологически и генетически сходных феноменов", примитив рассматривается "апофатически", как "литература исключений"; при этом исследователь, 'задавшийся целью построить общую концепцию этого явления... вынужден заняться поиском "правила исключений""7. Таким образом, предполагается построить "историческую поэтику исключений", поэтику анормативных текстов. Вопрос лишь в том, всякий ли "неправильный" текст окажется текстом наивным; настоящая работа предполагает, что не всякий.

Следовательно, возникает необходимость выделить ряд смежных явлений, дабы противопоставить их в рамках поля литературы; этот ряд обозначается как "субполе наива". Признак, по которому явления, относящиеся к субполю наива, выделяются, может быть обозначен как "аутизм", "непроцессуальность", "континуальность". Автор, существующий в субполе наива, по определению не является профессиональным литератором; письмо для него - частное, приватное дело. В этом принципиальное отличие наива от массовой литературы: несовпадение намерений пишущего в том и другом случае предопределяет и принципиально различные типы функционирования текста массовой литературы и наивного текста. Массовая литература, по сути дела, - параллельное "высокой" литературе образование; авторы массовой литературы являются профессионалами; они относятся к массовой литературе как к иерархически организованному пространству.

Субполе наива по сути дела не является литературой (т. к, не подразумевает разного рода взаимосвязей), хотя и относится к полю литературы; в рамках наивной словесности (и смежных явлений) невозможна внутренняя иерархия или декларация отсутствия таковой, отсутствует процесс. В этом - принципиальное отличие наивной словесности не только от массовой, но и от субкультурных литератур, для которых характерно наличие имманентных им ценностных иерархий, достаточно четко очерчиваемого культурного пространства и т. п.

При всем том наивное произведение - произведение принципиально авторское, и тем самым не относится к т. н. "письменному фолькло-

7 Панченко Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. - М, 2002. С. 391.

ру"; даже в случае анонимности наивного текста, он остаётся уникальным и не воспроизводимым в фольклорном каноне (что, конечно же, не мешает фольклоризации отдельных образцов наивной словесности; однако в результате статус наивного текста принципиально меняется).

К такому типу автора следует отнести собственно примитива, склонного к (художественному) письму девианта (аутсайдера, душевнобольного), склонного к (художественному) письму ребенка, наконец, этнического или субкультурного маргинала, пытающегося реализовать литературные потенции в чуждой этнической или субкультурной среде.

В реальности наивные авторы (и другие представители субполя наива) как правило существуют не в культурном вакууме, но на обочине "нормативных" литератур: "элитарной", массовой, субкультурных. В первую очередь это касается "собственно" примитивов, т. к. и дети-сочинители, и девианты по определению находятся в эскапистском пространстве ("мир детства", "мир клиники"), заданном им внешними, не зависящими от них силами; что позволяет отделять их от собственно наивных авторов.

Во втором параграфе, "Генезис наивной словесности в контексте "третьей культуры"", "третья культура" рассматривается как анклав, в котором на грани XVIII - XIX вв. зародились наивная словесность, массовая литература и субкультурные литературы.

В работах ЮМ. Лотмана и В.Н. Прокофьева, во-первых, отмечается возникновение некоего промежуточного слоя, слоя-медиатора между "низовой" и "высокой" культурами, а во-вторых, образование этого слоя привязывается к началу Нового времени. Но Лотман говорит о массовой литературе, а Прокофьев - о "третьей культуре", примитиве. Напрашивается предположение об общих корнях этих явлений.

Гипотетическая картина разделения уровней литературы такова: на первом этапе происходит разложение архаического общества, расслоение сакрального, мистериального искусства на эмбриональные формы "элитарного" искусства и фольклора; второй этап, относящийся к началу Нового времени, связан со становлением городов, а, следовательно, формированием культуры горожан, физически оторванных от традиционной народной культуры, но маргинальных по отношению к "учено-профессиональной" культуре. Третье расслоение можно отнести к концу XIX - началу XX вв.; по Прокофьеву, в этот период "сфера примитива испытывает огромное потрясение; она существенно деформируется и даже сама расслаивается" .

Именно в эту эпоху начинает формироваться примитивизм как профессиональный художественный стиль, но этот процесс вторичен; он знаменует собой скорее завершение, нежели начало фазы. Началом

*Прокофьев В.Н. Указ. соч. С. 19.

7

же третьей фазы следует считать опять-таки ХУП-Х\Ш вв., когда в рамках едва сформировавшейся "третьей культуры", по определению неоднородной, пограничной и переходной образуются эмбрионы феноменов, столь отличных в будущем: примитива, массовой культуры, субкультур. На протяжении довольно долгого периода указанные "эмбриональные культурные феномены** образовывали некое генетическо-типологическое единство.

Массовая литература выделяется в качестве самостоятельного явления тогда, когда становится, во-первых, коммерческой, и, во-вторых, профессиональной. Автор массовой литературы становится носителем литературных взглядов и порой вступает в полемику с представителями иной литературной парадигмы. С другой стороны, представители "высокой" культуры в этот период по инерции не отделяли, как правило, "низовой" примитив от массовой литературной (и, вообще, художественной) продукции.

Грань ХК-ХХ вв. окончательно развела массовую культуру и примитив, т. к. началась "эпоха технической воспроизводимости искусства'* (по В.Беньямину), способствовавшая как тотальному распространению, так и тотальной девальвации массового искусства. Тем не менее, при восприятии таких художественных явлений, как лубок, и в XX в. работала "память жанра", сохраняющая за ним статус поздне-синкретического образования "третьей культуры".

Отделение сублитературы (если понимать под этим термином параллельный элитарному литературный процесс, значимый лишь для определенной социокультурной группы, не стремящийся к интеграции в "большую" литературу и, более того, сознательно противопоставляющийся ему) от наива, по-видимому, произошло еще позже, уже на грани ХГХ-XX вв.

В третьем параграфе, "Примитив и примитивизм! во взаимопротивопоставлении и соотнесении с "дилетантизмом11 и "провинциализмом"", даются определения понятий "примитив" и "примитивизм".

Так, "примитив" (= "наив"), "примитивная словесность'* (= "наивная словесность") понимается как особое, дискретное по своей структуре субполе литературы (искусства, культуры), занятое агентами, идентифицирующими себя в качестве авторов, но не участвующими в маневрах профессиональных элит, находящимися вне или "на обочине" литературного (культурного) процесса, не связанными взаимными иерархическими и т. п. отношениями, лишенными общей идеологии, в т. ч. эстетической, но объединенными в качестве производителей текстов общими чертами ("непреднамеренная неконвенциональность" текстуального продукта, его стихийная эклектичность, "бриколажность" (К.Леви-Строс), непроизвольная несоотнесенность с авторитетными литературными рядами; склонность автора к архаическому, "право-полушарному", визионерскому" (К.-Г. Юнг) способу художественного

мышления, к партиципации (ЛЛеви-Брюль), при этом, по причине более близких аналогий, отмечаемая скорее в соотнесении с "первобытным", "магическим" мышлением, нежели per se; его ориентация на произвольный, неконвенциональный архив9 литературных и культурных традиций; наконец, его неадекватность в оценке собственного статуса, неироничность, нерефлективность).

При этом примитив не является однородным образованием. Из множества существующих классификаций примитива в диссертации выделяется классификация, предложенная А.В. Лебедевым. Т. к. хронологически развитие примитива в изобразительном искусстве и словесности не совпадает, в классификации, построенной на основе лебе-девской, снимаются конкретно-исторические привязки. Кроме того, вместо историко-социологических аспектов, учитываются социо-антропологические. Итак: 1) "генетический" ("дикий") вариант примитива наиболее приближен к архаическим формам художественного мышления, типологически наиболее близок к "анклавам" детского и девиантного, аутсайдерского словесного творчества; для его представителей не характерна интенциональность творческого процесса; 2) "социально-этически" вариант предполагает прагматическую (в широком смысле) обусловленность творческой деятельности его представителей: от морально-религиозной или эзотерической до бытовой; 3) "эстетический" вариант является наиболее приближенным к стертым клишированным формам литературного и, шире, культурного поведения (романтической, декадентской, диссидентско-андеграундной, контркультурной и т. д.), его представители ближе всего соприкасаются с текущим литературным процессом, как правило, в неактуальных его изводах.

В диссертации, вслед за АВ. Лебедевым, ряд "примитив" - "примитивизм" отграничивается от ряда "провинция" - "столица"; что касается ряда "дилетантизм" - "профессионализм**, то он выступает как дополнительный в основной оппозиции примитив vs. примитивизм.

"Примитивизм" определяется как амбивалентно соотносящийся с субполем примитива "сверхстиль" (парадигму стилей), принадлежащий субполю профессиональной литературы, в рамках которого может соотноситься с самым широким спектром эстетических практик (от максимально актуальных, определяющих "дух эпохи", до относительно маргинальных); амбивалентность взаимоотношений примитивизма и примитива обусловлена тем, что, с одной стороны, примитивизм делает примитив объектом валоризации, легитимирует само его существование в рамках культуры, с другой же стороны полностью зависит от него, как от "механизма непроизвольного порождения" стилевых стратегий; можно сказать, что до примитивизма примитив как таковой су-

9 В терминологии БГройса.

ществовал исключительно в качестве артефакта, вступая лишь в случайные культурные связи, примитивизм же, будучи вторичен по отношению к примитиву, создал контекст его восприятия. По сути дела, примитивизм инвертирует примитив, иронизируя его.

Эта иронизирующая инверсия в реальных условиях литературного процесса может осуществляться самыми различными способами, как то: преподнесение наивного текста в качестве новооткрытой эстетической ценности; введение наивного автора в поле литературы в качестве равноправного участника, либо, напротив, в качестве объекта, "статиста", служащего фоном для демонстрации собственного "авангардного поведения"; деформация наивного текста, производимая в качестве художественного жеста; разного рода мистифицирование и т. п. (все эти стратегии были опробованы в рамках литературной жизни модернизма и авангарда).

Четвертый параграф, "Современная наивная словесность и "производители литературной нормы"" посвящен рассмотрению взаимоотношений постсоветских литературных критиков, редакторов, издателей и др. представителей нормативных институций с наивными авторами и / или текстами. Рассматриваются самые различные контексты: от концептуализма и постконцептуализма ("новой искренности") до ресурсов в Интернете, дающих право свободной публикации. Современная литературная ситуация оказывается пространством тотального неразличения примитива и примитивизма, — как намеренного, связанного с эстетическим или социальным волюнтаризмом, так и ненамеренного.

В главе П - "Русская наивная поэзия в контексте литературного процесса" - три параграфа. В первом параграфе, "Поэтическая практика в субкультурах, пограничных с примитивом", характеризуются две "внесистемные" (по Лотману) субкультуры: усадебная и монашеская. Если первая формирует именно дилетантское, не-наивное поэтическое письмо, то во второй, по причине господствующих в ней архаизаторских тенденций, возникают тексты наиболее из всех изолированно-субкультурных близкие к примитиву.

Примером такого рода творчества оказывается малоизвестный памятник монашеской субкультуры начала XIX в., граничной с примитивом, а именно прозиметрические письма затворника Задонского Бого-родицкого монастыря Георгия (Г.А Машурина; 1789-1836). Письма затворника Георгия характеризуют интимный, внутренний характер дискурса, установка на мистическую, а не социальную коммуникацию в творчестве, парадоксально соединенная с проповедническс-дидактическими задачами. По словам САКоролева, у православного автора "нет претензии на завершающее слово о мире. Отсюда и рождается то, что именуется <...> "стыдливостью художественной фор-

мы"" . Эта риторическая формула вполне применима к авторам, синкретически соединяющим монашеско-священническую субкультуру и наивное творчество, таким, как затворник Георгий.

Прозиметрические композиции, подобные проанализированным выше, характерны для разных форм словесной культуры. Будучи посланиями, письмами, т, е. текстами приватными по своему статусу, они, тем не менее, далеко не всегда могут быть отнесены к примитиву или пограничью примитива и субкультур. Так, прозиметрумы в письмах профессиональных литераторов есть факт пусть "потаенной", но литературы; с течением времени, при публикации литературного наследия того или иного автора, они становятся частью архива. Напротив, бытовые послания такого рода, от повседневной внутрисемейной домашней переписки до поздравительных адресов или "эпистол" в "дем-бельских альбомах" и других формах низовых рукописных традиций, имеют, конечно же, эстетическое измерение, но относятся к "письменному фольклору" либо самым низовым, пограничным с современным фольклором областям наивной словесности.

Второй параграф, "Профессионализация наивных поэтов: от примитива к литературному процессу", посвящен описанию способов вхождения наивных авторов в поле литературы, от усиления личностного начала в тексте до перехода к тотальной безличности.

Расслоение "третьей культуры" в течение ХГХ в. породило сложные диффузные процессы на всем поле литературы. Начиная со второй трети ХГХ в. можно говорить уже не только о наивной словесности, наивной поэзии, но и о разного рода взаимодействиях субполя примитива со смежными полями, вт. ч. вполне сформировавшейся профессиональной (в современном смысле) литературой

Наиболее типичным способом "встречи" примитивов с профессиональным литературным миром, изначально стало самоопределение примитива в рамках института писателей и поэтов-'самоучек". Сформировавшись в качестве творческих индивидуальностей на пограничье расслаивающейся "третьей культуры" и профессиональной литературы, "самоучки" претендовали на создание "параллельного" литературного процесса, имеющего демократическую аудиторию, и устроенного демократически. Дилетантские поэтические стратегии парадоксальным образом пересеклись со стратегиями зарождающейся массовой литературы; сформировалось, по сути дела, отдельное поле "полупрофессиональной" литературы. Основой подобного письма оказывается "не-трансформированное слово", "словарные слова, с которыми ничего не случилось" (ЛЯ. Гинзбург), которые можно метафорически назвать "мертвыми словами" (по Н.С. Гумилеву), совершенно чуждыми наив-

10 Королев СЛ. "Стыдливость формы" как черта православной культуры //Христианство и русская литература. - Сб. 2. - СПб., 1996. С. 356.

ной поэтике, обладающей "установкой на непосредственность, спонтанность", однако демонстрирующей "особого рода оригинальную (уникальную) авторскую поэтику" . Однако "нетрансформированное" слово может трансформироваться, т. е. обрести эстетическое измерение, благодаря остраняюшртм "проколам" (Е.Добренко).

Поэты - "выходцы" из "расслоившейся третьей культуры", "бывшие примитивы", профессионализируются двумя противоположным способами: институциализируя собственное субполе и стремясь к своего рода "безупречности", на деле же - "безличности", "вне-индивидуальности", "внесистемности", "несвязности", наконец, "вторичной фольклоризащнГ (О.А Седакова) письма, или, напротив, подчеркивая (с помощью покровителей - "производителей нормы", ценящих, тем не менее, экзотизмы "ненормативного" слова) собственную аномальность. Именно второй путь интересен с позиции исследователя дихотомии "примитив" уя. "примитивизм".

Ярким примером здесь является творчество такого выходца из "расслоившейся третьей культуры", как Андрей Платонов литературный путь которого начинался книгой стихов "Голубая глубина" (Краснодар, 1922) В исследовательской литературе получила распространение точка зрения, что поэтические опыты молодого Платонова во многом задали направление его дальнейшей работе как прозаика. Но, следовательно, верно и обратное: платоновская проза помогает объяснить некоторые свойства его поэзии. По С.Меерсон в прозе Платонова главенствует принцип "неостранения" (обратный "остранению" формалистов): "Если остранение показывает обыденное как незнакомое, заново, то неостранение - это отказ признать, что незнакомое или новое необыкновенно, причем сам этот отказ признать необыкновенность часто приобретает вопиющие формы и уж, во всяко1м2 случае, никогда не бывает эстетически нейтрален" [Меерсон2001:8]12.

"Неостранение" принципиально в том числе и в поэзии Платонова. В "Голубой глубине" обнаруживается почти полный набор возможных деформаций стиховой конвенции, "проколов", на первый взгляд не несущих семантической нагрузки и, следовательно, указывающих на "непрофессионализм" автора Можно отметить здесь нерегулярно возникающие неточные рифмы, непредсказуемую неравностопность, наконец, непредсказуемую полиметрию; не меньше и синтаксических "ошибок". При этом никак нельзя сказать, что эти "неправильности", "проколы" разрушают художественную ткань стиха; напротив, они усиливают художественный эффект.

11 Бондаренко ¡VI. Текущий литературный процесс как объект литературоведения (Статья первая) // Новое литературное обозрение. - 2003. - № 62 (4). С. 69.

Меерсон О. "Свободная вещь". Поэтика неостранения у Андрея Платонова. - 2-е изд., испр. - Новосибирск, 2001. С. 8,

В то же время, деформация стиха у Платонова, не будучи "неумением", типологически не близка футуристическим приемам расшатывания стихотворного канона, построенным как раз на остранении. Платоновское неостранение подразумевает своего рода "намеренную ненамеренность", признание за собой права на неотрефлектированную неконвенциональность формы. Сформировавшись вне поля профессиональной литературы, Платонов избрал стратегию "деформированного слова"; при этом, идеологически (по крайней мере, в ранний период творчества) будучи сторонником слова "внеличного", он достиг максимальной личностности.

Платоновское "неостранение" объясняет, почему метод примитивиста часто не опознается как метод, а воспринимается как "спонтанное", "нестилевое". Такого рода иллюзии возникают и в отношении других примитивов, включенных в архив "профессиональной литературы" - таких, как Ксения Некрасова и целый ряд современных поэтов (Василий Филиппов, Зинаида Быкова, Евгений Карасев).

В наследующем "профессионализировавшемуся примитиву" Платонову послевоенном русском примитивизме встанет вопрос (разумеется, в творческой практике, а не в теории) о деавтоматизации "второго порядка", "остранении неостранения".

В третьем параграфе, ""Классики" наивной поэзии в маргинальных зонах словесности", даются характеристики ряда ярких наивных поэтов XX века, не включенных (в отличие от Платонова или Некрасовой) в "профессиональный пантеон". Если некоторые из них и предпринимали усилия для легитимации собственного статуса в рамках поля профессиональной литературы, то вполне безуспешно; другие же стали заметны "извне", в качестве авторов-артефактов.

Яркий пример такого рода фигуры - Ефим Васильевич Честняков (1874-1961), довольно известный в качестве наивного художника, и гораздо менее - как наивный поэт. Поэзия Честнякова в ее эпических формах репрезентирует крестьянскую утопию, тот ее подтип, который обозначается исследователями как "легенды о "далеких землях"" (КВ.Чистов). Такова поэма "Титко", герой которой пытается создать идеальный крестьянский мир, самодостаточный, независимый от советского города, навязывающего чуждую крестьянину норму. Утопия Тита, будучи "эскапистской", "утопией бегства", впрочем, включает элементы и "утопии героической", "утопии реконструкции", и, напротив, элементы антиутопии.

В наследии Честнякова есть и стихи для детей, и пейзажная, любовная, философская, гражданская лирика. Есть у него и тексты, в которых он объясняет свою литературную позицию: "И если стих рожден красивый, / И идеалов хор живуч, / то дух восстанет с новой силой, / Как будто выбьется из туч".

Порфирий Корнеевич Иванов (1898-1983), известный более как народный (наивный) мистик, или, точнее, вероучитель, чья деятельность явно содержит в себе элементы девиантности, подвизался и на поэтическом поприще. Его "Гимн жизни", считающийся "ивановцами" сакральным, - безусловный образец наивного письма, образец деформации литературной конвенции во всех ее проявлениях. Другие "канонические" тексты Иванова ("Победа моя", "Паршек", "Партия" и др.) могут расцениваться как сакрализованные изолированной субкультурой "наивные жизнеописания" и / или "наивные трактаты" (как правило, у Иванова эти жанры наивного письма диффундируют).

Совершенно иная, даже, пожалуй, противоположная Иванову в своем культурном статусе, фигура - Леонид Васильевич Сидоров (1906-1988). Человек "прихрамовой" субкультуры, глубоко верующий, служивший в храме псаломщиком, Сидоров был автором не ангажированный ничем, кроме своей духовной жизни. Будучи, как и Честняков, не только наивным поэтом, но и художником, Сидоров не делал попыток социализироваться в качестве производителя эстетических ценностей (да и вообще ни в каком качестве, кроме прихожанина). Если Че-стняков хотя бы как художник сегодня достаточно хорошо известен искусствоведам, то Сидоров ни не вошел в культурный архив за пределами изолированной субкультуры ни как художник, ни как поэт.

В поэтическом наследии Сидорова следует вьщелить два основных направления: "чистую лирику" и аллегорические сочинения. "Чистая лирика" Сидорова близка к "безличной" поэзии "самоучек": лирический субъект здесь так же деиндивидуализирован, как и семантический ореол метра. Аллегорическая поэзия Сидорова гораздо более анормативна (соответственно - более самобытна). Такова, к примеру поэма "Странник": герой в поисках Истины (обретаемой в финале, когда душа возвращается к Богу) путешествует в неком инобытийном пространстве, вступая в диспут с представителями тех или иных фило-софскихдоктрин (Платоном, Пифагором и т. д.).

Наивных поэтов, как мы видим, часто характеризует онтологический взгляд, близкий к архаическому. Мир с точки зрения чуть ли не большинства наивных авторов делится на сакральный (мифический) и профанный (эмпирический). Однако далеко не всякое "органическое" мифологизаторство Нового времени может служить критерием, по которому можно определить наивность того или иного текста

В то же время мифологизирование в наивных текстах различного рода может происходить более или менее опосредованным образом, становясь порой весьма трудноуловимым по причине ориентации наивного автора на определенные известные ему "стершиеся" каноны, которые в своем изначальном виде могут быть весьма далеки от мифо-логизма. Так, например, современный наивный автор, будучи представителем городской, как правило, цивилизации Нового времени, воспи-

тан на совершенно иных, нежели архаический человек, представлениях о времени. Если для второго сакральное время изначально, профанное же исходит из него, воспроизводя миф в ритуале, то для первого эмпирическое время - единственная данность, поэтому миф творится на его основе. Подобная сложность отделения бессознательного и осознанного прослеживается в проблеме проявления в наивных текстах такого типа мифического времени как "dream time" ("время сновидения")13.

Если одни современные поэты, такие, как Геннадий Голосов, по сути дела предлагают тексты, не поддающиеся в этом отношении четкой интерпретации (действительно ли интерпретатор сталкивается с "временем сновидения" в новейшем тексте, либо этот мотив "вчитывается" в текст из-за его семантической и синтаксической невнятицыХ то у других, таких, как более известный в литературном мире Петр Смирнов, проявленность мотива "dream time" полностью следует из их творческой позиции. Неопубликованная до сих пор <"Сказка-мистерия^> Смирнова - грандиозная поэма, в которой смешаны мотивы Книги Бытия, Нового Завета, апокрифов ранних христиан, русских народных сказок, сказок Пушкина и т. д. При этом здесь нельзя говорить о стилизации - автор рассказывает именно "как было на самом деле", создавая, так сказать, "мифологическое время второго порядка".

Еще один современный наивный поэт, Алексей Тимаховский, скорее, предстает демифологизатором, однако в этом случае "миф" следует понимать в том смысле, в каком его использовал Р.Барт: как "депо-литизированное слово". Демифолгизируя социополитический космос, Тимаховский исходит из совершенно структурно несвязанных фрагментов этого космоса, так что на месте демифологизации предстает мифологизация следующего порядка, отпечатывающаяся в разрывах синтаксиса и грамматики, в "стихийных" алогизмах поэтического текста. Такого рода "генетический", "дикий" примитив уже начинает восприниматься непосвященным в статус текста реципиентом как абсурдистский и / или пародийный.

Если в главе П основное внимание уделяется деформации наивного письма, изменению статуса наивных поэтов под воздействием поля профессиональной литературы, либо причинам сохранения наивными поэтами собственного статуса, то в главе Ш- "Поэтический примитивизм как художественное переосмысление феномена наивной поэзии" - рассматривается, напротив, влияние наивной словесности на профессиональную поэзию, порождающее различные типы поэтического примитивизма. Глава включает в себя три параграфа. В первом параграфе, ""Стихийный примитивизм": ранний Николай Гоголь и Велимир Хлебников как неконвенциональные фигуры", рассматриваются "идиллия в картинах Е.В.Гоголя "Ганц Кюхельгартен" и

13 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. - М, 1995. С. 174.

15

творчество Велимира Хлебникова, как явления, "выпадающие" из дихотомии "примитив" У8. "примитивизм", совмещающие признаки разных, как правило, несовместимых моделей существования в поле литературы.

"Ганц Кюхельгартен", произведение заведомо непрофессиональное, ученическое, "провинциальное", подражательное и т. п. (и, в конце концов, исключенное автором из своей творческой биографии), тем не менее, безусловно инновационно. "Ганц Кюхельгартен" интересен именно "сочетанием несочетаемого", "неправильностью", о чем писали ЛВЛумпянский, В.Гишшус, В.Ф.Марков. То, что оценивалось в "Ганце Кюхельгартене" представителями актуального литературного процесса гоголевской эпохи резко отрицательно, с критикой чего сам Гоголь согласился (по крайней мере, внешне, с помощью жеста уничтожения тиража), и что, по этим двум причинам, стало конвенциональным в истории литературы, можно также счесть и литературной инновацией, попыткой радикализировать художественный язык, но не отказавшись от всего комплекса наработанных приемов, а, напротив, "наивно" соединив их в единое целое. При наложении на гоголевский "пастиш" (Пумпянский) объективной "неумелости", "провинциализма", мы обнаруживаем аномальное с точки зрения структуры поля литературы явление, которое можно обозначить как "стихийный примитивизм".

Если Гоголь, проявив себя как "стихийный примитивист" в ранней "идиллии", затем изменил (хотя и не совершенно радикально) способ своего существования в поле литературы, то Хлебников сделал подобный способ тотальным методом, направленным на снятие оппозиций и последовательно ускользающим от дефиниций; гоголевскому жизне-творчеству он противопоставил свое. При этом не следует думать, что Хлебников сознательно апеллировал к опыту гоголевского литературного поведения; можно говорить только о совпадении некоторого набора условий, породившего в рамках поля литературы флуктуацию, типологически схожую с уже ранее случившейся.

"Безумный гений", "чудак-учитель", а в конечном счете, "странник-завоеватель, разрушитель устойчивых структур" (Т.Вархотов) -безусловно, архетипические модели, в случае Хлебникова накладывающиеся на другую, более локальную модель - на т. н. "авангардное поведение". Образ жизни, ненормативный, "неправильный" с точки зрения господствующей культуры, абсурдные, "безумные" с точки зрения обыденной логики поступки - характернейшая, одна из важнейших черт авангарда. Но интерес, а подчас и сближение авангардистов с девиантами, душевнобольными, не приводит, однако, к полному их соединению в рамках целостного субполя. Девиант в кругу авангардистов нередко находится на положении "шута"; таким образом, компенсируется ситуация, при которой авангардисты оказываются "шута-

ми" в рамках всей культуры. Более того, цели у обеих сторон противоположны. Художник-авангардист ищет способы выхода из эстетических конвенций прежде всего (а потом уже из конвенций моральных, правовых, религиозных); девиант же либо пытается "играть на чужом поле по чужим правилам", оставаясь маргиналом на обочине профессионального поля, либо самодостаточно существующей фигурой вне всякого целеполагания, и, следовательно, вообще вне поля культуры.

В рамках футуристического круга уникальность Хлебникова состояла в совмещении функций "шуга" и "повелителя". В этом отношении Хлебников являлся единственным исключением из парадигмы "авангардного" уя. "девиантного поведения"; самим фактом своего присутствия в рамках поля литературы он снимал оппозицию примитивизма и примитива. Хлебников уникален именно потому, что репрезентирует неполадку в безупречно отлаженном механизме распределения социокультурных функций.

Второй параграф, ""Поэзия персонажей" и "поэзия под маской" как модели примитивистского текстопорождения", посвящен разным типам взаимодействия "своего" и "чужого" слова в примитиви-стскихтекстах.

"Поэзия персонажей" (капитан Лебядкин в "Бесах")типологически не вполне отделима от "поэзии под маской" (Козьма Прутков), что, в особенности, касается примитивистского модуса текстообразования; и то, и другое явление пародийны по своей сути; более того, именно в этом типе пародирования возникает "конвенциональность второй степени: условное допущение в восприятии того, что уже является условным" . Говорить о примитивизме 'поэзии под маской" возможно лишь при условии того, что реципиент знает о масочном, "подставном" характере авторства (или, хотя бы, не сомневается в нем). И "поэзия персонажа", и "поэзия под маской" есть формы изначально девальвированного "чужого слова". Трансформации литературного поля, однако, вносят усложнение в эту схему, во-первых, позволяя субъективироваться чужому слову", во-вторых, девальвируя подлинный примитив до уровня иллюстративного "чужого слова", и, наконец, в-третьих, порождая феномен "чужого слова как своего".

1. В отечественной традиции можно говорить о субъективированном "масочном авторе", Козьме Пруткове, и о субъективированном "авторе-персонаже", капитане Игнате Лебядкине; оба эти "автора" приобрели в последующей традиции некую автономность. Можно говорить о выстраивании нового канона, ориентированного на "инновационные достижения" Лебядкина и Пруткова. Известно, что последо-

14 Скобелев В Л. О структурно-семантических первоосновах поэтики литературного пародирования // Проблемы изучения литературного пародирования. - Самара, 1996. С. 49.

вателем Лебядкина охотно позволял себя именовать Н.3аболоцкий; о Лебядкине как об отдельном авторе говорили Ахматова, Блок и т. д. Статусно противоположные "фигуры" Лебядкина и Пруткова, противоположные и в "первопринципах" "их" поэтики, объединены, тем не менее, последующей традицией.

2. Для М.М. Зощенко публикация в "Письмах к писателю" (Л., 1929) произведений своих корреспондентов была не столько валоризацией, сколько коллажированием, использованием артефактов в качестве материала для построения собственного текста Подобное отношение к наивным текстам, - характернейшая черта зощенковской творческой стратегии. Для Зощенко такого рода художественная стратегия была идеологически наполненной, принципиальной. Еще в 1919 г. он писал. "Я признаю, что существует такая любезная им поэзия и отнюдь не психологические трюки, а непременно героический эпос с примитивом во всем, с элементарнейшими чувствами (наслаждение и опасность, восхищение и сожаление), с высокой волей к жизни и со здоровым звериным инстинктом - это и есть новая поэзия "варваров", любезная им поэзия"15.

Еще более неоднозначное соотношение цитатного и сказового "чужого слова" мы обнаруживаем в творчестве СЗ.Федорченко (18801959), точнее, в ее книге "Народ на войне", которая изначально была воспринята критикой как работа фольклориста, что вызвало негативную реакцию автора: писательница объявила, что она не записывала "ни одной строчки из солдатских бесед",'что ее цель была, чтобы "просто приняли бы эту книгу как документ"16; это заявление вызвало, в свою очередь, резко негативную критическую реакцию литературного сообщества. Конвенциональное либо в качестве литературного сказа, либо в качестве фольклорной записи, художественное высказывание, в котором обнаруживался бы частный опыт, но при этом структурированное в качестве наивного, вне-литературного высказывания, в литературной ситуации конца 1920-х гг. оказывалось вызывающим нарушением конвенции.

3. Наконец, ряд авторов в своей поэтике следует принципу, который можно было бы назвать "масочным", если бы авторское "я" и "маска" не совпадали в нем или же не находились бы в состоянии "взаимоперетекания". Этот принцип можно обнаружить еще в раешных "рацеях" П А. Федотова, чтением которых он сопровождал экспозиции собственных картин. Вершинное проявление данного принципа

15 Зощенко М. Конец рыцаря Печального Образа // Лицо и маска Михаила Зощенко. - М, 1994. С. 83.

16 Федорченко С. Народ на войне Книга третья. Гражданская война / Вст. ст. НА Трифонова. Публ Н.П. Ракицкого, Н. А. Трифонова // Литературное наследство. Т. 93: Из истории советской литературы 1920-1930-х годов: Новые материалы и исследования. - М, 1983. С. 13.

- творчество Николая Олейникова. Пожалуй, именно с его именем в первую очередь ассоциируется русский поэтический примитивизм, его творчество воспринимается как своего рода квинтэссенция поэтического примитивизма Но статус лирического "я" в поэзии Олейников не вполне однозначен. В олейниковских стихах под сомнение ставится концепт "искренности", но это сомнение "забалтывается", скрывается в иронических клише; ирония у Олейникова не деавтоматизирует, не остраняет "чужое слово", но, напротив, реабилитирует "пустотный", клишированный дискурс бытовой иронии, подвергая его "неостране-нию" и, следовательно, валоризации; отсюда уже недалеко до концептуализма.

Третий параграф, "Примитвизм как литературная позиция", является кратким очерком примитивистских стратегий в русской поэзии XX века.

В рамках авангардной литературной парадигмы примитивизм стал авторитетным и распространенным художественным методом; говорят о примитивизме Е.Гуро, В.Каменского, Д.Бурлюка, АКрученых, ИЗданевича (Ильязда) и др.; за пределами футуризма уместно вспомнить такого автора, какАМ. Ремизов.

Впрочем, обыкновенно представление о русском поэтическом примитивизме авангардной эпохи ассоциируется с деятельностью "Объединения реального искусства" (ОБЭРЙУ). Обэриуты, как "завершители" авангардной парадигмы в русской литературе, доводя многие постулаты авангарда до логического завершения, и в валоризации примитивов поступили радикальнее предшественников, воспринимая их не как объекты художественных манипуляций, а как эскапистскую среду.

Примитивистские особенности сбэриутов проявлялись и на уровне собственно творческих стратегий. Практически все исследователи говорят об "игровой стихии" в творческой практике обэриутов; однако "игра" у них имеет оборотную сторону, обозначая, по сути, авангардный проект "переделки" мира в его позднем, "конспиративном" изводе. "Игровая" стратегия обэриутского поведения может быть названа инфантильной, но в том лишь смысле, что и детское сознание, и инфантильное сознание некоторых девиантов, и художественное сознание обэриутов есть механизмы порождения "наивных метарассказов" (перефразируя Ж.-Ф.Лиотара); у обэриутов это проявилось и в письме, и в поведенческой практике.

Фигура Н.А.Заболоцкого стоит среди обэриутов несколько особняком. Пожалуй, он - единственный в этом кругу, кому в полной мере применимо определение "примитивист", привычное для классического искусствознания. В поэзии Заболоцкого, несмотря на ее антиэстетизм, "пошлость", и т. д., "чужое" слово не подменяет "свое", отсутствует "маска"; но при этом "свое" слово деформируется, становится гротеск-

ным, и не опознается как "свое". "Эстетика оголенного слова" (Е.Эткинд) Заболоцкого периода "Столбцов" имеет явственную интенцию к замене описательности изобразительностью. "Неостраненный" предмет, чистая фактура, лежащая в основе процесса текстопорожде-ния у Заболоцкого, может у реципиента иной культуры восприятия, иного габитуса, создать впечатление персонажности, которой поэт как раз лишен. Примитивизм Заболоцкого можно обозначить как "гротесково-изобразительный" в отличие от характерного для Д.Хармса, АБведенского и К.Бахтерева примитивизма "перечислительно-описательного".

Не менее важное место, нежели обэриуты, в истории русского поэтического примитивизма занимает существенно менее оцененный Сергей Евгеньевич Нельдихен (наст, фамилия Нельдихен-Ауслендер; 1891-1942). Нельдихен в современном ему литературном мире имел достаточно специфический статус, объяснимый местом этого поэта в рамках поля профессиональной литературы: будучи авангардистом типологически, в реальной литературной биографии он был связан с третьим "Цехом Поэтов"). На фоне творчества коллег по цеху, куда более традиционалистски ориентированного, Нельдихен воспринимался как персонаж чуть ли не шутовской; к фигуре Нельдихена "приклеился** юродский образ. Неразличение "своего" и "чужого" слова, характерное для критического сообщества той эпохи, особенно показательно в случае Нельдихена. Образ (точнее, даже, образы) героя в текстах Нельдихена неироничен, здесь не происходит девальвации наивного мышления, как у обэриутов, поэтому, Нельдихен должен считаться более последовательным и радикальным примитивистом.

Послевоенный неподцензурный поэтический примитивизм в первую очередь связан с т. н. "лианозовской группой", с ее лидером Евгением Леонидовичем Кропивницким (1893-1979) и его учеником, Игорем Сергеевичем Холиным (1920-1999). Сопоставляя примитивизм этих поэтов (получивший особое наименование, "барачная лирика"), исследователи пишут, как правило, о позитивности мировидения Кро-пивницкого и негативизме Холина. Можно говорить о приятии ''чужого" слова "своим" у Кропивницкого и, напротив, об отторжении одного другим у Холина. Антипсихологизм "наивно-восторженного наблюдателя" у Кропивницкого не схож с апсихологизмом "констатирующего наблюдателя" у Холина. Если Кропивницкий видит в инфантилизме (как модусе примитивизма) спасение от обыденности, то для Холина подобный подход неприемлем.

У других "лианозовцев" (Ян Сатуновский, Генрих Сапгир, Всеволод Некрасов, Лев Кропивницкий) примитивизм менее последователен. Можно говорить о примитивистской поэтике также и Эдуарда Лимо-нова, в то время близкого к "лианозовскому кругу".

Несколько позже "лианозовцев", но независимо от них, целый ряд практикующих примитивистскую поэтику авторов появился в Ленинграде. Это круг ' филологической школы', группа "хеленкугы", независимые авторы, такие, как Владлен Гаврильчик, Олег Григорьев. Можно говорить об ироническом примитивизме "в образе", "под маской" у Владимира Уфлянда, Владлена Гавряльчика, Александра Кондратова, Леонида Виноградова, Владимира Эрля, Алексея Хвостенко, Олега Григорьева и др., и об "искреннем", не-пародийном примитивизме Сергея Иуше. Ленинградские примитивисты-нонконформисты, продолжая ооэриутскую линию, в значительной степени ориентировались на жизнетворческую линию, воспринятую у обэриутов.

"Лианозовцы" и ленинградские андеграундные поэты предшествовали концептуалистам, которые, однако, автоматизировали примитивизм как прием, "сняв" все его уровни, кроме чисто стилевого, представляется целесообразным вынести концептуалистов из истории русского примитивизма в узком терминологическом смысле: для концептуалистов всякое стилевое письмо, вт.ч. примитивистское (письмо с "нулевым" или "плохим" стилем), есть профанный феномен, требующий метаязыковой рефлексии, каковая и будет собственно художественным актом.

Параллельно и "после" концептуализма (который был знаковым явлением, разделив поэзию на тех, кто учитывает концептуалистский художественный эксперимент в качестве "предельного", и тех, кто не учитывает) с примитивистской поэтикой работает целая плеяда русских поэтов. В новейшем поэтическом примитивизме успешно сосуществуют принципиально разные авторские манеры.

Так, имя Андрея Родионова связывается обычно с феноменом "новой песенности" (звучащего слова, совмещающего традиции бардовские, роковые, шансонные, рэповые, а также фольклорные: городской романс и т.д.); Родионов самоопределяется как "устный поэт". Концептуалистская "закавьгченность", иначе говоря, - отчуждение высказывания, превращение его в артефакт, в текстах этого автора сменяется, так сказать, проблематичным раскавычиванием"; Родионов снимает кавычки, предлагая воспринимать свои тексты как прямое, максимально искреннее высказывание (вне зависимости от "реалистичности" или "нереалистичности" песенной фабулы), - но осознанная, более того, всячески подчеркиваемая инерция 'низового" социокультурного материала заставляет говорить о мерцании кавычек, их потенциальной возможности, их ожидаемости.

Установка на Непосредственность", на прямое высказывание может показаться в родионовских текстах абсолютной, но лишь на первый взгляд. При более внимательном прослушивании / прочтении обнаруживаются как минимум два типа интертекстуальных связей, разнонаправленных по своему характеру: остраняющий и неостраняющий.

Постоянная балансировка на грани остранения / неостранения заставляет, в случае Родионова, вспомнить известный тезис Яна Мукаржов-ского: "Несомненно, что элемент, который поставит себя против всех остальных, будет онтцаться в данном произведении как элемент непреднамеренности17 [Мукаржовский 1994:226]. Таким образом, просчитанный эффект может быть принят за маркер "непреднамеренности", наивности, - исключительно благодаря своей внесистемности. В случае Родионова это усугубляется "недофиксированностью" многих текстов (исполняемые версии порой отличаются от напечатанных), которая производит эффект импровизации (как правило, ложный).

Совершенно иная фигура, не менее яркая в современном примитивизме - Денис Осокин. Если Родионов работает на стыке песни и стихотворения, то Осокин - на стыке поэзии и прозы; он работает с т. н. "мини-книгой", "книгой-циклом", в которую на равных правах могут входить стихотворные и прозаические тексты, образуя прозиметриче-скую композицию; неразличение стиха и прозы у Осокина подчеркивается в печатных версиях его "мини-книг" выравниванием всех фрагментов "по ширине , что дезавуирует стиховой принцип двойной сегментации текста; крайне скупо пользуется Осокин и пунктуацией.

В качестве ученого-фольклориста он занимается традиционной культурой финно-угорских народов, что сильно повлияло на материал его мини-книг. Другой характерный признак осокинского письма -атрибуция той или иной книги тому или иному вымышленному автору 1920-30-х гг., авторской маске (которая, впрочем, лишена ярких самостоятельных черт). В текстах Осокина сплавляются эротические, нек-ротичские и мистические мотивы. Сам автор пишет: "предложенная литература делится надвое - примитивизм и литература для мертвых". По сути дела, и то, и другое есть в каждой осокинской мини-книге. Если примитивизм здесь - это "неостранение", восприятие чудесного как обыденного, то "литература для мертвых", напротив, остранение, предание знакомым предметам и явлениям трансцендентных черт.

Стратегии балансирования между "остранением" и "неостране-нием", будучи различными у Осокина, Родионова и других современных примитивистов, создают инновационное пространство, в рамках которого и существует русская примитивистская поэзия сегодня.

В "Заключении" содержатся итоговые обобщения исследования, намечаются перспективы дальнейшего изучения поставленных проблем.

Соционализ "карты" литературного поля, не всегда необходимый при анализе "мэйнстримных", т. е. канонизированных, включенных в "архив" литературы текстов, оказывается единственно возможным способом подступиться к проблеме разграничения различных, но типо-

17 Мукаржовский Ян. Исследования по эстетике и теории искусства. М„ 1994. С. 226.

логически и / или генетически близких типов маргинальной словесности. Будучи "неформатным", неконвенциональным типом словесного искусства, "выключенным" из жизни литературных институций, наивная словесность либо полагается существующей за пределами интересов литературоведения, либо анализируется в качестве "пограничной отметки", долженствующей определить пределы возможного анализа.

Подобный подход следует считать устаревшим. Совмещение со-циоанализа и исторической поэтики позволяет говорить о том, что поле литературы вовсе не ограничивается профессиональной литературой (которая есть фактически лишь часть поля, субполе). Взаимодействие субполей профессиональной, массовой, наивной словесности, а также субкультурных субполей (изолированных и неизолированных) и фольклора в разных его формах есть культурная реальность, которой исследователь не имеет права не считаться.

Социоанализ позволил отделить феномены, образующие субполя литературы, от модусов, вариаций, существующих, в числе прочего, и в наивной словесности ("дилетантское", "провинциальное", "инфантильное). Концепция расслоения в ХУШ-ХК вв. словесной "Третьей культуры" как единого аморфного субполя на различные, принципиально разным образом функционирующие субполя, в т. ч. субполе примитива, наивной словесности, позволяет совершенно по новому взглянуть на историю русской литературы.

Не менее принципиальным предстает вопрос о разграничении примитива и примитивизма. Этот вопрос неразрешим в рамках только исторической и / или теоретической поэтики. Одни и те же формальные приемы, обнаруживаемые у авторов, соотнесенных с разными частями поля литературы, имеют совершенно различную прагматику. Примитивистское нарушение конвенции в качестве формы "авангардного поведения", таким образом, предстает принципиально отличным от характерного для автора-примитива "стихийного" неконвенционального художественного высказывания, осуществленного вне учета канонов, конвенций, авторитетных моделей текстопорождения.

Вместе с тем оказывается, что дихотомия "примитивизм" У8. "примитив" не может считаться достаточной для классификации рассматриваемых текстов. Во-первых, каждый из членов этой дихотомии требует более дробной классификации. Во-вторых, что представляется нам более важным, отнесение того или иного автора к субполю примитива или примитивистскому стилю в рамках субполя профессиональной литературы, того или иного текста к наивной словесности ли литературному примитивизму, не всегда возможно без ряда уточнений и оговорок. Субполе примитива, будучи не только дискретным, но и аидео-логичным, зависимо от идеологем, порождаемых профессиональной литературой и ее институциями; ряд явлений наивной словесности тяготеет к субполю профессиональной литературы или даже существу-

ет на его "обочине" в качестве маргиналий, а, с другой стороны, в творчестве целого ряда авторов, имеющих статус профессиональных литераторов, обнаруживаются атавистические субстраты, характерные для наивной словесности.

Кроме того, литературный примитивизм, подвергая собственный культурный статус рефлексии, обнаруживает способность к разного рода деформациям этого статуса: мимикрии под примитив, письму "в образе", "под маской", "присвоению" и авторизации наивных текстов или, напротив, их валоризации в качестве эстетически актуальных. Всё это заставляет прибавить к соционализу поля литературы анализ индивидуальных поэтик авторов, работавших (работающих) в рамках рассматриваемой парадигмы.

Основные положения работы отражены в публикациях автора:

1. Внесистемный элемент среди зеркал и электричек (Творчество Андрея Родионова как культурная инновация) // Новое литературное обозрение. - 2003. - №4 (62). - С. 242-252.

2. Дети-поэты и детское в поэзии: нонсенс, парадокс, реальность // Арион. Журнал поэзии. - 2002. - №3. - С. 103-107.

3. Из заметок об Андрее Платонове // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 4. Юбилейный. - М.: ИМЛИ РАН, "Наследие", 2000. - С. 84-85.

4. К вопросу о соотношении массовой литературы и наивной словесности (некоторые положения) // Филология в системе современного университетского образования: Материалы межвузовской научной конференции. - М: УРАО, 2001. - С. 17-21.

5. Концептуальный примитивизм и "наивная концептуальность" // Философиянаивности.-М:МГУ,2001.-С. 122-127.

6. Меж улицей безъязыкой и Кастальским ключом (наивная словесность как историко-типологическая проблема) // Новое литературное обозрение.-2003. -№ 1 (59).-С. 171-177.

7. Место примитива в актуальном литературном процессе (заметки) // Потаенная литература: Исследования и материалы. Вып. 3. -Иваново: ИГУ, 2002. - С. 247-252.

8. Мифическое и реальное время в наивной словесности и литературе примитивизма (Некоторые замечания) // Пространство и время в литературном произведении: Тезисы и материалы международной научной конференции 6-8 февраля 2001 г. Ч. 2. - Самара: СамГПУ, 2001. -С. 17-25.

9. Наивная словесность в контексте отечественной литературной ситуации XX в. // Третьи Майминские чтения. - Псков: ПГПИ, 2000. -С. 217-222.

10. О статусе и границах русской рок-культуры и месте рок-поэзии в ней // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Вып. 6. - Тверь: ТвГУ, 2002.-С. 130-138.

11. От примитива к примитивизму и наоборот (русская наивная поэзия XX в.) // Арион. Журнал поэзии. - 2000. - №4. - С. 81 -95.

12. Политически ангажированная наивная поэзия конца XX в.: проблемы интерпретации // Художественный текст и культура. [Вып.] Ш. Материалы и тезисы докладов н международной конференции 1316 мая 1999 г. - Владимир: ВГПУ, 1999. - С. 78-81.

13. Постконцептуальные течения в русской культуре середины -конца 90-х гг. XX в. и проблема воздействия текста на действительность // Конференция "Слово как действие" (27-29 апреля 1988 г.). Тезисы докладов. - М: МГУ, 1998.

14. Примитив и / или примитивизм: некоторые наблюдения за петербургской поэзией 1950 - 90-х гг. // Маргинальное искусство. - М.: МГУ, 1999. С. 58-61.

15. Стратегии подмены и мифологизации (парадоксы литературной регионалистики в свете дихотомии Центр те. Периферия) // Серая лошадь "Москва - Владивосток". Поэтический альманах. - М. - Тверь, 2001. - № 4. - С. 144-150.

16. Хлебников наивный и не-наивный // Арион. Журнал поэзии. -2001.- №4. -С. 100-105.

2 -6 809

Принято к исполнению 02/04/2004 Заказ № 109

Исполнено 05/04/2004 Тираж: 100 экз.

ООО «11-й ФОРМАТ» ИНН 7726330900 Москва, Балаклавский пр-т, 20-2-93 (095) 318-40-68 www.autoreferat.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Давыдов, Данила Михайлович

Сокращения, принятые в диссертации.

Введение.

Глава I. Статус наивной словесности и литературного примитивизма в рамках поля литературы.

1.Специфика примитива в ряду типологически и генетически сходных феноменов.

2.Генезис наивной словесности в контексте «третьей культуры».

3.Примитив и примитивизм во взаимопротивопоставлении и соотнесении с «дилетантизмом» и «провинциализмом».

4.Современная наивная словесность и «производители литературной нормы».

Глава II. Русская наивная поэзия в контексте литературного процесса.

1 .Поэтическая практика в субкультурах, пограничных с примитивом

2.Профессионализация наивных поэтов: от примитива к литературному процессу.

3.«Классики» наивной поэзии в маргинальных зонах словесности.

Глава III. Поэтический примитивизм как художественное переосмысление феномена наивной поэзии.

1.«Стихийный примитивизм»: ранний Николай Гоголь и Велимир Хлебников как неконвенциональные фигуры.

2.«Поэзия персонажей» и «поэзия под маской» как модели примитивистского текстопорождения.

3.Примитвизм как литературная позиция.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Давыдов, Данила Михайлович

Насущной задачей литературоведения является построение такой историко-литературной системы, которая была бы четкой и непротиворечивой в теоретическом аспекте. В этой связи принципиальным является исследование феноменов, во-первых традиционно считающихся маргинальными (этот предрассудок современная гуманитарная мысль с успехом преодолевает) и, во-вторых, не выделенных в рамках строгой научной конвенции из ряда смежных явлений.

Такой областью, лишенной строгих дефиниций в рамках литературоведения, предстает набор понятий «наивное», «примитивное», «примитивистское», «инфантильное», «детское», «дилетантское», «графоманское», «любительское», «провинциальное», «субкультурное», «девиантное», «аутсайдерское» и т. п. в применении их как к текстам, так и к типам творческого сознания и поведения.

Мы полагаем необходимым вычленить из этого набора понятийный ряд «примитивное», «примитив» (= «наивное», «наив») — «примитивистское», «примитивизм», и рассмотреть его соотношение со смежными, типологически или генетически близкими феноменами — и литературным пространством в целом. В данной работе эти термины понимаются как тождественные и используются контекстуально. Их параллельное существование в эстетике и искусствознании обусловлено исторической традицией: «. термин primitif в отношении искусства стал в XVIII в. конкурирующим к naif, а потом уже — в XIX столетии — и господствующим, хотя не сразу» [Турчин 2001:213]исходя из этого, речь идет об особом типе искусства, которое «терминологически неопределимо, и <мы> можем называть его "наивным" или "примитивистским"» [Там же] (в цитируемой работе дается краткий, но информативный очерк истории понятий «наивное» и «примитивистское» в

1 Здесь и далее сначала указывается автор работы и год ее написания, затем, после двоеточия - номер страницы. При ссылках на ЛЭТП указываются номера столбцов. эстетике и искусствознании). Здесь следует отметить, что, во-первых, В.Турчин смешивает понятия «примитив» и «примитивизм», а во-вторых, некоторые искусствоведы и эстетики разделяют понятия «наив» и «примитив» как несинонимичные. Так, А.В. Лебедев, чья искусствоведческая концепция во многом лежит в основе нашей работы, полагает термин «наив» более узким, нежели термин, нежели «примитив»: «Мне кажется, что наивом мы можем назвать ту часть примитива, которая находится ближе к народной почве» [Задачи. :100]. Впрочем, в литературоведческом анализе подобные разделения представляются нам нерелевантными. Само собой разумеется, что используемые термины лишены тех негативных коннотаций, которые присущи их нетерминологическим омонимам в обыденном языке.

В целом, мы солидаризируемся с высказыванием Роже Кайуа: «. расхожим приемом стало уподоблять друг другу мифическое, поэтическое, детское и психопаталогическое мышление. При этом в лучшем случае обходятся смесью из кое-каких мистических деклараций, поэтических прозрений, формул, взятых у гг. Леви-Брюля, Пиаже или Фрейда, — словно не замечают, что в этих условиях для общей феноменологии воображения куда полезнее уточнять различия, чем утверждать далекие аналогии». И далее: «Только при этом условии — четко обозначать базовые специфические качества разных проявлений воображения в жизни — становится возможным наметить более или менее полную классификацию всех рассматриваемых фактов, поместить их в рамки систематической конструкции, которой нам до сих пор недостает и потребность в которой иногда болезненно ощущается» [Кайуа 2003:36].

Вместе с тем, предлагая некоторую теоретическую конструкцию, мы преследуем, в первую очередь, историко-литературные цели. Интересующие нас феномены рассматриваются в контексте истории русской литературы (преимущественно конца XIX — XX вв., но с необходимым экскурсом в более раннюю эпоху).

Понятия «наивное», «примитивное» имеют давнюю историю, на протяжении которой значение их менялось и корректировалось. Сложность анализа феноменов, скрывающихся за данными понятиями, усугубляется разницей подходов, выработанных различными гуманитарными дисциплинами.

Если пренебречь смыслами рассматриваемых понятий, присущими обыденному языку, то следует прежде всего остановиться на традиции анализа «наивного» в философской эстетике. Понятие «наивное» разрабатывается на исходе XVIII в. И.Кантом («Критика способности суждения», 1790) и Фр. Шиллером («О наивной и сентиментальной поэзии», 1796). Оба мыслителя, находясь на подступах к диалектике художественной формы, демонстрируют весьма неоднозначный характер категории «наивного».

По Канту, «наивность» есть «вспышка некогда естественной для человеческой природы искренности, противостоящей тому, что стало второй натурой человека, — искусству притворства. Над простотой, которая еще не умеет притворяться, смеются, радуясь одновременно простоте природы, которая становится здесь препятствием этому искусству. Ожидали повседневной привычки к искусственности выражения, предусмотрительно рассчитанного на красивую видимость, а перед нами внезапно оказалась неиспорченная невинная натура, встретить которую мы никак не ожидали и которую тот, кто ее проявляет, совсем не собирался обнаруживать. Что красивая, но ложная видимость, которая обычно столь много значит в нашем суждении, здесь внезапно превращается в ничто и что в нас самих как бы обнажается притворщик, вызывает душевное движение, которое идет по двум противоположным направлениям, что также целебно сотрясает тело. Но то, что бесконечно превосходит все привычные обычаи, чистота мышления (по крайней мере ее задатки), которая еще не совсем исчезла в человеческой природе, привносит в эту игру способности суждения серьезность и глубокое уважение. Однако поскольку это лишь кратковременное явление и покров притворства вновь заслоняет его, к этому примешивается и сожаление, нежная умиленность, которая в качестве игры легко соединяется с добродушным смехом и обычно действительно с ним соединяется, вознаграждая того, кто дал для этого повод, за его смущение, вызванное тем, что он еще не умудрен жизненным опытом. Поэтому искусство быть наивным есть противоречие: однако представлять наивность в вымышленном лице возможно и являет собой прекрасное, хотя и редкое искусство. Но с наивностью не следует смешивать чистосердечную простоту, которая лишь потому не привносит искусственность в природу, что не ведает, что есть искусство человеческого общения» [Кант 1994:209-210]2.

Интуиции Канта систематизируются в работе Шиллера. Кантовская «чистосердечная простота» может быть сопоставлена с шиллеровским «наивным нечаянного», а собственно «наивность» — с «наивным образа мыслей»; в первом случае «личность должна быть морально способной на отречение от природы», во втором — «она не должна быть такой непременно, но и не должна мыслиться физически неспособной на это, иначе она не будет воспринята как наивная» [Шиллер 1957:390-391]. Противопоставление «наивности» и «притворства» (оба понятия у Канта носят очевидный оценочный характер) заменяется Шиллером на дихотомию «наивное» vs. «сентиментальное» (оба члена которой лишены негативных коннотаций).

Если Кант говорит об общеэстетической категории, то Шиллер впервые рассматривает понятия «наивного» и «сентиментального» в применении к поэзии: «Поэзия может быть бесконечностью по своей форме, изображая предмет во всех его границах, индивидуализируя его; она может быть бесконечностью по материалу, освобождая предмет от всех границ, идеализируя его, — другими словами, она может быть бесконечностью либо как абсолютное изображение, либо как изображение абсолюта. Первым путем идет наивный, вторым — сентиментальный поэт. Первому достаточно быть верным природе, которая всегда и везде ограничена, то есть бесконечна по

2 Здесь и далее курсив, полужирный шрифт и пр. выделения в цитатах, кроме особо оговоренных случаев, принадлежит цитируемым авторам. форме, — и он не отклоняется тогда от своего содержания. Второму же природа с ее постоянной ограниченностью препятствует, ибо он должен вложить в предмет абсолютное содержание» [Шиллер 1957:442-443].

Относя к «наивной поэзии» значительную часть античной литературы, а к «сентиментальной» — новой, Шиллер, тем не менее, не абсолютизировал границу (в т. ч. историческую) между этими категориями (и даже постулировал возможность их соединения в одном тексте). По сути дела, «наивное» и «сентиментальное» выступают как синонимы реализма и идеализма, которые «полностью соответствуют вышеупомянутым поэтическим видам и представляют собой их прозаические подобия»3.

Нельзя не отметить, что определения, данные Кантом и Шиллером, совмещают эстетическое измерение с психологическим и этическим4; в дальнейшем подобный подход к проблеме «наивного» получит повсеместное распространение и породит тот клубок методологических проблем, распутыванию которого отчасти посвящена настоящая работа.

Разработанное Кантом и, особенно, Шиллером понятие «наивного» прочно входит в эстетический обиход5, подвергаясь переосмыслению в работах А.Шлегеля, В. фон Гумольдта, Ф.Шеллинга и др. авторов. Так, Фридрих Шлегель сопрягает «наивность» с романтической иронией, сомневаясь в возможности абсолютной не-намеренности: «Наивно то, что естественно, индивидуально или классично либо кажется таковым вплоть до иронии или до постоянной смены самосозидания и самоуничтожения. Если это только инстинкт, то он детский, ребячливый или глуповатый; если это только намерение, то возникает аффектация. Прекрасная, поэтическая, идеальная наивность должна быть одновременно намерением и инстинктом. Сущность намерения в этом смысле — свобода. Сознание — это еще не намерение.

3 Из письма Шиллера к В. фон Гумбольдту от 9 января 1796 г.; цит. по [Асмус 1957:707].

4 «. различие это в ряде случаев не связано в сущности с эстетикой. Шиллер выводит его не из самого искусства, как такового, а из различий двух основных этических, а не эстетических типов человеческого характера. Но различия эти в свою очередь становятся основой для различия соответствующих этим характерам видов, или типов искусства» [Асмус 1957:707].

Существует известное влюбленное созерцание собственной естественности или ребячливости, которое само бесконечно ребячливо. Намерение не обязательно требует глубокого расчета или плана. И наивное у Гомера — это не только инстинкт: в нем по крайней мере столько же намерения, как в грации милых детей или невинных девушек. Если у него даже и не было намерений, то они есть у его поэзии и ее подлинной созидательницы — природы» [Шлегель 1983 Т.1:291-292].

Говоря о стиле прозы Сервантеса, Шлегель находит в нем «архаичное, простое, наивное, строгое, детское, полностью погружающее нас в дух поэтической древности» [Шлегель 1983 Т.2:100]; пожалуй, с этого выказывания можно начинать отсчет смешения этих и других типологически близких, но отличных феноменов. Вместе с тем именно романтическое переосмысление «наивности» (параллельно с идеями Ж.-Ж. Руссо о «естественном человеке») представляется нам, именно за счет его проблематичности, более актуальным, нежели схемы Канта и Шиллера, «спрямляющие» рассматриваемый феномен.

Своеобразный итог классической эстетической традиции рассмотрения «наивного» мы находим в «Диалектике художественной формы» А.Ф. Лосева. В его классификации видов художественной формы «наивное» определяется как категория, противоположная иронии. Иронию, по Лосеву, можно определить как «утверждающую себя своим уничтожением в образе идею». Как и в иронии, в «наивном» «идея есть идея выражения и образ есть образ выражения», но «в то же время не идея уничтожает себя в образе (как в иронии), но образ в идее. <.> Идея превосходит образ, но не образ поглощает в себе эту превосходящую его идею и тем насыщается до степени иронии, но идея поглощает в себе уступающий ей по силе образ, так что выражение оказывается слабым и малоговорящим (в противоположность иронии), но зато идея и содержание выражения насыщаются от неспособности выразиться, а так как идея еще мыслится превосходящей образ, то это насыщение производит

5 Показательно, что в таком авторитетном справочнике, как ЛЭТП, термин «наивное» появляется лишь в связи с вышеуказанной статьей Шиллера и ее переосмыслением в немецкой классической эстетике [ЛЭТП:603-604]. впечатление недоступности, высоты, глубины, чистоты, величия и т. д.» [Лосев А. 1995:139]. Противопоставляя «наивное» иронии, Лосев, по сути дела, полемизирует с романтическим представлением о «наивном». Это полемическое противопоставление представляется весьма плодотворным. Его можно считать абстрактной моделью интересующей нас дихотомии «примитив» vs. «примитивизм».

В искусствознании, теснее всех других гуманитарных дисциплин связанном с общей эстетикой, понятия «наивное искусство», «примитив», «примитивный» и ряд смежных с ними, начиная с XIX в., в зависимости от исследовательского волюнтаризма, получают различный объем: «Термин "примитив" был делегирован в прошлые века, как только началось систематическое изучение истории искусства и были признаны нормативными эталоны художественного мастерства, созданные античностью и Ренессансом. Первоначально, в XIX столетии, этот термин прилагался к творчеству итальянских художников раннего Возрождения. Преклонение перед искусством Высокого Возрождения порождало противопоставление его достижений искусству предшествующего времени, примитив вошел в историю искусств как антипод мастерства, учености в искусстве. Ныне к Джотто и художникам его эпохи термин "примитив" уже не прилагают. Область его значений переместилась» [Богемская 2001а:41]; «. сущность примитива такова, что в круг его попадают в первую очередь явления, возникающие в момент смены одной большой стилевой системы другой, когда привычная кодификация ослабевает, процесс нового формообразования как бы разливается в ширину, прихотливо ломая и трансформируя прежние структуры, рождая новые сочетания, функционирующие теперь на уровне анонимного интегрированного искусства. Таким периодом и была <.> эпоха перехода от Средневековья к Новому времени» [Тананаева 1983:34]; «Искусство примитива в девятнадцатом столетии было достоянием этнографов — если речь шла о так называемом традиционном искусстве — и психиатров, коли обнаруживалось непрофессиональное наивное творчество» [Богемская 2001 а:3]; «В научной литературе термин "примитив", "примитивный" используется в двух значениях — расширительном и конкретно-историческом. "Примитивным" в первом значении называют всякое (в том числе — художественное) сознание, в рамках которого мир и человек неотделимы друг от друга <.> Им обозначают искусство древних внеевропейских цивилизаций, первобытное, средневековое, народное искусство, традиционное искусство Азии, Африки, Америки и Океании, детское творчество, иногда искусство душевнобольных. Под "примитивом" во втором значении понимают творчество мастеров, не прошедших профессиональной выучки академического толка, однако вовлеченных в общеевропейский художественный процесс XVII - XX веков» [Лебедев 1996:25].

Общая проблема искусствознания, а именно тотальная описательность, особенно ярко проявилась в разбросе интерпретаций понятия «наивное искусство» (и смежных с ним). Тем не менее, следует признать: именно в искусствознании на сегодняшний день разработаны надежные методы анализа художественного примитива. Этого нельзя сказать о литературоведческом анализе наивной словесности. Истоки широкого интереса к примитиву связаны с модернизмом и авангардом, как в изобразительном искусстве, музыке, театре, так и в литературе; между тем, массовое, а не только профессиональное внимание завоевали образцы именно художественного, а не литературного примитива. Мы полагаем, что это связано с различным устройством художественного и литературных полей, с их различной степенью коммерциализации, с разницей статусов профессионального авторства.

Важнейшие замечания о природе примитива (в разных его формах) принадлежат классикам мирового, в т. ч. русского модернизма и авангарда, таким как Г.Аполлинер, А.Арто, А.Бретон, Д.Бурлюк, П.Гоген, Н.Гончарова, М.Дюшан, А.Жарри, И.Зданевич (Ильязд), К.Зданевич, В.Кандинский, П.Клее,

А.Крученых, МЛарионов, К.Малевич, Ф.Марк, В.Марков (Матвейс), Ф.Пикабиа, А.Скрябин, Т.Тцара, В.Хлебников, Д.Хармс, К.Швиттерс и мн. др. Проще назвать значительного автора конца XIX — первой половины XX вв., который бы не высказался о примитиве, наивном искусстве. В этот период появляются важнейшие искусствоведческие работы, описывающие «примитивизм как общий компонент различных художественных течений» [Богемская 2001:151], такие как «Примитивизм в современном искусстве» Р.Голдуотера [Goldwater 1938]. Наивные художники (А.Руссо, Л.Серафин, А.Бошан, К.Бомбуа, Н.Пиросманишвили, Э.Хикс, «матушка» Мозес, И.Генералич, В.Денисов, Е.Честняков и многие другие) становятся признанными фигурантами экспозиционных проектов.

Дальнейшее развитие искусствоведческой мысли в применении к проблеме примитива ознаменовалось вычленением ряда параллельно существующих и взаимопересекающихся явлений. Так, выделяются6:

1) Ар-брют (Art Brut, т. е. «грубое, жестокое искусство») — это «спонтанный психический "выплеск" из глубин разума и сознания, запечатленный на бумаге или воплощенный в материале» [Яркина 1999:89]7. Термин введен в 1945 г. французским художником Жаном Дюбюффе;

2) Новый вымысел (Neuve Invention) — «термин, применяемый для обозначения работ, сравнимых по силе и изобретательности с Ар-брют, но созданных авторами, находящимися в большем контакте с "нормальным" социумом и сознающими свою причастность к искусству» [Яркина 1999:91];

3) Искусство аутсайдеров (Outsider Art) определяется либо как работа художников, творящих «для себя или своего ближайшего окружения» и не осознающих себя художниками «до тех пор, пока коллекционеры или эксперты не утвердят их в мысли о том, что создаваемые ими произведения относятся к искусству» [Яркина 1999:91], либо, в иных контекстах, как творчество

6 Мы следуем классификации, приведенной в [Яркина 1999].

7 На эту тему см. [Cardinal 1972], [Тевоз 1995]. Q девиантов, душевнобольных . Термин был введен Р.Кардиналом в 1972 г. в качестве английского аналога Ар-брют, но затем приобрел самостоятельное значение;

4) Современный Фольк-Арт (Folk Art / Contemporary Folk Art) — декоративное искусство европейских крестьянских общин;

5) Маргинальное искусство (Narginal Art, Art Singulier) — искусство самоучек;

6) Интуитивное искусство (Visionary Art, Intuitive Art) — «наиболее общий термин, охватывающий почти все произведения, имеющие художественную ценность в рассматриваемой нами области» [Яркина 1999:92];

7) Интуитивная среда (Visionary Environments) — особая категория произведений, подобных инсталляциям, разного рода сооружениям, скульптурам и пр. объектам, создаваемых интуитивными художниками;

8) Наивное искусство (Naive Art) — «термин, относящийся к работам непрофессиональных художников, отображающих в своем творчестве сцены с людьми, животными и другими аспектами реального мира, иногда объединяемыми с вымышленными образами. Они часто стремятся к статусу профессиональных художников, черпая из академизма сюжеты и технику исполнения произведений. Наивные художники порой могут рассматриваться как искушенные любители, граничащие с профессионализмом» [Яркина 1999:92-93].

Приведенная классификация А.Яркиной, созданная на основе западной искусствоведческой практики и несколько отличающаяся от принятой в отечественном искусствознании терминологии, — не единственная в своем роде и не может не вызвать споров. Она не слишком последовательна и структурно аморфна, к тому же, с очевидностью, носит интуитивный характер. Тем не менее, данная классификация имеет большой практический смысл для первоначальных эмпирических наблюдений, и мы периодически будем

8 Из классических работ на эту тему следует отмстить [Prinzhorn 1984]. В отечественной литературе известна книга [Карпов 1923], сыгравшая роль в истории русского послевоенного примитивизма в андеграундной обращаться к ней в поисках аналогий для обозначения тех или иных явлений в словесности, относящихся к ряду «примитивное», «примитив» (= «наивное», «наив») — «примитивистское», «примитивизм».

В большей степени, однако, мы опираемся в нашей работе на оригинальные исследования отечественных искусствоведов и эстетиков: В.Н. Прокофьева [Прокофьев 1981, 1983], Н.М. Зоркой [Зоркая 1976], Д.В. Сарабьянова [Сарабьянов 20006], А.В. Лебедева [Лебедев 1994, 1995, 1996], Э.Д. Кузнецова [Кузнецов 1983, 1984], А.С. Мигунова [Мигунов 1991, 1999, 2001], Б.М. Соколова [Соколов Б. 1999], Г.С. Островского [Островский 1983а, 19836, 1990], М.А. Некрасовой [Некрасова М. 1983], К.Г. Богемской [Богемская 1996, 2001а, 20016], Л.И. Тананаевой [Тананаева 1979, 1983], З.Н. Крыловой [Крылова 1994], Н.А. Хренова [Хренов 1999, 2001, 2002], Н.Е. Григоровича [Григорович 2002], О. Балдиной [Балдина 1994, 2001] и др.

В особенности принципиальной представляется нам классическая работа В.Н. Прокофьева «О трех уровнях художественной культуры Нового и Новейшего времени (к проблеме примитива в изобразительных искусствах)» [Прокофьев 1983]. В этой работе исследователь постулирует существование т. н. «третьей культуры» (в другой терминологии — «промежуточной культуры» [НКСУ:153]), «однажды возникшей, исторически развивавшейся в изменчивых и зыбких, но все же уловимых границах между фольклором и учено-артистическим профессионализмом, постоянно взаимодействовавшей и с тем. и с другим, порой рискуя в этом взаимодействии потерять собственное лицо, но в конечном счете обладая где-то в глубине прочным центром самотяготения» [Прокофьев 1983:8]. Концепция Прокофьева, чрезвычайно плодотворная, оказала значительное влияние не только на историю и теорию искусства, но и на социологию и историю литературы. Мы полагаем очень важным и то, что работа Прокофьева во многом параллельна другой классической работе, статье Ю.М. Лотмана «О содержании и структуре понятия «"художественная литературе; см. [Савицкий 2002:12-113]. литература"» [Лотман 1992а]. Несколько корректируя предложенные обоими учеными концепции, мы во многом исходим из них в нашей работе.

Принципиальной, хотя и требующей корректировки, представляется нам концепция искусствоведа и философа Бориса Гройса, изложенная в работе «О новом» и ряде статей [Гройс 1993]. Гройс выделяет в культуре сферы «архива» (включающего канонизированные, конвенциональные культурных образцы) и «иного», «профанного»; волюнтаристический акт художника изымает из сферы «профанного» (т. е. фонда потенциальных образцов) те или иные артефакты; этот акт «валоризации»9 преобразует «профанное» в художественно ценное; «валоризованный»10 артефакт включается в «архив» на правах произведения искусства [Гройс 1993:143 и след.]. Подобная ситуация иллюстрируется Гройсом на примере ready-made'ов11 Марселя Дюшана «Мона Лиза» (испорченная репродукция картины Леонардо) и «Фонтан» (обыкновенный писсуар, помещенный в экспозиционное пространство галереи) [Гройс

19

1993:157-170] . Для нас в концепции Гройса, помимо прочего, представляется ценной возможность транспонирования дихотомии «архив» vs. «профанное» на дихотомию «примитивизм» vs. «примитив». Впрочем, без учета тех социологических идей, о которых мы скажем ниже, гройсовская концепция не позволяет надеяться на непротиворечивое вычленение интересующих нас феноменов из ряда типологически сходных.

9 От французского «valorisation», «valoriser» — 'придание большего значения1, 'поднимать ценность'.

10 См. предай, прим. Термином «реди-мсйд» (англ. «ready made», т. е. 'вещь промышленного производства') изначально, с подачи М.Дюшана, означались «готовые объекты», т. с. промышленные изделия, «которые художник без всяких изменений демонстрировал на выставках» [Бобринская 1994:<215>]. Впоследствии этот термин стал применяться ко всяким формам художественного присвоения, в т. ч. и таким, при которых валоризованный объект подвергается деформации. О реди-мейдах в литературе см., напр. [Байтов 2003].

12 Схожих с Б.Гройсом взглядов придерживаются сторонники эстетической школы институционализма (см., напр., [Дики 1997]); в кратком (и несколько утрирующем оригинал) пересказе Б.Дземидока их концепция формулируется следующим образом: «искусство — это то, что в мире искусства считается искусством, а произведением искусства является то, что миром искусства за такое произведение принято» [Дземидок 1997:221]. При всем редукционизме Дж. Дики и его последователей (гораздо более радикальном, нежели у Гройса), их концепция соответствует некоторым фактам культурной практики, в т. ч. ряду прецедентов в истории литературы (особенно авангардной). Таким образом, теория институционализма предстает своего рода моделью одного из типов авангардного поведения (что, разумеется, снижает методологическую ценность данной теории).

Несмотря на отмеченную выше слабую разработанность проблемы «наивной словесности» в литературоведческой науке (да и в критической практике13), нельзя не отметить то, что уже сделано в данной области.

Довольно многочисленны исследования наивных и / или примитивистских субстратов в творческом наследии, , интенций в художественном поведении тех или иных авторов. В этой связи с разной степенью подробности и внятности рассматривались такие писатели, как Н.В. Гоголь14, И.З. Суриков и поэты-«суриковцы»15, B.C. Соловьев16, A.M. Ремизов17, М.А.Кузмин18, В. Хлебников19, Д.Д. Бурлюк20, М.М. Зощенко21, А.П. Платонов22, Н.М. Олейников23, Н.А.

S Л Л с л/

Заболоцкий , Д.И. Хармс и А.И. Введенский , E.JI. Кропивницкий , И.С.

У*7 9Я

Холин , О.Е. Григорьев и др. В работах М.Н. Айзенберга [Айзенберг 1997], В.Г. Кулакова [Кулаков 1999], И.С. Скоропановой [Скоропанова 2000а, 20006], Д.В. Кузьмина [Кузьмин 2000, 2001а, 20016], И.В. Кукулина [Кукулин 2002а, 2003], ряда других исследователей и критиков рассматриваются (как правило, мельком) наивные, примитивистские и смежные с ними явления в актуальной литературе. Тем не менее, ни одна из этих работ не может претендовать на

29 реперезентативность в рамках интересующей нас темы .

13 «Наивная живопись давно стала предметом эстетического любования. По отношению к "наивному письму" такое отношение не сложилось» [Козлова 1999:138].

14 [Марков 19946].

15 [Калмановский 1966], [Добренко 1999].

16 [Вишневецкий 1993].

17 Например, [Гурьянова 1994], [Молок 1994], [Синани-Мек Лауд 1994], [Rosenthal 1996].

18 [Синявский2003]

19 Например, [Степанов 1975], [Дугано в1990], [Janicki 1992], [Жолковский 1994], [Марков 1994а], [Полякова 1997], [Леннквист 1999], [Винокур 2000], [Баран 2002].

20 [Красицкий 2002].

21 Например, [Ходасевич 1991], [Сарнов 1993].

22 Например, [Макарова 2000], [Меерсон 2001], [Толстая 2002].

23 Например, [Полякова 1997], [Герасимова 1988], [Гинзбург 2000а, 20006].

24 Например, [Македонов 1987], [Герасимова 1988, 1993], [Сарнов 1993], [Эткинд 2000], [Ван Баак 2003].

25 Например, [Герасимова 1998], [Иванов А. 1997], [Кобринский 2000].

26 [Орлицкий 1993, 2000], [Иванов А. 1997], [Маурицио 2003].

27 [Иванов А. 1997], [Кулаков 1999].

28 [Литягин 2003].

29 Впрочем, в известной работе [Жолковский 1994] на отечественном историко-литературном материале были намечены пути дальнейшего изучения наивной словесности и литературного примитивизма.

Попытка целостного анализа русского литературного примитивизма предпринята в диссертационной работе А.В. Иванова30. Исследователь совершенно верно основывает свои рассуждения на важнейшей для данной темы дихотомии «примитив» vs. «примитивизм», он точен, хотя и несколько прямолинеен, в дефинициях: «Примитив представляет особый тип культуры, имеющий собственную эстетику и граничащий с фольклором и учено-артистичеким искусством»31; «Примитивизм — это система художественных приемов упрощения и снижения, сознательно используемая профессиональными художниками и литераторами для решения определенных эстетических задач» [Иванов А. 1997:4]. К сожалению, мы не можем удовлетвориться историко-литературной, т. е. основной частью работы Иванова. Рассматривая три достаточно замкнутые группы — «обэриутов» (поздних авангардистов), «лианозовцев» и концептуалистов («неоавангардистов»), автор не считает необходимым описать литературный и культурный контекст, в котором сформировалась присущая этим группам поэтика примитивизма. Для проделанного Ивановым анализа характерно неразличение стилистических и идеологических пластов, характеристики идиостилей в этой работе представляются порой произвольными, наконец, наличествуют и фактические ошибки . Но наиболее принципиальный недостаток работы Иванова заключается в том, что, озвучив антиномичность «примитива» и «примитивизма» автор не счел нужным наложить теоретическую схему на историко-литературный процесс; в результате описываемая им картина литературного процесса оказывается монополярной, и, следовательно, весьма далекой от действительности. Таким образом, в работе Иванова нам предъявлен редукционистский конструкт, мифологизирующий

30 Иванов А.В. Поэтика примитива в русском авангарде XX века (обэриуты и неоавангард 60-80-х годов). Автореф. дисс. .кавд. филол. наук. Минск: Б ГУ, 1997.

31 Это определение почти дословно воспроизводит определение «третьей культуры» в [Прокофьев1983].

32 Так, к концептуалистам отнесен Александр Еременко, чье позиционирование в рамках литературного процесса связанно с пусть эфемерной, искусственно созданной в манифестах М.Н. Эпштейна и К.А. Кедрова, зато четко противопоставленной концептуализму группой с «плавающим» названием «метафористы», «метаметафористы» или «метаболисты»: см., например, [Эпиггейн 1988:166-169], [Кедров 1989:234-266], [Кукулин 2003:364-365]. историю русской литературы и культуры XX в. Тем не менее, заслугой автора является само обращение к малоисследованной теме.

В наследии таких классиков филологической и критической мысли, принадлежащих к разным исследовательским школам, как Ф. де Соссюр, А.А. Потебня, Ю.Н. Тынянов, В.Б. Шкловский, P.O. Якобсон, Б.М. Эйхенбаум, Ян Мукаржовский, Д.П. Святополк-Мирский, Б.В. Томашевский, Л.Я. Гинзбург, Д.С. Лихачев, Р. Барт, Ю.М. Лотман, X. Блум, У. Эко, Х.Р. Яусс, Вяч. Вс. Иванов, рассматриваются различные аспекты интересующей нас проблематики, однако проблема собственно наивной словесности как правило затрагивается косвенно, через смежные и типологически близкие явления: детское творчество, массовая литература, эпигонство, графомания и т. д. В целом ряде вопросов мы исходим из общих методологических установок, характерных в той или иной степени для ОПОЯЗа, Московского и Пражского лингвистических кружков, Тартуско-московской семиотической школы, в ряде же других случаев корректируем эти установки (как «справа», с позиций постструктурализма, так, в большинстве случаев, «слева», с позиций социологизирования). Занимаемая нами, скорее вынужденно, нежели добровольно, метапозиция, обусловленная характером исследуемого материала, не позволяет принимать какую-либо литературоведческую методологию в полном объеме.

Это связано с тем, что схемы, выглядящие убедительными в общей эстетике, будучи перенесенными в частные дисциплины, порождают методологическую и терминологическую путаницу. Множество ценных наработок литературоведения и искусствознания требуют четкого и последовательного структурирования, что может быть достигнуто «выходом за пределы» этих дисциплин. В этой связи представляется, что необходимыми для изучения примитива и примитивизма, в т. ч. в словесности, оказываются такие дисциплины, как психология, антропология и социология. Их особенная роль в изучении ряда «примитивное», «примитив» (= «наивное», «наив») — примитивистское», «примитивизм» связана, в первую очередь, с особым статусом автора в наивной словесности (соответствующим образом отрефлектированным в литературе примитивизма)33.

Набольшие успехи в филологическом изучении наивной словесности связаны именно с пограничными, междисциплинарными исследованиями. Важной вехой в изучении наивного письма стала книга Н.Н. Козловой и И.И. Сандомирской «"Я так хочу назвать кино". "Наивное письмо": Опыт лингво-социологического чтения» [Козлова, Сандомирская 1996]. Публикуемое Козловой и Сандомирской наивное жизнеописание Е.Г. Киселевой сопровождается обширным предисловием, фактически мини-монографией, где наивный дискурс анализируется с психиатрической, социологической, эстетической, моральной точек зрения. Козлова и Сандомирская предлагают понятийный аппарат, приспособленный для анализа наивного письма34. В частности, исследовательницы противопоставляют «производителей нормы» (т. е. репрезентантов т. н. «высокой культуры») и носителей наивного дискурса, исключенных из нормативного культурного поля. Заслугой Козловой и Сандомирской нужно признать их твердую текстологическую позицию: наивный текст следует публиковать максимально аутентично, не подвергая его правке35.

Разнообразная и плодотворная работа на грани антропологии, социологии, фольклористики и литературоведения проводится последнее время в Институте высших гуманитарных исследований РГТУ под руководством С.Ю. Неклюдова. Лишь небольшая часть этой работы непосредственно связана с проблемой

33 Статус автора в наивной словесности и примитивизме рассматривается в главе I диссертации.

34 Справедливости ради, следует заметить, что этот аппарат не в полной мере пригоден в рамках настоящей работы, т. к. предназначен скорее для анализа наивных жизнеописаний и др. «человеческих документов», нежели наивной поэзии.

35 К сожалению, в настоящей работе мы не всегда имели возможность придерживаться этой позиции, которую всецело разделяем: автографы ряда анализируемых в диссертации текстов практически недоступны, а публикации с неизбежностью искажены правкой и редактированием. примитива, наивной словесности; значительная часть исследований касается смежных с примитивом явлений36.

Эта группа исследователей постулирует включенность наивной словесности в круг явлений, обозначаемых как «постфольклор», «продукт современной, преимущественно урбанистической спонтанной культуры» [Неклюдов 2002:5-6]. Неклюдов и его коллеги подключают к традиционному аппарату фольклориста «приемы и методы сопредельных дисциплин (теории коммуникации, когнитологии, психологии, социологии и др.)» [Неклюдов 2002:6]; в то же время их исследования остаются текстоцентричными: «Ярко выраженная социокультурная принадлежность авторов "наивных" текстов (точнее, их явная непринадлежность к образованному меньшинству) бросается в глаза, поэтому соблазнительно именно эту социальную характеристику авторов класть в основу определения "наивного" текста как объекта исследования. Сама же характеристика авторов складывается из цепочки отрицаний: описывается то, чего нет. Авторы, как мы только что сказали, не принадлежат к образованному меньшинству людей письменной культуры; они ие владеют кодифицированными нормами литературного языка; они не являются квалифицированными читателями.

Однако объектом нашего исследования остается текст, а не его автор, чьи особенности могут характеризовать текст лишь косвенно. Если сам текст — безотносительно к социальному происхождению и уровню образования не имеет имманентно присущих ему свойств, то нам придется признать, что объекта не существует» [Минаева 2001:29]. Следовательно, очерчивание границ «наивного текста» может включать в себя соотнесение «наивного текста» «с фольклором; с художественной литературой (прозой и поэзией); с

36 Отметим следующие выпущенные этой группой ученых коллективные труды, непосредственно или опосредованно касающиеся нашей темы: Живая старина. — 2000. — №4 <спецномер журнала, посвященный публикации и анализу наивных текстов>; «Наивная литература»: исследования и тексты. — Московский общественный научный фонд. Серия «Научные доклады», №129. — М, 2001; Современный городской фольклор. — М.: РГТУ, 2003; Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства. — М.: О.Г.И., 2003. мемуарами, созданными в рамках письменной культуры; с текстами массовой литературы» [Минаева 2001:30].

Выраженная здесь «боязнь парадокса» усугубляется в случае обращения не к наивному жизнеописанию, а к наивной поэзии: невозможность имманентного анализа текста вне рассмотрения фигуры автора вступает в противоречие с отсутствием «автора авторствующего». Это, однако, лишь кажущийся парадокс, преодолимый рассмотрением наивного текста в рамках поля литературы.

С.Ю. Неклюдов и его коллеги, определяя примитив как тип постфольклора, рассматривают его «снизу», т.е., исходя из схемы В.Н.

Л"!

Прокофьева , отслеживают его «дно», его взаимосвязи с лишенной авторства низовой культурой: «"Наивная литература" имеет много общего с "парафольклорными" формами, прежде всего, с "письменным фольклором" (песенниками, альбомами и т. п.), образцы которого бытуют в субкультурных и семейных традициях; по соседству с ними или в их многосоставных ансамблях встречаются и тексты "наивной литературы" (например, произведения "тюремной лирики"). Все это — продукция, как правило, рукописная и, кроме того, — "спонтанная", официально не санкционированная, производимая "на потребление, а не "на сбыт", т. е. непрофессиональная.

Однако у "наивной литературы" есть и ряд кардинальных отличий от "парафольклора". Прежде всего, ее тексты ориентируются на литературные (а не на устные образцы; самими создателями они расцениваются как продукт индивидуального творчества (а не коллектива), включая выраженное авторское начало (в противоположность анонимному голосу фольклорной традиции). Соответственно, образцы "наивной литературы" представляют собой "разовые" (и в этом смысле уникальные) произведения. Иногда они к тому же ориентированы на камерное, даже интимное бытование (семья, узкий круг друзей и т. п.) и не предполагают тиражирования» [Неклюдов 2001:5-6].

37 При этом методика Прокофьева рассматривается Неклюдовым как «чрезвычайно продуктивная для своего времени», однако нуждающаяся сейчас «в серьезных уточнениях» [Неклюдов 2003:17].

Продуктивность и ценность работы этой группы ученых бесспорна, и мы во многом солидаризируемся с выводами Неклюдова и его коллег. Тем не менее, наш подход в нескольких пунктах принципиально отличен:

1) если, Неклюдов и его коллеги, постулируя принципиальные отличия «постфольклора» от фольклора в традиционном понимании, и специфику наива в рамках «постфольклора», тем не менее анализируют наивные тексты исходя из методов, наработанных фольклористикой, пусть и интегрированных в междисциплинарный аппарат, то мы полагаем необходимым рассматривать наивный текст сразу на нескольких уровнях, не отдавая предпочтения ни одному из них и пытаясь достичь синтеза методов;

2) будучи, по преимуществу, фольклористами и антропологами, исследователи из ИВГИ РГГУ естественным образом уделяют внимание, в первую очередь, «низовым» формам примитива, в которых авторство максимально размыто; нас же в большей степени интересуют «вершинные» формы примитива, в которых он смыкается с профессиональной литературой, переходя в примитивизм, либо поставляя материал для примитивистской литературы (при этом, разумеется, мы не отказываемся от рассмотрения общей структуры примитива); более того, мы последовательно рассматриваем субстраты «наивного» в профессиональной литературе;

3) группа исследователей «постфольклора» не вполне последовательным образом настаивает на «текстоцентричности» своих исследований [Минаева 2001:29], что обрекает их, вопреки декларациям, на возвращение к испытанным методам фольклористики; мы же пытаемся совместить «текстоцентризм» с «автороцентризмом», взаимно корректируя эти взгляды и проецируя их на картину общелитературного поля;

4) наконец, мы исходим из несколько иной терминологии; используемый С.Ю.Неклюдовым термин «наивная литература» [Неклюдов 2001:5] представляется нам некорректным, т. к. в нем не учитывается принципиальная апроцессуальность и аконтинуальность наива (между тем как понятие о литературе предполагает наличие и процесса, и континуума) ; мы предпочитаем говорить о «наивной словесности» в более общих случаях и о «наивном письме», «наивном дискурсе», «наивном тексте», «наивном авторе» в более частных39.

Среди других исследователей, работающих на грани фольклористики, литературоведения, антропологии и социологии, следует выделить В.А. Поздеева. В своих работах [Поздеев 2000, 2002а, 20026] он исходит из прокофьевской концепции «третьей культуры», не подвергая сомнению, в отличие от С.Ю. Неклюдова, ее актуальность и действенность. Основной материал, исследуемый Поздеевым, — «низовая», «третья» городская культура XVIII - начала XX вв. и составляющие ее субкультуры (солдатская, семинарская, купеческая и т. д.) как таковые и как производители фольклорных и наивных текстов. Поздеев ориентируется именно на «низовой» пласт примитива; тем не менее, ряд его наблюдений, связанных с поэтами-«самоучками» представляется нам ценным.

Концепция «третьей культуры» отражена отчасти и в работах Н.Г. Михайловой ([Михайлова 2001], и в коллективном труде под ее редакцией [ИКСУ]), в которых совмещаются искусствоведческий и социологический подходы. В качестве особых типов культуры, помимо фольклора,

Использование термина «наивная литература» порождает среди исследователей закономерную растерянность: «. с каких бы позиций мы не определяли наивную литературу <.>, нам вряд ли удастся структурировать наивную литературу как гомогенное пространство текстов, способов их пороэвдения и воспроизведения» [Панченко 2002:390]. И далее: «Но даже в рамках этих трех столетий <т.е. XVIII — XX вв., когда, — здесь мы абсолютно солидарны с исследователем, — можно говорить о существовании наивной литературы — ДД.> довольно трудно рассуждать о поступательности литературного процесса как такового и уж совершенно невозможно — о каких-либо процессах "наивно-литературных"» [Там же]. Различение понятий «литература» и «словесность» позволяет не считать указанные А. А. Панченко факты проблематичными (см. тж. следующую сноску).

39 Большая часть принимаемых нами терминов отвергается Неклюдовым [Неклюдов 2001:4-5] на основаниях, представляющихся нам недостаточными. В случае «наивной словесности» «предметное поле» вовсе не «расширяется за счет "авторских" устных (а не только письменных) форм» [Неклюдов 2001:5], поскольку иначе пришлось бы относить к «наивной словесности», например, былички. Говоря о «наивном письме», мы не считаем, что речь идет «о любых малограмотных письменных текстах, включая чисто прагматические» [Неклюдов 2001:5] (хотя, в случае рассмотрения примитива, разделение прагматической и эстетической функций текста далеко не всегда очевидно); «письмо» (= «ecriture») понимается нами в традициях французской критической и философской мысли как особый социальный институт [Ильин 1996:36]. Говоря же о «наивном дискурсе», мы не столько подчеркиваем «"речевой" характер высказываний (в лингво-семиотическом смысле слова), лежащих в основе» рассматриваемых текстов [Неклюдов 2001:5], сколько специфичность данных высказываний, наличие в них модуса «наивности»; в этом смысле «дискурс» — понятие, близкое стилю [СЗЛ:45] (но не тождественное ему). исследовательница выделяет «городской "примитив"», «любительство» и «художественную самодеятельность» [Михайлова 2001: 59, 73, 75], что представляется нам весьма сомнительным. В работе Н.Г. Михайловой обнаруживаются не вполне убедительные выводы; так «третьим типом народной художественной культуры является любительство» [Михайлова 2001:68], но оно «не имеет своеобразного художественного языка, стиля, что, естественно, исключает возможность его выделения в особый тип культуры с точки зрения искусствоведения, подобно фольклору и городскому "примитиву"» [Михайлова 2001:69]. Заметим, что Михайлова, как и ряд советских искусствоведов, говорит лишь о «городском примитиве» (полностью отождествляя его с «третьей культурой»), оставляя сельское население исключительно в сфере фольклора.

Подобные нерелевантные дефиниции и классификации ярко отражают методологическую нечеткость, доставшуюся современной науке от советского искусствознания, камуфлировавшего с помощью «эзопова языка» существование маргинальных сфер культуры. Подмена понятий (социальных эстетическими и наоборот), осуществлявшаяся в искусствоведении, отделяла «подлинно народное искусство» (и «подлинный примитив») от «псевдонародного»: «. самодеятельное творчество действительно охватывает все слои населения, независимо от социального положения и профессии <.> — но это вовсе не делает его народным в эстетическом смысле» [Некрасова М. 1983:99-100]; «. мы ставим вопрос о примитивном искусстве, которое важно не смешивать со всем тем, что подделывается под примитив» [Некрасова М. 1983: 287, прим. 24]. Данный подход представляется нам непродуктивным в отношении «пластических» искусств, и вовсе не приложимым к наивной словесности.

Говоря о наиве, примитиве, следует помнить о многозначности этого понятия не только в обыденном языке, но и в терминологии. Так, лингвисты, антропологи, социологи говорят о «наивнои картине мира» , в т. ч. «языковой»41, подразумевая «донаучную» концепцию бытия: «В языке воплощены наивная геометрия, физика, психология и т. п.» [Санников 2002:321]42. «Наивная языковая картина мира» (т. е. «определенная концептуализация действительности, которая навязывается носителям языка в качестве обязательной» [Панова 2003:32]) выстраивается из «примитивов» (лингвистический термин, омонимичный используемому нами) или «элементарных концептов» [Вежбицкая 2001:19-21], представляющих собой «изначально заданный набор простейших слов, которые (в идеале) есть во всех языках» [Панова 2003:31]. «Наивной языковой картине мира» противопоставляется «авторская (в т. ч. поэтическая) картина мира», т. е. «мир, который распадается на относительно замкнутые в себе единства, или категории, начиная от вещей и кончая законами природы» [Панова 2003:34], что является, по сути дела, понятием, близким к идиостилю.

Не считая «наивную языковую картину мира» решающим фактором в анализе наивного текста, отделении его от не-наивного, мы, тем не менее, не отказываемся оперировать этим термином и связанным с ним понятийным аппаратом, корректируя наши умозаключения как лингвистическим, так и антропологическим инструментариями. Наиболее ценным для нас представляется здесь понятие «наивной философии» (или «наивного философствования»)43, тесно связанное с наивной словесностью44.

Проблема архаического, примитивного сознания, немаловажная в нашей работе, рассматривалась с разных позиций такими ведущими социальными антропологами, этнологами, историками, философами и психологами, как Э.Б.

40 «Картина мира» (англ. «world-view») — понятие, введенное в 1950-х гг. Р.Редфилдом; это — «система представлений о мире в целом, о месте человека в нем и о вытекающих отсюда взаимоотношениях человека с окружающей средой» [Жидков, Соколов 2003:59]. По КРицлеру, «картина мира — это контурная схема, которая опережает человеческий опыт, определяет его и управляет им» [Жидков, Соколов 2003:59].

41 См., напр., [Апресян Ю. 1995 т. 11:351].

42 Рассмотрению «наивной анатомии» посвящена работа [Урысон 2003].

43 См., напр. [Кондратьев 2001].

44 Ср., напр., склонность Д.Хармса к «естественным мудрецам», «естественным мыслителям».

Тейлор, Ч. Ломброзо, Б. Малиновский, А. ван Геннеп, Э. Кассирер, А. Р. Рэдклифф-Браун, Э. Дюркгейм, М. Мосс, Л. Леви-Брюль, К. Г. Юнг, Л. С. Выготский, Дж. П. Мердок, Й. Хёйзинга, М. М. Бахтин, К. Леви-Стросс, Р. Кайуа, М. Фуко, М. Мид, М. Элиаде, Э. Лич, А. Я. Гуревич и др. К этим работам примыкают исследования долитературных фаз словесности и архаических литератур, выполненные такими исследователями, как В. Я. Пропп, О. М. Фрейденберг, С. М. Боура, А. Лорд, П. Зюмтор, М. И. Стеблин-Каменский, П. Б. Богатырев, Б. Н. Путилов, Е. М. Мелетинский. Ряд принципиальных концептов45, разработанных этими исследователями и мыслителями, в той или иной степени используется в нашей работе46.

С социолого-антропологической точки зрения интересующая нас проблема маргинальных культурных явлений в недавней отечественной литературе рассматривалась О. Аронсоном [Аронсон 2002] в применении к богеме, В.М. Живовым [Живов 1993] в применении к контркультуре интеллигенции и субкультуре духовенства, С.А. Ивановым [Иванов С. 1994] в применении к юродству, Д.В. Кузьминым [Кузьмин 2000] в применении к «сетевой» (существующей в Интернете) культуре и словесности, Т.Б. Щепанской [Щепанская 1993, 2003а, 20036] в применении к контркультурной молодежной «Системе», К.Э. Шумовым [Шумов 2003а, 20036. 2003в; Шумов, Абанькина2003] в применении к миру больницы, студенческим, туристическим сообществам, субкультуре программистов и др.

В социологической науке, в т. ч. в социологии литературы, значительно лучше исследованы смежные с примитивом, типологически или генетически близкие ему явления, нежели собственно примитив. Особенно развита социология массовой, «тривиальной», «бульварной», «формульной», коммерческой литературы, массового чтения и т. п. Нельзя не вспомнить работы Дж. Г. Кавелти [Cawelti 1976; Кавелти 1996], Э.Мунк-Петерсена

45 «Игра» (Й.Хёйзинга), «священное» и «мирское» (М. Элиаде), «карнавал», «диалог» (М.М Бахтин), «сопричастность» (Л. Леви-Брюль), «бриколаж» (К. Леви-Стросс), «психологический» и «визионерский» типы художественного творчества, «коллективное бессознательное» (К. Г. Юнг), «дар», «техника тела» (М.Мосс), «обряд перехода» (А. ван Геннеп) и др.

Munch-Petersen 1972], Дж. Брукса [Brooks 1985]; нам представляется ценной также гораздо менее известная работа JI. Сиклаи [Сиклаи 1973]. Принципиальна здесь и классическая работа Т. Грица, В Тренина и М Никитина «Словесность и коммерция (Книжная лавка А.Ф. Смирдина)» [Гриц. 1929]. В отечественной науке нового времени широкий круг вопросов, связанных с социологией литературы и чтения рассматривался А.И. Рейтблатом [Рейтблат 1990, 1991, 2001], Л.Д. Гудковым и Б.В. Дубиным [Гудков 1996; Гудков, Дубин 1994; Дубин 2001, 2002], на чьи работы мы отчасти опираемся. Использованы нами и наработки Е. Добренко [Добренко 1997, 1999]; нам близок его подход к исследованию феномена профессионализации писателя-«самоучки», дилетанта, любителя.

Однако наиболее принципиальным для нас представляется социоанализ Пьера Бурдье. Предложенная этим ученым методология позволяет совместить литературоведение и социологию без ущерба для обеих дисциплин47. Бурдье оперирует набором понятий, требующих предварительного пояснения. По Бурдье, человек, т. е. «социальный агент», обладает определенной свободой поведения в рамках «диспозиций»48, содержащихся в «габитусе»49. Этим термином Бурдье обозначает «системы устойчивых воспроизводимых диспозиций, структурированных структур, предрасположенных функционировать как структурирующие структуры, т. е. как принципы, порождающие и организующие практики и представления, которые могут быть объективно приспособлены для достижения своих целей, однако не предполагают при этом осознанную направленность на них и непременное овладение необходимыми операциями по их достижению»50.

Практики социальных агентов представляют собой результат адаптации габитуса к постоянно возникающим новым обстоятельствам. Практики

46 Впрочем, мы старались ими не злоупотреблять, дабы не обратить нашу работу в риторическое упражнение.

47 Вопреки мнению С.Н. Зенкина [Зенкин 2003].

48 Фр. «disposition» — 'предрасположенность, установка'.

49 Термин позаимствован у схоластов, которые «переводили таким образом аристотелевский heksis» [Гронас 2000:8]. Это понятие означало то же, что у М.Мосса «техники тела» [Мосс 1996:248-249].

50 [Бурдье 2001а: 102], с необходимой корректировкой перевода по [Bourdieu 1980:88-89]. происходят в пределах полей.» [Гронас 2000:9]; «поле» определяется следующим образом: «поле есть место сил, внутри которого агенты занимают позиции, статистически определяющие их взгляды на это поле и их практики, направленные либо на сохранение, либо на изменение структуры силовых отношений, производящей это поле» [Бурдье 20016:109]. Практики, по Бурдье, так или иначе связаны с приобретением капитала: «экономического», «социального», «культурного» и «символического». Именно неэкономические типы капитала, связанные с легитимацией агента в том или ином поле, позволяют рассматривать феномены культуры в их социальном взаимодействии.

Бурдье никогда не позиционировал себя как социолог литературы, но именно ему принадлежит блестящий анализ поля литературы [Бурдье 2000]. На результатах этого анализа во многом основан наш анализ наивной словесности и литературного примитивизма51. Занимаясь литературоведением, а не социологией, мы, тем не менее, считаем необходимым оперировать рядом понятий социоанализа Бурдье, применяя их к истории русской литературы (в интересующем нас ракурсе).

Попытки использовать социоанализ Бурдье в исследовании отечественной литературы уже предпринимались. Так, в работе Михаила Берга история послевоенной неподцензурной литературы XX в. и литературы постсоветской представлена как борьба символических капиталов [Берг 2000]; содержащее ряд ценных наблюдений, это исследование, тем не менее, оказалось эклектичным и непоследовательным, и вызвало ряд справедливых замечаний52.

Основная проблема, с которой сталкиваются современные исследователи, — описание структуры поля литературы. Говоря о поле современной русской литературы, Берг выделяет «четыре стратегии успеха», «четыре пространства со своими строгими правилами»: «западная система "contemporary art",

51 Тем более, что именно в этой работе исследователь противопоставил фигуры Анри Руссо (в качестве «художника-объекта») и Марселя Дюшаном (который, по Бурдье, отличался умением «произвести себя как художника» и который «вполне мог бы "открыть" Руссо, как он открыл философа Бриссе — "Таможенника Руссо от филологии"») [Бурдье 2000:49-53]. российская светская жизнь, пространство, образуемое толстыми журналами, и коммерческая литература» [Берг 1997:117]. Дмитрий Кузьмин «выделил пять уровней современного литературного пространства: 1) массовая литература со своими законами и правилами игры; 2) "толстожурнальная" словесность, по преимуществу наследующая советской литературе; 3) значительно обособившаяся почвенническая литература; 4) неподцензурная и постнеподцензурная литература, которая наследует традиции самиздата, многообразно сотрудничает с толстыми журналами, но не сливается с ними; 5) сетевая (то есть интернетная литература)»53. Легко заметить, что первая классификация сводится всё к той же «борьбе за успех», за «символический капитал», вторая же представляет собой перечень литературных институций, но не авторских стратегий.

Имманентную структуре поля текущего литературного процесса схему недавно предложила М.А. Бондаренко [Бондаренко 2003:67], с которой в наших исследованиях мы движемся до некоторой степени параллельно. Для нас принципиально важно, что исследователь учитывает в своей схеме маргинальные области словесности, в т. ч. примитив, и отделяет его от примитивизма.

Схема Бондаренко представляет текущий литературный процесс следующим образом. Выделяются два главных субполя: 1) профессиональная словесность (художественная литература); 2) непрофессиональная (дилетантская) словесность.

1) Здесь отмечаются три основных субполя «второго порядка»: «профессиональная "массовая" литература», «актуальная (ориентированная на инновацию)» литература во всем многообразии конкурирующих стратегий54, «неактуальная», «ориентирующаяся на отработанные каноны архива» литература.

52 См., напр. [Бикбов 2003:47-48].

53 Цит. по [Осминская 2003:428].

54 Мы бы предпочли, несмотря на содержащуюся в термине априорную оценочность, говорить в данном случае об «элитарной» литературе.

2) Здесь выделяются: «наив» ( = «примитив»), «детское творчество» и литература «секуидарная (медиальная)», т. е. «неумелая, клишированная, ориентированная на воспроизведение профанированных канонов».

Примитив порождает примитивизм, «сознательно используемый наив», который, в свою очередь, дрейфует в сторону профессиональной актуальной словесности.

Наконец, отмечаются «субкультуры, оказывающие влияние на формирование разновидностей внутри каждой из областей», которые лежат в основе поля, напрямую не входя в него [Бондаренко 2003:65-70]; по сути дела, они являются своего рода «порождающим бульоном».

Предложенная схема обладает неоспоримым достоинством: в ней впервые дана полная картина всего поля литературного процесса. Однако нам представляется, что многое здесь по меньшей мере спорно.

1) Наибольшее сомнение вызывает принципиальное разведение «неактуального профессионального» и «непрофессионального секундарного (медийного)» типов словесности, близость которых очевидна. Автор схемы замечает это и пишет: «Сходство состоит в <.> отсутствии установки на рефлексивную инновационность. Социокультурной среде, представленной в виде той или иной субкультуры, в которой производятся такого рода тексты, свойственен аутизм (вызванный различными причинами), закрытость, изолированность от активного взаимодействия с соседними культурными стратами и субкультурами, в силу этого — завышенная "самооценка" и сниженная установка на конкуренцию и т. д. Поэтому непрофессиональную словесность и профессиональную неактуальную литературу можно объединить общим понятием медийность в широком смысле» [Бондаренко 2003:70]. Следовательно, единственным релевантным признаком разделения здесь оказывается «актуальность», а это понятие представляется всецело продуцируемым теми или иными литературными элитами в рамках их стратегий55.

2) Неясное расположение субкультур в рамках (или за рамками) поля литературного процесса требует обоснования.

3) Никак не рассмотрено место фольклора в поле литературного процесса; остается предполагать, что фольклор здесь поглощается субполем субкультур.

4) Выделение детского творчества, в самом деле не тождественного примитиву, требовало бы подобного же статуса и для девиантного, аутсайдерского творчества; автор уходит от этого вопроса, осознавая его [Бондаренко 2003:68].

5) Наконец, замечание более общего свойства. М.А. Бондаренко демонстрирует структуру поля текущего литературного процесса, т. е. синхроническую схему. Такой же характер носит известная схема В.Н. Прокофьева [Прокофьев 1983]. Схема Ю.М. Лотмана [Лотман 1992а:211] является диахронической, но крайне пунктирной, неподробной. Вероятный выход видится в приложении к социоанализу литературы исследовательской программы рецептивной эстетики: «. видимо, возможно сделать в определенный момент развития синхронный срез, чтобы затем вычленить в гетерогенном множестве одновременных произведений равноправные, противоположные и иерархические элементы, объединяющиеся в соответствующие структуры, и тем самым выстроить для литературы данного исторического периода более общие рамки рассмотрения. Если проводить последующие синхронные срезы в диахроническом ряду таким образом, чтобы в них исторически артикулировалось изменение литературной структуры, определяющее границы соответствующей эпохи, это открыло бы новые возможности для истории литературы» [Яусс 1995:74-75].

В настоящей работе мы не можем себе позволить браться за столь грандиозные задачи. Основная цель данного исследования — представить При этом следует пожалеть о непроработаиности данной части схемы, т. к. именно при внятной артикулированное™ свойств вышеуказанных зон можно было бы избавиться от ложного термина целостную и доказательную схему существования и сосуществования примитива и примитивизма в словесности, с тем, чтобы данная схема могла бы быть приложима как к отдельно взятому тексту и/или автору, так и к целой культурной эпохе. Достижению этой цели способствует решение следующих задач:

1) Выявить место ряда «примитивное», «примитив» (= «наивное», «наив») — «примитивистское», «примитивизм» в рамках поля литературы, как в диахроническом аспекте, так и в синхронических срезах;

2) Дать очерк истории русской поэзии, сфокусированный на примитивном и примитивистском субстратах;

3) Продемонстрировать необходимость междисциплинарного подхода к изучению наивной словесности и литературного примитивизма, несводимость анализируемого феномена к единому слою интерпретации.

4) Предложить в качестве метода анализа примитива и смежных явлений «антропологический метод» в литературоведении.

Структура работы обусловлена спецификой как исследуемого материала, так и методологии. Необходимость отграничения ряда «примитивное», «примитив» (= «наивное», «наив») — «примитивистское», «примитивизм» от явлений типологически или генетически близких обусловливает содержание.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Русская наивная и примитивистская поэзия: генезис, эволюция, поэтика"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Рассмотрение проблемы соотношение примитива и примитивизма в русской поэзии позволяет сделать несколько принципиальных выводов.

Соционализ «карты» литературного поля, не всегда необходимый при анализе «мэйнстримных», т. е. канонизированных, включенных в «архив» (по Б.Гройсу) литературы текстов, оказывается единственно возможным способом подступиться к проблеме разграничения различных, но типологически и / или генетически близких типов маргинальной словесности. Умозрительные наблюдения, как правило, приводят к смещению понятий «наивного», «дилетантского», «графоманского», «инфантильного», «детского», «девиантного», «провинциального» и т. п.; в исследовательской литературе (не только литературоведческой, но и эстетической, искусствоведческой, культурологической), по сути дела, до сих пор господствуют концепции, лежащие в русле идей И.Канта и Ф.Шиллера. Будучи «неформатным», неконвенциональным типом словесного искусства, «выключенным» из жизни литературных институций, наивная словесность либо полагается существующей за пределами интересов литературоведения, либо анализируется в качестве «пограничной отметки», долженствующей определить пределы возможного анализа.

Мы полагаем, что подобный подход следует считать устаревшим. Совмещение социоанализа и исторической поэтики в рамках, условно говоря, «антропологического метода в литературоведении» позволяет говорить о том, что поле литературы вовсе не ограничивается профессиональной литературой (которая есть фактически лишь часть поля, субполе). Взаимодействие субполей профессиональной, массовой, наивной словесности, а также субкультурных субполей (изолированных и неизолированных) и фольклора в разных его формах есть культурная реальность, которой исследователь не имеет права не считаться.

Рассматривая феномен примитива в словесности, мы были вынуждены изначально определять ее апофатически, т. е. выявлять то, что не является наивной словесностью. Это позволило нам отделить типологически близкие к примитиву феномены (детское и девиантное творчество) от генетически близких, восходящих, как и наивная словесность, к постсинкретической «третьей культуре» Нового времени (массовая литература, словесность субкультур). Социоанализ позволил отделить феномены, образующие субполя литературы, от модусов, вариаций, существующих, в числе прочего, и в наивной словесности («дилетантское», «провинциальное», «инфантильное).

Итак, примитив определяется как субполе, лишенное континуальности; это не позволяет говорить о «наивной литературе», т. к. понятие литературы подразумевает некоторую целостность процесса, явленность иерархий (пусть и пересматриваемых в результате борьбы литературных движений, направлений, течений) и т. д., но лишь о «наивной словесности».

С внепроцессуальностью наивного автора связан его непрофессионализм, т. е. несоотнесенность с действующими в данный исторический момент литературными установками, канонами, институциями. Ориентация на те или иные образцы носит у наивного автора произвольный характер и обуславливается, как правило, внеэстетическими причинами (особенностями биографии, социального статуса, пространственной локализованностью и т. д.).

При всем этом, наивный автор осознает свое авторство и, таким образом, не является воспроизводителем фольклора. Частное, приватное, внеконтинуальное авторство примитива является вполне отрефлектированной культурной деятельностью.

Предлагаемая модель наивного автора требует соотнесения с историко-литературной диахронией. Примитив, безусловно, является историческим понятием. Концепция расслоения в XVIII-XIX вв. словесной «третьей культуры» как единого аморфного субполя на различные, принципиально разным образом функционирующие субполя: массовой литературы, различных типов субкультурной словесности, собственно примитива (наивной словесности), позволяет совершенно по новому взглянуть на историю русской литературы. Так, слом классической литературной парадигмы в начале XX в., исчезновение «авторитетного» слова, связаны с прорывом латентных «низовых» традиций, восходящих к целостности «третьей культуры», в субполе литературного профессионализма.

Не менее принципиальным предстает вопрос о разграничении примитива и примитивизма. Ощущаемый многими исследователями как «спекулятивный»1, этот вопрос, в самом деле, не разрешим в рамках только исторической и / или теоретической поэтики. Одни и те же формальные приемы, обнаруживаемые, к примеру, у Алексея Тимаховского и Даниила Хармса, имеют совершенно различную прагматику. Понимание разницы между примитивом как особым типом словесного искусства, образующим самостоятельное (хотя и дискретное, неконтинуальное) субполе, и примитивизмом как парадигмой стилей, практикующихся в рамках профессиональной литературы, возможно лишь при рассмотрении автора в качестве агента поля литературы, реализующего свои творческие интенции в пределах тех диспозиций, что задаются его габитусом. Примитивистское нарушение конвенции в качестве формы «авангардного поведения», таким образом, предстает принципиально отличным от характерного для автора-примитива «стихийного» неконвенционального художественного высказывания, осуществленного вне учета канонов, конвенций, авторитетных моделей текстопорожденния.

Примитив определяется как особое субполе, мало связанное с ядерными структурами литературного поля. Примитивизм же предстает в качестве «сверхстиля» (парадигмы стилей), принадлежащих, в большей или меньшей степени, к субполю профессиональной литературы, т. е. к культурно статусной части словесного искусства. Соответственно, примитивизм заведомо вторичен

1 Ср., например, [Кобринский 2000 Т.1:120]. по отношению к примитиву, являясь формой его «окультуривания», валоризации, переноса из интуитивной сферы в рефлективно-рациональную.

Вместе с тем оказывается, что дихотомия «примитивизм» vs. «примитив» не может считаться достаточной для классификации рассматриваемых текстов. Каждый из членов этой дихотомии требует более дробной классификации, пробный опыт которой мы представили в нашей работе. Так, различие габитусов наивных авторов позволяет их отнести (в соответствии с модифицированной нами схемой А.В. Лебедева) к «генетическому» («дикому»), «социально-этическому» либо «эстетическому» типам.

Важно и многообразие видов взаимодействия примитивизма и примитива: от рассмотрения наивного автора и / или текста профессиональным сообществом исключительно в качестве объекта для манипулирования, литературного артефакта, до воления автора-профессионала содействовать дрейфу наивного автора в сторону субполя профессиональной литературы. Новая и новейшая литература в ее инновационных формах, в т. ч. организационных, оказывается пространством манипулирования артефактами, в числе которых с неизбежностью оказываются и наивные авторы и / или тексты.

Отнесение того или иного автора к субполю примитива или примитивистскому стилю в рамках субполя профессиональной литературы, того или иного текста к наивной словесности или литературному примитивизму, не всегда возможно без ряда уточнений и оговорок.

Субполе примитива, будучи не только дискретным, но и аидеологичным, зависимо от идеологем, порождаемых профессиональной литературой и ее институциями; ряд явлений наивной словесности тяготеет к субполю профессиональной литературы или даже существует на его «обочине» в качестве маргиналий, а, с другой стороны, в творчестве целого ряда авторов, имеющих статус профессиональных литераторов, обнаруживаются атавистические субстраты, характерные для наивной словесности. Некоторые явления, не могущие считаться строго наивными, имеют, тем не менее, ряд характернейших признаков примитива: так, отдельные изолированные, «внесистемные» субкультуры хотя и обладают «внутренней процессуальностью», своим культурным «аутизмом», невключенностью в общелитературный процесс оказываются пограничными с собственно примитивом (такова, в частности, монашеская словесность, начиная с эпохи всеобщей культурной секуляризации, т. е. с XVIII в., и по наши дни).

Усложнение структуры литературного поля на грани XIX-XX вв. породило целый ряд явлений «перехода» (по А. ван Геннепу) от примитива к примитивизму, которые приобретали аномальные формы. Поэты - «выходцы» из «расслоившейся третьей культуры», «бывшие примитивы», профессионализировались двумя противоположным способами: пытаясь институциализировать собственное субполе по моделям профессиональной «элитарной» и / или массовой литератур, либо, напротив, подчеркивая свою аномальность. Одновременно происходило и стирание выразительности словесного творчества, распространение «нетрансформированного слова» (Л.Я. Гинзбург), и, напротив, валоризация «неправильности», канонизация «неостранения» (О.Меерсон). В этой связи принципиальными оказывались такие внеканонические фигуры, как Андрей Платонов, с одной стороны, или Велимир Хлебников, с другой (первый с максимальной резкостью обозначил внутреннюю оппозицию примитива и примитивизма в собственном творчестве и культурном поведении, второй, напротив, эту оппозицию снял).

Впрочем, если часть наивных авторов в той или иной форме дрейфовала в сторону субполя профессиональной литературы (приобретая, по Лебедеву, свойства «эстетических примитивов»), то значительная часть представителей субполя примитива осуществляла свою творческую деятельность, минимально соприкасаясь либо не соприкасаясь вовсе с профессиональным литературным сообществом. Таким образом, валоризация творческого наследия таких поэтов, как Ефим Честняков или Леонид Сидоров, оказывается уделом позднейших исследователей.

В свою очередь, литературный примитивизм, подвергая собственный культурный статус рефлексии, обнаруживает способность к разного рода деформациям этого статуса: мимикрии под примитив, письму «в образе», «под маской», «присвоению» и авторизации наивных текстов или, напротив, их валоризации в качестве эстетически актуальных. Всё это заставляет прибавить к социоанализу поля литературы анализ индивидуальных поэтик авторов, работавших (работающих) в рамках рассматриваемой парадигмы.

Так, маска Козьмы Пруткова и персонажное письмо Игната Лебядкина, будучи генетически явлениями маргинальными, породили целую литературную традицию, имеющую своим вершинным проявлением творчество Николая Олейникова. Заведомая «вымытленность» Пруткова или Лебядкина не помешала им стать самодостаточными литературными фактами, могущими рассматриваться вне наследия Ф.М. Достоевского, А.К. Толстого и братьев Жемчужниковых. Напротив, использование «реальных» непрофессиональных текстов, артефактов стало частью художественных стратегий М.М. Зощенко и С.З. Федорченко вплоть до полного неразличения «своего» и «чужого» слова.

Исторический русский авангард и наследующая ему послевоенная неподцензурная, андеграундная литература окончательно утвердили поэтический примитивизм в качестве авторитетного, «большого» стиля. Поэтика футуристов (В.Хлебникова Е.Гуро, В.Каменского, Д.Бурлюка, А.Крученых, И.Зданевича), ОБЭРИУ (Д.Хармса, А.Введенского, И.Бахтерева, и, особенно, Н.Олейникова и Н.Заболоцкого), С.Нельдихена, «Лианозовской школы» (особенно Е.Кропивницкого и И.Холина), Э.Лимонова, «Филологической школы», В.Гаврильчика, О.Григорьева демонстрирует самые разнообразные модификации примитивизма.

Своего рода «выходом» из примитивистской поэтики оказывается художественная деятельность Московской Концептуальной школы, для которой всякое стилевое письмо, в т. ч. примитивистское (письмо с «нулевым» или «плохим» стилем), есть профанный феномен, требующий метаязыковой рефлексии; в этом смысле собственно текст, его структура, художественные особенности не являются эстетически значимыми, а следовательно, исчезает различие между примитивизмом и ориентацией на «высокий» канон. Однако концептуалистский финализм демонстрирует лишь типологическую крайность; параллельно с авторами-концептуалистами работали и работают десятки поэтов различных поколений, более или менее последовательно практикуя примитивистскую стилистику: от рафинированных, парафольклорных опытов Дениса Осокина до нарочито брутальных, контркультурных текстов Андрея Родионова.

Анализируя наивную словесность и литературный примитивизм, который может показаться представителям классицистического габитуса набором маловразумительных, «недостойных» ученого внимания текстов, мы, с одной стороны, руководствуемся словами Генриха фон Кпейста (заменяя в них «прекрасное» и «посредственное» на «каноническое» и «неканоническое»): «В отличном произведении искусства прекрасное содержится в столь чистом виде, что оно заметно всякому здравому уму как таковому; в посредственном же оно смешано с таким множеством случайного или даже противоречащего, что нужно гораздо более острое суждение, более тонкое чутье, более изощренное и л живое воображение <.>, чтобы очистить его от всего этого» .

С другой стороны, мы полагаем, что литература есть изменчивый институт, не могущий быть исчерпывающе понят в рамках единой идеологии. И примитивизм в литературе, совпадает это с той или иной идеологической установкой или нет, объективно предстает одной из самых плодотворных творческих стратегий. Именно в примитивизме наиболее возможно осуществление утопии художественной искренности. Построенный на деформации, на игре с приемами остранения и неостранения, примитивизм

2 Клейст Г. Избранное. Драмы. Новеллы. Статьи. — М., 1977. — С. 518-519. оказывается максимально свободной, открытой системой. Вместе с тем, не будучи привязан к тому или иному определенному канону, свободно соединяя их признаки, примитивизм максимально приближен к авторской субъективности. Этот метастиль лишает творческую интенцию большинства технических «подпорок», позволяя уделить внимание в первую очередь чистому креативному акту. Подобный способ письма оказывается и чрезвычайно привлекательным для поэта, и налагает на него высочайшую ответственность.

Список научной литературыДавыдов, Данила Михайлович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Анохина Т. Изаблла Бэдфорд / Подг. текста и комм. И. Розовской //Искусствокино, — 1990.—№6. —С. 117-124. Анохина 1990.

2. Антокольский П. «Сколько зим и лет» // Воспоминания о Н.Заболоцком. — Изд. 2-е, доп. — М., 1984. — С. 198-213. Антокольский 1984.

3. Бахтерев И. Когда мы были молодыми // Воспоминания о Н.Заболоцком. — Изд. 2-е, доп. — М., 1984. — С. 57-100. Бахтерев 1984.

4. Беседы В.Д. Дувакина с М.М. Бахтиным. — М., 1996. Дувакин 1996а.

5. Брюсов В.Я. Собрание сочинений в 7 тт. — Т. 2. — М., 1973. Брюсов 1973.

6. Быкова 3. Незримые птицы. — Дрогобыч, 2000. Быкова 2000.

7. Вавилон. Вестник молодой литературы. — М., 1995. — №3 (19).

8. Без пагинации. Вавилон 1995.

9. Введенский А. Полное собрание произведений в 2-х тт. — М., 1993. Введенский 1993.

10. Велимир Хлебников в размышлениях и воспоминаниях современников (по фонодокументам В.Д. Дувакина 1960-1970 годов). // Вестник Общества Велимира Хлебникова. — Вып. 1.

11. М., 1996. — С. 44-66. Дувакин 19966.

12. Ю.Гаврильчик В. Изделия духа. — СПб., 1995. Гаврильчик 1995. 11.Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 9 тт. — Т. 7. — М., 1994. [Гоголь 1994]

13. Голосов Г. После Тебя. — Новомосковск., 1980. — Самиздат; без пагинации. [Голосов 1980]

14. Михаила Зощенко. — М„ 1994. — С. 105-134. Зощенко 1994а. 17.Зощенко М. Конец рыцаря Печального Образа // Лицо и маска Михаила Зощенко. — М., 1994. — С. 78-85. [Зощенко 19946]

15. Иванов П.К. Труды. — М., 1992. Иванов П. 1992.

16. Ивин (Кассиров) И.С. Автобиография // Лубочная книга. — М., 1990. — С. 345-386. Ивин 1990.

17. Карасев Е. Свидетели обвинения. Стихотворения. Поэмы. — Тверь, 2000. Карасев 2000.

18. Кропивницкий Е. Земной уют. Стихи. — М., 1989. Кропивницкий 1989.

19. Кропивницкий Е.Л. Стихотворения // Шестая Колонна. Регулярное издание, посвященное маргинальным явлениям в культуре и общественной жизни. — 1998. — №1. — С. 23-27. Кропивницкий 1998.

20. Лосев Л. Тулупы мы. // Михайлов Ю., Красильников М.: Старшие авторы филологической школы. СПб., 2001.— С. 67-75. Лосев Л. 2001.

21. Морозов И. Откровение Братства (стихотворное сказание). — М., 1999. Морозов 1999.

22. Некрасова К. Мои стихи. — М., 1976. Некрасова К. 1976.

23. Нельдихен С. С девятнадцатой страницы. — М., 1929. Нельдихен 1929.

24. Нельдихен С. Он пришел и сказал. —М., 1930. Нельдхен 1930.

25. Нельдихен С. Стихотворения. / Сост. и вступ. зам. В.Ю. Бобрецова // Русская литература. — 1991. — №3. — С. 209-218. [Нельдихен 1991]

26. Непохожие стихи / Сост. Г. Сапгир // Самиздат века. — М.Минск, 1997. — С. 339-750. НС.

27. Осокин Д. Барышни тополя. — М., 2003. Осокин 2003.

28. Петров В.Н. Воспоминания о Хармсе / Материалы о Данииле Хармсе и стихи его в фонде В.Н. Петрова. Публ. А.А. Александрова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. — СПб., 1993. — С. 184-213. Петров В.Н. 1993.

29. Петров В. Стихотворения. // Из архива «Новой литературной газеты»: Сборник произведений. — М., 1997. — С. 42-45. [Петров В.1997]

30. Платонов А. Собрание сочинений в 5 тт. — Т. 1. — М., 1998. Платонов 1998.

31. Платонов А. Счастливая Москва. Роман / Публ. М.А. Платоновой. Подг. текста и вст. ст. Н.В. Корниенко // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 3. — М„ 1999. — С. 5-105. Платонов 1999.

32. Поэзия второй половины XX века / Сост. И.А. Ахметьев, М.Я. Шейнкер. — М., 2002. ПВП.

33. Поэзия русского футуризма / Сост. и подг. текста В.Н. Альфонсова, С.Р. Красицкого. — СПб., 1999. ПРФ.

34. Пупышев J1.B. Карманный анатомический альбом. — Ростов-на-Дону, 1999. Пупышев 1999.

35. Рильке Р.-М. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. — М., 1971. Рильке 1971.

36. Рильке Р.-М. Давыдов А. Стихи (перевод с русского на русский) // Комментарии. Журнал для чтения. — 1996. — №10. — С. 73-76. Рильке, Давыдов А. 1996.

37. Родионов А. Добро пожаловать в Москву. — М. СПб., 2003. [Родионов 2003]

38. Сапгир Г. Армагеддон. Мини-роман, повести, рассказы. — М.,1999. Сапгир 1999.43. «. Сборище друзей, оставленных судьбою»: «Чинари» в текстах, документах, исследованиях. в2-х тт. — <2-е изд.> — М.,2000. СДОС.

39. Семеновский Д.М. и поэты его круга. — JL, 1989. Семеновский. 1989.

40. Сидоров JT.B. Храни в сердце печаль. Стихотворения. Поэмы. Воспоминания. — М., 1998. Сидоров 1998.

41. Смирнов П. Будуинские холмы. Книга стихов. — М., 1993. — Без пагинации. Смирнов П. 1993.

42. Смирнов П. Сказка-мистерия. — [1990-е гг.] — Ксерокопия рукописи. — Собрание С.Кудрявцева. [Смирнов П. КсР]

43. Суриков <И.З.> и поэты-суриковцы. — JL, 1966. Суриков. 1966.

44. Терех В. Песни // Комментарии. Журнал для чтения. — 1995. — №7. — С. 57-61. Терех 1995.

45. Тимаховский А. Антисимиты <sic!>. Поэма, часть 3. // Месяц чести. Общественно художественный журнал. — Смоленск. — Февраль 1993. —С.22-25. Тимаховский 1993.

46. Успенский JT. Записки старого петербуржца. — J1., 1970. Успенский 1970.

47. Уфлянд В. Рифмованные упорядоченные тексты. — СПб., 1997. Уфлянд 1997.

48. Филиппов В. Стихи. — СПб., 1998. Филппов 1998.

49. Филиппов В. Избранные стихотворения. 1984-1990. — М., 2002. Филиппов 2002.

50. Хармс Д. Полное собрание сочинений. В 4-х тт. — 1-3 тт. — СПб., 1997. Хармс Т.1-3:1997.

51. Хармс Д. Полное собрание сочинений. В 4-х тт. — <Т. 4>: Неизданный Д. Хармс. — СПб., 2001. Хармс 2001.

52. Хармс Д. Записные книжки. Дневник: В 2 кн. / Подг. текста Ж.-Ф. Жаккара и В.Н. Сажина; вступ. ст., прим. В.Н. Сажина. — СПб., 2002. Хармс 2002.

53. Хлебников В. Собрание сочинений в 6 тт. — М. — Т.1: 2000; Т.2: 2001; Т.З: 2002. Хлебников Т.1: 2000; Т.2: 2001, Т.З: 2002.

54. Холин И. Избранное. Стихи и поэмы. — М., 1999. Холин 1999. 61.Честняков Е. Поэзия. — М., 1999. [Честняков 1999]

55. Чуковский Н. Литературные воспоминания. — М., 1989 Чуковский Н. 1989.бЗ.Чулков Л.Е. Звездные сыны. Трактат о «летающих тарелках». — М., 1990. Чулков 1990.1.. ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

56. Абашев В.В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе XX века. — Пермь, 2000 Абашев 2000.

57. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. — М., 1996.

58. Адоньева С., Герасимова Н. «Никто меня не пожалеет.» Баллада и романс как феномен фольклорной культуры нового времени // Современная баллада и жестокий романс. — СПб., 1996. — С. 338-365.

59. Айзенберг М. Взгляд на свободного художника. — М., 1997. Айзенберг 1997.

60. Апресян А. Наивное искусство и концептуализм // Философия наивности, — М., 2001. — С. 115-116. Апресян А. 2001.

61. Апресян Ю.Д. Избранные труды. В 2-х тт. — М., 1995. Апресян Ю. 1995.

62. Аронсон О. Богема: опыт сообщества. Наброски к философии асоциальное™. — М., 2002. Аронсон 2002.

63. Асмус В. Шиллер как философ и эстетик // Шиллер Ф. Собрание сочинений в 7 тт. — Т. 6. — М., 1957. — С. 665-725. Асмус 1957.

64. Ахапкина Я.Э. «Напишу-ка я стихи о том, как я пишу стихи.» Стихотворные опыты школьников: текст и метатекст // Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства. — М., 2003. —С. 110-125.

65. Ахметьев И. О неофициальной поэзии в «Самиздате века». Из первых рук // Новое литературное обозрение. — 1998. — №34 (6). — С. 307-310. Ахметьев 1998.

66. Байтов Н. Эстетика не-Х II Новое литературное обозрение. — 1999. — №39 (5). — С. 254-258. Байтов 1999.

67. Байтов Н. Readymade как литературная стратегия. // Журнал Клуба литературного перформанса и салона «Премьера». — Май 2003.—№16. —С. 45-52. [Байтов 2003]

68. Балдина О. К вопросу о взаимоотношениях наивного творчества с традицией (Постановка проблемы) // Примитив в изобразительном искусстве. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. — М., 1994. — С. 21-29. Балдина 1994.

69. Балдина О. «Пространство мира и пространство картины» наивного художника (К постановке проблемы) // Философия наивности. — М., 2001. — С. 149-160. Балдина 2001.

70. Баран X. О Хлебникове. Контексты, источники, мифы. — М., 2002. Баран 2002.

71. Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. — М., 1994. — С. 384-391.

72. Барт Р. Мифологии. — М., 1996. Барт 1996.

73. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. — М., 1990.

74. Бахтин М.М. Собрание сочинений. В 7 тт. — Т. 6. — М., 2002. Бахтин 2002.

75. Белоусов А.Ф. Воспоминания Игоря Мальского «Кривое зеркало действительности»: к вопросу о происхождении «садистских стишков» //Лотмановский сборник. — Вып. 1. — М., 1995. — С. 681-691. Белоусов 1995.

76. Белоусов А.Ф. Возникновение «садистских стишков»: предыстория фольклорного жанра // Мир детства и традиционная культура: Сборник научных трудов и материалов. — Вып. 2. — М„ 1996. — С. 87-90. Белоусов 1996.

77. Белоусов А.Ф. «Садистские стишки» // Русский школьный фольклор. От «вызываний» Пиковой дамы до семейных рассказов. — М., 1998. — С. 545-557. Белоусов 1998.

78. Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. Избранные эссе. — М., 1996. Беньямин 1996.

79. Берг М. Гамбургский счет // Новое литературное обозрение. — 1997. —№25. —С. 110-119. Берг 1997.

80. Берг М. Литературократия. Проблемы присвоения и перераспределения власти в литературе. — М., 2000. Берг 2000.

81. Берковский Н. Мир, создаваемый литературой. — М. 1989. Берковский 1989.

82. Бикбов А. Социоанализ культуры: внутренние принципы и внешняя критика // Новое литературное обозрение. — 2003. — №60 (2). — С. 38-53. Бикбов 2003.

83. Бирюков С. РОКУ УКОР: Поэтические начала. — М., 2003. Бирюков 2003.

84. Блум X. Страх влияния. Карта перечитывания. — Екатеринбург, 1998.

85. Бобринская Е.А. Концептуализм. — М., 1994. Бобринская 1994.

86. Бобринская Е. Русский авангард: истоки и метаморфозы. — М., 2003. Бобринская 2003.

87. Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. — М., 1971. Богатырев 1971.

88. Богемская К.Г. Исторические реалиии в примитиве // Художественный примитив: эстетика и искусство: Материалы научной конференции (22-23 мая 1995 г.) — М., 1996 — С. 16-22. Богемская 1996.

89. Богемская К. Понять примитив. Самодеятельное, наивное и аутсайдерское искусство в XX веке. — СПб., 2001. Богемская 2001а.

90. Богемская К. Наивное искусство: таланты и поклонники // Философия наивности. — М., 2001. — С. 222-235. Богемская 20016.

91. Богомолов Н.А. Категория «подземный классик» в русской культуре XX века // Новое литературное обозрение. — 1995. — №16. —С. 91-97.

92. Божидарова Н. Абсурд ситуации в романе (Сарториус и Комягин) // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. — Вып. 3. — М., 1999. — С. 298-303.

93. Бондаренко М. «Чтобы книга стала Телом». Рец. на кн:. Стихотворения Василия Филиппова. СПб.: «Петербург - XXI век», 2000 // Знамя. — 2001. — №8. [Бондаренко 2001]

94. Бондаренко М. Текущий литературный процесс как объект литературоведения (Статья первая) // Новое литературное обозрение.— 2003. — № 62 (4). — С. 57-75. Бондаренко 2003.

95. Борисов С.Б. Любовный рассказ в ансамбле девичьего альбома // Рукописный девичий рассказ. — М., 2002. — С. 19-48.

96. Боулт Дж. Э. «Оранжевые рубашки и раскрашенные лица». Михаил Ларионов и народная культура // Художественный примитив: эстетика и искусство: Материалы научной конференции (22-23 мая 1995 г.) — М., 1996 — С. 49-52. Боулт 1996.

97. Бройтман С.Н. Историческая поэтика. — М., 2001. Бройтман 2001.

98. Бурдье П. Поле литературы // Новое литературное обозрение. —2000. — №45. — С. 22-87. Бурдье 2000.

99. Бурдье П. Практический смысл. — СПб. М., 2001. — С. 144146. Бурдье 2001а.

100. Бурдье П. Поле политики, поле социальных наук, поле журналистики // Социоаналз Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. — М. СПб., 2001. — С. 107-138. Бурдье 20016.

101. Бурдье П. Исторический генезис чистой эстетики // Новое литературное обозрение. — 2003. —№60 (2). — С. 17-29. Бурдье 2003.

102. Бурдье П., Шартье Р. Люди с историями, люди без историй // Новое литературное обозрение. — 2003. — №60 (2). — С. 70-84.

103. Бурлюк Д. «Дикие» России // Синий всадник. — М. 1996. — С. 16-19.

104. Вагнер Г.К. О соотношении народного и самодеятельного искусства // Проблемы народного искусства / Под ред. М.А. Некрасовой и К.А. Макарова. — М., 1982. — С. 46-55.

105. Вакар Л. Моделирование как прием художественной композиции в творчестве примитивов // Примитив в изобразительном искусстве. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. — М., 1994. — С. 54-60.

106. Вакар Л. Экзистенциальная тема в творчестве художников Беларуси // Философия наивности. — М., 2001. — С. 285-290.

107. Ван Баак Й. Заболоцкий и мир // «Странная» поэзия и «странная проза». Филологический сборник, посвященный 100-летию со дня рождения Н.А. Заболоцкого / Новейшие исследования русской культуры. — Вып. 3. — М., 2003. — С. 5057. Ван Баак 2003.

108. Ван Геннеп А. Обряды перехода: Систематическое изучение обрядов. — М., 2002.

109. Вархотов Т. К проблеме исторической маргинальное™ поэтического // Маргинальное искусство. — М., 1999. — С. 53-57. Вархотов 1999.

110. Васильев И.Е. Русский поэтический авангард XX века. — Екатеринбург, 1999. Васильев 1999.

111. Вежбицкая А, Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики. — М., 2001. Вежбицкая 2001.

112. Веселова А.Ю. Историческое прошлое в сочинениях школьников на вольную тему // Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства. — М., 2003. — С. 126-136.

113. Виала А. Рождение писателя: социология литературы классического века // Новое литературное обозрение. — 1997. — №25. —С. 7-23.

114. Вигет Э. Фольклор как устная литература // Arbor mundi. Мировое древо. — М., 1997. — Вып. 5. — С. 191-196.

115. Винокур Г.О. Биография и культура. Русское сценическое произношение. — М., 1997. Винокур 1997.

116. Винокур Г.О. Хлебников. <Вне времени и пространства> // Мир Велимира Хлебникова. Статьи и исследования. 1911-1998. — М., 2000. — С. 206-210. Винокур 2000.

117. Вишневецкий И.Г. Владимир Соловьев как естественный мыслитель // Aequinox. — М., 1993. — С. 230-235. Вишневецкий 1993.

118. Вовк И., Метальникова В. Проблемы детерминированности наивного искусства смежными культурными областями // Маргинальное искусство. — М., 1999. — С. 135-137.

119. Вовк И., Метальникова В. Алексей Иванович Канцуров // Философия наивности. — М., 2001. — С. 297-303.

120. Воропай JI.B. Критика: пространство производства эстетических норм // Маргинальное искусство. — М., 1999. — С. 66-67.

121. Вроон Р. Генезис замысла «сверхповести» «Зангези» (к вопросу об эволюции лирического «я» у Хлебникова) // Вестник Общества Велимира Хлебникова. — Вып. 1. — М., 1996. — С. 140-159.ф

122. Выготский JI.C. Мышление и речь. Психика, сознание, бессознательное. — М., 2001. Выготский 2001.

123. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. — М., 1991.

124. Галковский Д. Предисловие // Уткоречь: Антология советской поэзии. / Сост. Д.Е.Галковский. — Псков, 2002. — С. 5-48.

125. Гарбуз А.В. «Групповой портрет» будетлян в свете фольклорно-мифологическои традиции // Хлебниковские чтения. Материалы конференции 27-29 ноября 1990 г. — СПб., 1991. — С. 106-115.

126. Гарбуз А.В., Зарецкий В.А. К этнолингвистической концепции мифотворчества Хлебникова // Мир Велимира Хлебникова. Статьи и исследования. 1911-1998. — М., 2000. — С. 333-347.

127. Гардзонио С. Бытовая лирика Вениамина Бабаджана и русский модернизм // Тыняновский сборник. — Вып. 11. — Девятые Тыняновские чтения. — М., 2002. — С. 391-398.

128. Гаспаров M.JI. Стих поэмы В.Хлебникова «Берег невольников» // Гаспаров M.JI. Избранные труды. В 3-х тт. — Т. III: О стихе. — М., 1997. — С. 524-538.

129. Гаспаров M.JI. Записи и выписки. — М., 2000. Гаспаров 2000.

130. Гах М. Лирика А.Платонова: контексты и текстология // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. — Вып. 4. — М., 2000. — С. 448-459. Гах 2000.

131. Гейро Р. Доклад Ильи Зданевича «Ильязда» (Париж, 12 мая 1922 г.) // Поэзия и живопись. Сборник трудов памяти Н.И.Харджиева. — М., 2000. — С. 518-540. Гейро 2000.

132. Герасимов Ю.К. Театр Алексея Ремизова // Алексей Ремизов: Исследования и материалы. — СПб., 1994. — С.178-192.

133. Герасимова А. ОБЭРИУ (Проблема смешного) // Вопросы литературы. — 1988. — №4. — С. 48-79. Герасимова 1988.

134. Герасимова А.Г. Младенец кашку составляет (Иронический инфантилизм раннего Заболоцкого) // «Scribantur haec.» Проблема авторства в истории культуры: Материалы международной конференции (Москва, 12-15 мая 1993). — М., 1993. — С. 75-78. Герасимова 1993.

135. Гинзбург Л. Литература в поисках реальности: Статьи, эссе. Заметки —Л., 1987. Гинзбург 1987.

136. Гинзбург Л. О лирике. — М., 1997. Гинзбург 1997.

137. Гинзбург JI.Я. Николай Олейников // Олейников Н. Стихотворения и поэмы. — СПб., 2000. — С. 5-22. Гинзбург 2000а.

138. Гинзбург Л.Я. Николай Олейников и хлебниковская традиция //Мир Велимира Хлебникова. Статьи и исследования. 1911-1998.

139. М„ 2000. — С. 428-447. Гинзбург 20006.

140. Гиппиус В. Гоголь // Гиппиус В. Гоголь; Зеньковский В. Н.В. Гоголь. — СПб. , 1994. — С. 9-188. Гиппиус 1994.

141. Глаголев В. О специфике архетипов отечественного наивного искусства // Философия наивности. — М., 2001. — С. 111-114.

142. Головина Т.Н. Газета для одного читателя // Потаенная литература. Исследования и материалы. — Вып. 2. — Иваново, 2000. — С. 26-33. Головина 2000.

143. Головина Т.Н. Образы времени и пространства в домашней литературе // Потаенная литература. Исследования и материалы.

144. Вып. 3. — Иваново, 2002. — С. 11-18.

145. Горковец А.А. Коммуникация и мифологический дискурс // Знаковые системы в социальных и когнитивных процессах. — Новосибирск, 1990. — С. 140-149. Горковец 1990.

146. Григорович Н.Е. Между племенными традициями и авангардом. — М., 2002. Григорович 2002.

147. Григорьев В.П. Велимир Хлебников // Новое литературное обозрение. — 1998. —№34 (6). — С. 126-172.

148. Григорьев В.П. Будетлянин. — М., 2000.

149. Григорьев В.П. В защиту Будетлянина. (Оппонирую О.А.Седаковой) // Вестник Общества Велимира Хлебникова. — Вып. 3. — М., 2002. — С. 16-27.

150. Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция (Книжная лавка А.Ф. Смирдина) / Под ред. В.Б. Шкловского и

151. Б.М. Эйхенбаума. — М., 1929. (Переизд.: М., 2001). Гриц. 1929.

152. Гройс Б. Утопия и обмен. — М., 1993. Гройс 1993.

153. Гронас М. «Чистый взгляд» и взгляд практика: Пьер Бурдье о культуре // Новое литературное обозрение. — 2000. — №45. — С. 6-21. Гронас 2000.

154. Гронас М. Безымянное узнаваемое, или канон под микроскопом // Новое литературное обозрение. — 2001. — №51.1. С. 68-85.

155. Гудков JI, Дубин Б. Литература как социальный институт. — М., 1994. Гудков, Дубин 1994.

156. Гудков Л.Д. Массовая литература как проблема. Для кого? Раздраженные заметки человека со стороны // Новое литературное обозрение. — 1996. — № 22. — С. 78-100. Гудков 1996.

157. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. — М., 1990.

158. Гуревич А.Я. Средневековье как тип культуры // Антропология культуры. — Вып. 1. — М., 2002. — С. 39-55.

159. Гуревич А. Я. Личность // Словарь средневековой культуры.1. М„ 2003. — С. 260-270.

160. Гуревич П.С. Примитивизм в культуре: философские проблемы // Художественный примитив: эстетика и искусство: Материалы научной конференции (22-23 мая 1995 г.) — М., 19961. С. 14-15.

161. Гурьянова Н. Ремизов и «будетляне» // Алексей Ремизов: Исследования и материалы. — СПб., 1994. — С. 142-150. Гурьянова 1994.

162. Гурьянова Н. Эстетика анархии в теории раннего русского авангарда // Поэзия и живопись. Сборник трудов памяти Н.И.Харджиева. — М., 2000. — С. 92-108.

163. Даниэль С. Авангард и девиантное поведение // Авангардное поведение. Сборник материалов. — СПб., 1998. — С. 39-46. Даниэль 1998.

164. Де Паньи Э. «Наивная» смешенная техника // Черновик. — 2002.—№17. —С. 50-55.

165. Дземидок Б. Институционализм и философия искусства // Американская философия искусства. — Екатеринбург, 1997. — С. 221-242. Дземидок 1997.

166. Дики Дж. Определяя искусство // Американская философия искусства. — Екатеринбург, 1997. — С. 243-252. Дики 1997.

167. Дмитриев В.Г. Скрывшие свое имя. — М., 1980.

168. Добренко Е. Всё лучшее -детям (тоталитарная культура и мир детства) // Wiener Slawistischer AJmanach. — В. 29. — Wien, 1992. — P. 159-174.

169. Добренко E. Формовка советского читателя. Социальные и эстетические предпосылки рецепции советской литературы. — СПб., 1997. Добренко 1997.

170. Добренко Е. Формовка советского писателя. Социальные и эстетические истоки советской литературной культуры. — СПб., 1999. Добренко 1999.

171. Дубин Б. Слово — письмо — литература: Очерки по социологии современной культуры. — М., 2001. Дубин 2001.

172. Дубин Б. Классическое, элитарное, массовое: начала дифференциации и механизмы внутренней динамики в системе литературы // Новое литературное обозрение. — 2002. — №57 (5). —С. 6-23. Дубин 2002.

173. Дуганов Р.В. Велимир Хлебников: Природа творчества. — М. 1990. Дуганов 1990.

174. Душечкина Е.В. Сборники детских поздравительных стихов XIX века // Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства. — М., 2003. — С. 17-27.

175. Еременко А. Петр Смирнов, Анри Руссо и Пиросмани // Смирнов П. Будуинские холмы. Книга стихов. — М., 1993. — Без пагинации. Еременко 1993.

176. Ефимова Е.С. Картина мира тюремной лирики // «Наивная литература»: исследования и тексты / Московский общественный научный фонд. Серия «Научные доклады», №129. — М., 2001. — С. 187-201.

177. Ефимова Е.С. «Сон о доме» как элемент современного тюремного текста // Сны и видения в народной культуре. — М., 2002. —С. 271-289.

178. Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. — СПб., 1995. Жаккар 1995.

179. Живов В. Маргинальная культура в России и рождение интеллигенции // Новое литературное обозрение. — 1999. — №37 (3). — С. 37-51. Живов 1993.

180. Жидков B.C., Соколов К.Б. Искусство и картина мира. — СПб., 2003. Жидков, Соколов 2003.

181. Жирмунский В. Теория стиха. — JI., 1975. С. 360-361. Жирмуский 1975.

182. Жирмунский В.М. Гете в русской литературе. — JI., 1982. Жирмунский 1982.

183. Жогов С.С. Концептуализм в русском роке («Гражданская оборона» Егора Летова и Московская Концептуальная школа) //

184. Русская рок-поэзия: текст и контекст. — Вып. 5. — Тверь, 2001. —С. 190-201. [Жогов 2001]

185. Жолковский А.К. Графоманство как прием (Лебядкин, Хлебников, Лимонов и другие // Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. — М., 1994. — С. 54-68. Жолковский 1994.

186. Жуков И.А. Отцы и дети «Жирафа» // Потаенная литература. Исследования и материалы. — Вып. 2. — Иваново, 2000. — С. 321-331. Жуков 2000.

187. Завадский С.А. Девиантная эстетика // Маргинальное искусство. — М., 1999. — С. 41-43.

188. Задачи Домов и Центров народного творчества в сохраниении и развитии наивного искусства России. Круглый стол // Примитив в изобразительном искусстве. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. — М., 1994. —С. 91-102. Задачи. .

189. Зенкин С.Н. Французский романтизм и идея культуры. Неприродность, множественность и относительность в литературе. — М., 2002.

190. Зенкин С. Теория писательства и письмо теории, или Филология после Бурдье // Новое литературное обозрение. — 2003. — №60 (2). — С. 30-37. Зеннкин 2003.

191. Зиновьева Т. О некотором опыте преодоления наивности // Философия наивности. — М., 2001. — С. 173-179.

192. Злыднева Н.В. Мифологема начала в позднем авангарде // От конструктивизма до сюрреализма. — М., 1996. — С. 144-153.

193. Зонтаг С. Мысль как страсть.— М., 1997. Зонтаг 1997.

194. Зоркая Н.М. На рубеже столетий. У истоков массового искусства в России 1900-1910 годов. — М., 1976. Зоркая 1976.

195. Зюмтор П. Опыт построения средневековой поэтики. — СПб., 2003.

196. Иванов А.В. Поэтика примитива в русском авангарде XX века (обэриуты и неоавангард 60-80-х годов). — Автореф. дисс. .канд. филол. наук. —Минск, 1997. Иванов А. 1997.

197. Иванов Вяч. Вс. Нечет и чет // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. В 2-х тт. — Т. 1. — М., 1998. —С. 379-602. Иванов В. 1998а.

198. Иванов Вяч. Вс. Очерки по предыстории и истории семиотики // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. В 2-х тт. — Т. 1. — М., 1998. — С. 603-811. Иванов В. 19986.

199. Иванов С.А. Византийское юродство. — М., 1994. Иванов С. 1994.

200. Игошева Т.В. Проблемы творческой эволюции Н.А. Заболоцкого. — Новгород, 1999. Игошева 1999.

201. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. — М., 1996. Ильин 1996.

202. Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. — М., 1998.

203. Кавалерова <Бондаренко> М. Поэты из Владивостока, «дальняя провинция» и «школа наива» // Серая лошадь «Владивосток — Москва». Поэтический альманах. — М. Тверь, 2001. — № 4. —С.62-68, 120-125. Кавалерова <Бондаренко> 2001.

204. Кавелти Дж. Г. Изучение литературных формул // Новое литературное обозрение. — 1996. — № 22. — С. 33-64. Кавелти 1996.

205. Каганекий В. Вопросы о пространстве маргинальное™ // Новое литературное обозрение. — 1999. — №3 (37). — С. 52-62. Каганекий 1999.

206. Кайуа Р. Миф и человек. Человек и сакральное. — М., 2003. Кайуа 2003.

207. Калашникова М.В. Альбомы современных детских колоний // Новое литературное обозрение. — 1996. —№ 22. — С. 346-361.

208. Калашникова М.В. Самодеятельная поэзия в местах лишения свободы: творчество Алевтины Ивановны JI. // «Наивная литература»: исследования и тексты / Московский общественный научный фонд. Серия «Научные доклады», №129. — М., 2001. — С. 202-234.

209. Калмановский Е. С. Суриков и поэты-суриковцы // И. 3. Суриков и поэты-суриковцы. — M.-JL, 1966. — С. 5-54. Калмановскй 1966.

210. Кандинский В.В. Избранные труды по теории искусства. В 2-х тт. —М., 2001.

211. Кант И. Критика способности суждения. — М., 1994. Кант 1994.

212. Каргашин И.А. Сказ в русской литературе. Вопросы теории и истории. — Калуга, 1996. Каргашин 1996.

213. Карпов П. Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники. — М., 1923. Карпов 1923.

214. Кассирер Э. Философия символических форм. В 3-х тт. — Т.1. Язык. М.-СПб., 2002.

215. Кацис Л.Ф. Владимир Маяковский: Поэт в интеллектуальном контексте эпохи. — М., 2000. Кацис 2000а.

216. Кацис Л. Пролегомены к теологии ОБЭРИУ (Даниил Хармс и Александр Введенский в контексте Завета Св. Духа) // Кацис Л. Русская эсхатология и русская литература. — М., 2000. — С. 467488. Кацис 20006.

217. Кедров К. Поэтический космос. — М., 1989. Кедров 1989.

218. Китанина Т.А. Сюжетные традиции девичьего рукописного рассказа // Рукописный девичий рассказ. — М., 2002. — С. 504514.

219. Келлер В. Андрей Платонов // Андрей Платонов: Воспоминания современников: Материалы к биографии. Сборник. — М., 1994. — С. 157-162. Келлер 1994.

220. Клейнер Ю.А. Устная традиция и письменная культура // Б.Н. Путилов. Фольклор и народная культура; In memoriam. — СПб., 2003. —С. 314-320.

221. Кобринский А. Поэтика «ОБЭРИУ» в контексте русского литературного авангарда. В 2-х тт. — 2-е изд., испр. и доп. — М., 2000. Кобринский 2000.

222. Кобринский А.А. Несколько соображений по поводу особенностей обэриутской пунктуации // Тыняновский сборник. — Вып. 11. — Девятые Тынянопские чтения. — М., 2002. — С. 399-410. Кобринский 2002.

223. Козлова Н.Н. Эстетическое суждение и живое время нарратива // Маргинальное искусство. — М., 1999. — С. 138-141. Козлова 1999.

224. Козлова Н.Н., Сандомирская И.И. «Я так хочу назвать кино». «Наивное письмо»: Опыт лингво-социологического чтения. — М., 1996. Козлова, Сандомирская 1996.

225. Козьякова М.И. Маргинальность в эстетике повседневности // Маргинальное искусство. — М., 1999. — С. 71-73.

226. Колосс JI. Лирический сюжет книги «Голубая глубина» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. — Вып. 4. — М., 2000. — С. 442-447.

227. Компаньон А. Демон теории. — М., 2001. Компаньон 2001 .

228. Кондратьев Е. Дети как наивные философы // Философия наивности. — М., 2001. — С. 81-83. Кондратьев 2001.

229. Кондратьев Е. Примитив и синтез искусств // Философия наивности. — М., 2001. — С. 84-86.

230. Кормилов С.И. Маргинальные системы русского стихосложения. — М., 1995.

231. Корниенко Н. «Пролетарская Москва ждет своего художника» (К творческой истории романа» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. — Вып. 3. — М., 1999. — С. 357-371.

232. Королев С.А. «Стыдливость формы» как черта православной культуры // Христианство и русская литература. — Сб. 2. — СПб., 1996. —С. 351-357. Королев 1996.

233. Коэн Т. Возможность искусства: замечания к предложениям Дики // Американская философия искусства. — Екатеринбург, 1997. —С. 253-270.

234. Красильникова Е.В. Николай Заболоцкий («Столбцы») // Очерки истории языка русской поэзии XX века: Опыты описания идиостилей. — М., 1995. — С. 449-480. Красильникова 1995.

235. Красицкий С. Поэты Бурлюки // Бурлюк Д., Бурлюк Н. Стихотворения. — СПб., 2002. — С. 5-65. Красицкий 2002.

236. Краусс Р. Подлинность авангарда и другие модернистские мифы. — М., 2003

237. Кривулин В. Свободный стих: Коллективное бессознательное русской культуры. Рец. на кн.: . Филиппов В. Стихи. — СПб., 1998 // Книжное обозрение «Ех libris НГ» / Приложение к «Независимой газете. — 25.03.1998. — №11. — С. 2. [Кривулин 1998]

238. Крусанов А. Русский авангард: 1907-1932. Исторический обозр. В 3-х тг. — Т. 1. Боевое десятилетие. — СПб., 1996. Крусанов 1996.

239. Крусанов А. Русский авангард: 1907-1932. Исторический обзор. В 3-х тг. — Т. 2. Футуристическая революция: 1917-1921.

240. В 2-х кн. — М., 2003. Крусанов 2003.

241. Крылова 3. Типология наивного искусства (Опыт исследования творческих аспектов) // Примитив в изобразительном искусстве. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. — М., 1994. — С. 29-39. Крылова 1994.

242. Кудрявцев С. Вариант Горгулова. Роман из газет. — М., 1999. Кудрявцев 1999.

243. Кузнецов Э.Д. Искусство Нико Пиросманишвили как явление «третьей культуры» // Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени. — М., 1983. — С. 105132. Кузнецов 1983.

244. Кузнецов Э. Пиросмани. — Л., 1984. Кузнецов 1984.

245. Кузьмин Д. Предисловие не по теме // Бушуев Д. На кого похож Арлекин.— Тверь, 1997 — С. 6-13. Кузьмин 1997.

246. Кузьмин Д.В. Литературный процесс в Интернете и проблема потаенности // Потаенная литература. Исследования и материалы.

247. Вып. 2. — Иваново, 2000. — С. 258-262. Кузьмин 2000.

248. Кузьмин Д. В контексте // Плотность ожиданий: Поэзия. Сборник.— М., 2001, — С. 3-18. Кузьмин 2001а.

249. Кузьмин Д. Постконцептуализм. Как бы наброски к монографии // Новое литературное обозрение. — 2001. — №50 (4). — С. 459-476. Кузьмин 20016.

250. Кукулин И. Дзен, летящий на крыльях одиночества // Новое литературное обозрение. — 2002. — №55 (3). — С. 310-313. Кукулин 2002а.

251. Кукулин И. Эзотерическая амнистия песни // Новое литературное обозрение. — 2002. — №55. — С. 282-294. // Кукулин 20026.

252. Кукулин И. «Сумрачный лес» как предмет ажиотажного спроса, или Почему приставка «пост-» потеряла свое значение // Новое литературное обозрение. — 2003. — №59 (1). — С. 359391. Кукулин 2003.

253. Кулаков В. Поэзия как факт. —М., 1999. Кулаков 1999.

254. Кулешов Е.В. Приключенческая проза детей // «Наивная литература»: исследования и тексты / Московский общественный научный фонд. Серия «Научные доклады», №129. — М., 2001. — С. 116-152. Кулешов 2001.

255. Кулик И. Автоматическое письмо и графоманское письмо // Сюрреализм и авангард. — М., 1999. — С. 126-133. Кулик 1999.

256. Куллэ В. «. не изменив ни одной буквы, ни одного знака» // Старое литературное обозрение. — 2001. — №2. — С. 135-136.

257. Курицын В. Журналистика: 1993-1997. — СПб., 1998. Курицын 1998.

258. Курицын В. Русский литературный постмодернизм. — М., 2000. Курицын 2000.

259. Лебедев А. Русский лубок и проблема примитива // Примитив в изобразительном искусстве. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. — М., 1994. — С. 13-21. Лебедев 1994.

260. Лебедев А.В. Примитив в России // Примитив в России. XVIII-XIX век. Иконопись. Живопись. Графика. — М., 1995. — С. 9-27. Лебедев 1995.

261. Лебедев А.В. Примитив Дилетантизм - Провинциализм. К проблеме соотношения понятий // Художественный примитив: эстетика и искусство: Материалы научной конференции (22-23 мая 1995 г.) —М., 1996 —С. 25-29. Лебедев 1996.

262. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. — М., 1999. — С. 9-10. Леви-Брюл ь1999.

263. Леви-Строс. К. Первобытное мышление. — М., 1994. Леви-Строс 1994.

264. Леви-Строс К. Структурная антропология. — М., 2001.

265. Лекманов О.А. Олег Григорьев и ОБЭРИУ: к постановке проблемы / Доклад, прочитанный на конференции-фестивале «Поэтический язык рубежа ХХ-ХХ1 веков и современные литературные стратегии» в ИРЯ им. В.В. Виноградова РАН 17 мая 2003 г. — Рукопись.

266. Леннквист. Б. Мироздание в слове. Поэтика Велимира Хлебникова. — СПб., 1999. Леннквист 1999.

267. Литягин А.А. Детские писатели как диссиденты // Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства.

268. М., 2003. — С. 354-362. Литягин 2003.

269. Леонтьева Г.К. Павел Андреевич Федотов: Основные проблемы творчества. Л. — М., 1962. Леонтьева Г. 1962.

270. Леонтьева С.Г. Поэзия пионерских праздников // Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства.1. М., 2003. — С. 28-40.

271. Лихачев Д.С. Строение литературы (к постановке вопроса) // Русская литература. — 1986. — №3. — С. 27-29.

272. Лихачев Д.С, Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение и другие работы. — СПб., 2001.

273. Лич Э. Культура и коммуникация. Логика взаимосвязи символов. К использованию структурного анализа в социальной антропологии. — М., 2001.

274. Ломброзо Ч. Гениальность и помешательство. — М., 1996.

275. Лорд А.Б. Сказитель. — М., 1994. Лорд 1994.

276. Лосев А.Ф. Диалектика художественной формы // Лосев А.Ф. Форма — Стиль — Выражение. — М., 1995. — С. 5-296. Лосев А.1995.

277. Лотман Ю.М. Некоторые замечания о поэзии и поэтике Ф.К. Годунова-Чердынцева // Вторичные моделирующие системы. — Тарту, 1979. —С. 45-48. Лотман 1979.

278. Лотман Ю.М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Лотман Ю.М. Избранные статьи в 3-х тт. — Таллинн, 1992-1993. — Т 1. — С. 203-215. Лотман 1992а.

279. Лотман Ю.М. Динамическая модель семиотической системы // Лотман Ю.М. Избранные статьи в 3-х тт. — Таллинн, 1992-1993.

280. Т 1. —С. 90-101. Лотман 19926.

281. Лотман Ю.М. Литературная биография в историко-культурном контексте // Лотман Ю.М. Избранные статьи в 3-х тт.

282. Таллинн, 1992-1993. —Т 1. —С. 365-376. Лотман 1992в.

283. Лотман Ю.М. О редукции и развертывании знаковых систем // Лотман Ю.М. Избранные статьи в 3-х тт. — Таллинн, 1992-1993.

284. Т 1. —С. 381-385. Лотман 1992г.

285. Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М.Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. — М., 1994. —С. 11-263.

286. Лотман Ю.М. Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция // Ю.М.Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. — М., 1994. — С. 365-379.

287. Лурье В.Ф. Н. М. Чеглов «На закате» // «Наивная литература»: исследования и тексты / Московский общественный научный фонд. Серия «Научные доклады», №129. — М., 2001. — С. 86-92.

288. Лурье М.Л. О феномене «наивного» сочинительства // «Наивная литература»: исследования и тексты / Московский общественный научный фонд. Серия «Научные доклады», №129.1. М., 2001. —С. 15-28.

289. Магидович М. Поле искусства как предмет исследования // Новое литературное обозрение. — 2003. — №60 (2). — С. 54-69.

290. Макарова И. Искусство примитива («Счастливая Москва») // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества.

291. Вып. 4. — М., 2000. — С. 653-665. Макарова 2000.

292. Македонов А. Николай Заболоцкий. Жизнь. Творчество. Метаморфозы. — Л., 1987. Македонов 1987.

293. Малиновский Б. Магия, наука и религия. — М., 1998.

294. Мальколм Н. Состояние сна. — М., 1993. Мальколм 1993.

295. Марк Ф. «Дикие» Германии // Синий всадник. — М. 1996. — С. 11-12.

296. Марков В.Ф. О Хлебникове (попытка апологии и сопротивления) // Марков В.Ф. О свободе в поэзии: Статьи, эссе, разное. — СПб., 1994. — С. 170-213. Марков 1994а.

297. Марков В.Ф. Стихи русских прозаиков // Марков В.Ф. О свободе в поэзии: Статьи, эссе, разное. — СПб., 1994. — С. 240277. Марков 19946.

298. Марков В.Ф. Можно ли получать удовольствие от плохих стихов, или О русском «Чучеле совы» // Марков В.Ф. О свободе в поэзии: Статьи, эссе, разное. — СПб., 1994. — С. 278-291. Марков 1994в .

299. Маурицио М. Некоторые соображения о «новом языке» E.JI. Кропивницкого в его «Окраинном цикле» // Парадигмы: Сборник статей молодых филологов. — Тверь, 2003. — С. 134-141. Маурицио 2003.

300. Меерсон О. «Свободная вещь». Поэтика неостранения у Андрея Платонова. — 2-е изд., испр. — Новосибирск, 2001. Меерсон 2001.

301. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. — М., 1995. Мелетинский 1995.

302. Мельгунов Б.В. Ярославские ювеналы 1820-х годов // Литература и история (Исторический процесс в творческом самосознании русских писателей и мыслителей XXVIII-XX вв.). — Вып. 2. —СПб., 1997. —С. 291-299.

303. Мердок Дж. П. Социальная структура. — М., 2003.

304. Метальникова В., Вовк И. Наивные художники и наивные искусствоведы // Философия наивности. — М., 2001. — С. 131148.

305. Мигунов А.С. Vulgar. Эстетика и искусство во второй половине XX века. — Новое в жизни, науке, технике. Сер. «Эстетика». — М., 1991. — №9. Мигунов 1991.

306. Мигунов А.С. Маргинальное искусство и психоанализ // Маргинальное искусство. — М., 1999. — С. 34-40. Мигунов 1999.

307. Мигунов А. Анти-Сократ // Философия наивности. — М., 2001. —С. 72-77. Мигунов 2001.

308. Мильков Д. «Обэриутский текст» как поведенческий феномен //Авангардное поведение. Сборник материалов. — СПб., 1998. — С. 131-140. Мильков 1998.

309. Минаева А.П. «Наивные» мемуары В.М.Малькова: опыт контекст-анализа // «Наивная литература»: исследования и тексты. Московский общественный научный фонд / Серия «Научные доклады», №129. — М., 2001. — С. 29-42. Минаева 2001.

310. Мириманов В. Искусство и миф. Центральный образ картины мира. — М., 1997.

311. Михайлова Л.И. Народная художественная культура: детерминанты, тенденции, закономерности социодинамики. — М., 2001. Михайлова 2001.

312. Молок Ю. По ту сторону умения и неумения (О графических текстах Алексея Ремизова) // Алексей Ремизов: Исследования и материалы. — СПб., 1994. — С. 151-156. Молок 1994.

313. Мосс М. Общества. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии. — М., 1996. Мосс 1996.

314. Мукаржовский Ян. Исследования по эстетике и теории искусства. — М., 1994. Мукаржовский 1994.

315. Народная культура в современных условиях. — М., 2000. ИКСУ.

316. Неёлов Е.М. Черный юмор «садистских стишков»: детский бунт кромешного мира // Мир детства и традиционная культура.1. М., 1996. —С. 100-104.

317. Неклюдов С.Ю. После фольклора // Живая старина. — 1995.1, —С. 2-4.

318. Неклюдов С.Ю. От составителя // «Наивная литература»: исследования и тексты / Московский общественный научный фонд. Серия «Научные доклады», №129. — М., 2001. — С. 4-14. Неклюдов 2001.

319. Неклюдов С.Ю. От фольклора к «постфольклору» // Панченко А.А. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. — М., 2002. — С. 5-7. Неклюдов 2002.

320. Неклюдов С.Ю. Фольклор современного города // Современный городской фольклор. — М., 2003. — С. 5-24. Неклюдов 2003.

321. Некрасова М.А. Народное искусство как часть культуры. Теория и практика. — М., 1983. Некрасова М. 1983.

322. Немиров М. А.С. Тер-Оганян: Жизнь, Судьба и контемпорари арт. —М., 1999.

323. Николаев С., Царькова Т. Три века русской эпитафии // Русская стихотворная эпитафия. — СПб., 1998. — С. 5-44.

324. Никольская Т. «Филологичекая школа» // Старое литературное обозрение. — 2001. — №2. — С. 134-135.

325. Никольская T.J1. Авангард и окрестности. — СПб., 2002. Никольская 2002.

326. Обухов Р. Был верен дух своей звезде // Честняков Е. Поэзия.

327. М., 1999. —С. 7-18. Обухов 1999.

328. Орлицкий Ю.Б. Взаимодействие стиха и прозы: типология переходных форм. — Автореф. дисс. .докт. филол. наук. — М., 1992. Орлицкий 1992.

329. Орлицкий Ю. «Для выражения чувства.» Стихи ЕЛ. Кропивницкого // Новое литературное обозрение. — 1993. — №5.

330. С. 186-195. Орлицкий 1993.

331. Орлицкий Ю.Б. Стратегия выживания литературы: Евгений Кропивницкий // Потаенная литература. Исследования и материалы. — Вып. 2. — Иваново, 2000. — С. 303-309. Орлицкий 2000.

332. Орлицкий Ю.Б. Стих и проза в русской литературе. — М., 2002. Орлицкий 2002.

333. Осминская Н. Падение элит, или Общество анонимных писателей // Новое литературное обозрение. — 2003. — №62 (4).

334. С. 428-432. Осминская 2003.

335. Островский Г.С. Народная художественная культура русского города XVIII — начала XIX в. как проблема истории искусства // Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени. —М., 1983. — С. 63-77. Островский 1983а.

336. Островский Г.С. Из истории русского городского примитива XVIII — второй половины XIX в. // Примитив и его место вхудожественной культуре Нового и Новейшего времени. — М., 1983. — С. 78-104. Островский 19836.

337. Островский Г. Добрый лев Марии Примаченко. — М., 1990. Островский 1990.

338. Отрега-и-Гассет X. Избранные труды. — М., 1997.

339. Панов М. В. Даниил Хармс // Очерки истории языка русской поэзии XX века: Опыты описания идиостилей. — М., 1995. — С. 481-505.

340. Панова Л.Г. «Мир», «пространство», «время» в поэзии Осипа Мандельштама. — М., 2003. Панова 2003.

341. Панченко А.А. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. — М., 2002. Панченко 2002.

342. Перрюшо А. Таможенник Руссо // Перрюшо А. Таможенник Руссо. Воллар А. Воспоминания торговца картинами. — М., 2001. — С. 5-82. Перрюшо 2001.

343. Подмогильная О.А. Примитив против хаоса // Художественный примитив: эстетика и искусство: Материалы научной конференции (22-23 мая 1995 г.) — М., 1996 — С. 36-38.

344. Подшивалова Е.А. Человек, явленный в слове (Русская литература 1920-х годов сквозь призму субъектности). — Ижевск, 2002. Подшивалова 2002.

345. Поздеев В.А. «Третья культура»: проблемы формирования и эстетики. — М., 2000. Поздеев 2000.

346. Поздеев В.А. Сатирические аспекты мотива вина в семинарских стихах XIX начала XX века // Литературный текст: проблемы и методы исследования. — Вып. 8. — Мотив вина в литературе. — Тверь, 2002. — С. 57-64. [Поздеев 2002а]

347. Поздеев В.А. Фольклор и литература в контексте «третьей культуры». — М., 2002. Поздеев 20026.

348. Полан Ж. Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности.1. СПб., 2000. Полан 2000.

349. Полякова С.В. «Олейников и об Олейникове» и другие работы по русской литературе. — СПб., 1997. Полякова 1997.

350. Помещиков В. Мифологические мотивы в наивном искусстве // Примитив в изобразительном искусстве. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. — М., 1994.1. С. 40-47. Помещиков 1994.

351. Потебня А.А. Теоретическая поэтика. — М., 1990.

352. Прокофьев В. К проблеме примитива в изобразительном искусстве // Декоративное искусство СССР. — 1981. — №4. — С. 27-29. Прокофьев 1981.

353. Прокофьев В.Н. О тех уровнях художественной культуры Нового и Новейшего времени (к проблеме примитива в изобразительных искусствах) // Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени. — М., 1983. — С. 6-28. Прокофьев 1983.

354. Пронин В.А., Таганов JI.H. Платонов-поэт (Сборник «Голубая глубина») // Творчество А.Платонова. Статьи и сообщения. — Воронеж, 1970. — С. 130-139. Пронин, Таганов 1970.

355. Пумпянский JI.B. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы. — М., 2000. Пумпянский 2000.

356. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура // Б.Н. Путилов. Фольклор и народная культура; In memoriam. — СПб., 2003. — С. 7-236.

357. Разумова И.А. Письменные традиции современной семьи: проблемы собирания и изучения // «Наивная литература»:исследования и тексты / Московский общественный научный фонд. Серия «Научные доклады», №129. — М., 2001. — С. 93115. Разумова 2001.

358. Рейтблат А. Глуп ли «глупый милорд»? // Лубочная книга. — М., 1990. —С. 5-20. Рейтблат 1990.

359. Рейтблат. А. И. От Бовы к Бальмонту. Очерки по истории чтения в России во второй половине XIX века. — М., 1991. Рейтблат 1991.

360. Рейтблат А.И. Как Пушкин вышел в гении: Историко-социологические очерки о книжной культуре Пушкинской эпохи.1. М., 2001. Рейтблат 2001.

361. Реманн И. Пауль Клее и примитивизм в искусстве. Детские рисунки как первичное выражение художетвенного // Художественный примитив: эстетика и искусство: Материалы научной конференции (22-23 мая 1995 г.) — М., 1996 — С. 56-62. Реманн 1996.

362. Ртищева Л. Некоторые особенности восприятия наивными художниками личности А.С.Пушкина // Философия наивности.1. М., 2001. — С. 319-323.

363. Рымарь Н.Т., Скобелев В.П. Теория автора и проблема художественной деятельности. — Воронеж, 1994. Рымарь, Скобелев 1994.

364. Рэдклифф-Браун А.Р. Структура и функция в примитивном обществе. — М., 2001.

365. Савицкая В.О. Кич и народное искусство (к постановке проблемы) // Проблемы народного искусства. / Под ред. М.А. Некрасовой и К.А. Макарова. — М., 1982. — С. 56-65.

366. Савицкий С. Андеграунд. История и мифы ленинградской неофициальной литературы. — М., 2002. Савицкий 2002.

367. Сакович А.Г. Русский настенный лубочный театр XVIII-XIX вв. // Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени. — М., 1983. — С. 44-62.

368. Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. — М., 2002. Санников 2002.

369. Сануйе М. Дада в Париже. — М., 1999. Сануйе 1999.

370. Сарабьянов Д.В. К ограничению понятия «авангард» // Поэзия и живопись. Сборник трудов памяти Н.И.Харджиева. — М., 2000.1. С. 91. Сарабьянов 2000а.

371. Сарабьянов Д.В. Неопримитивизм в русской живописи и поэзии 1910-х годов // Мир Велимира Хлебникова. Статьи и исследования. 1911-1998. — М., 2000. — С. 619-636. Сарабьянов 20006.

372. Сарнов Б. Пришествие капитана Лебядкина (Случай Зощенко).1. М., 1993. Сарнов 1993.

373. Святополк-Мирский Д.П. Поэты и Россия: Статьи. Рецензии. Портреты. Некрологи.— СПб., 2002. Святополк-Мирский 2002.

374. Седакова О. Другая поэзия // Новое литературное обозрение.1996. — № 22. — С. 233-242. Седакова 1996.

375. Седакова О.А. Контуры Хлебникова // Мир Велимира Хлебникова. Статьи и исследования. 1911-1998. — М., 2000. — С. 568-584.

376. Сиклаи Л. Традиции «популярной» поэзии в романтизме ряда литератур Центральной Европы // Европейский романтизм. — М., 1973. — С. 279-308. Сиклаи 1973.

377. Синани-Мек Лауд Е. Волшебное мышление А.М.Ремизова: «Мышкина дудочка» // Алексей Ремизов: Исследования и материалы. — СПб., 1994. —С. 124-128. Синани-Мек Лауд1994.

378. Синявский А. «Панорама с выносками» Михаила Кузмина // Синявский А. Литературный процесс в России. — М., 2003. — С. 287-298. Синявский 2003.

379. Скобелев В.П. О структурно-семантических первоосновах поэтики литературного пародирования // Проблемы изучения литературного пародирования. — Самара, 1996. — С. 41-60. Скобелев 1996.

380. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература. — М., 2000. Скоропанова 2000а.

381. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература: новая философия, новый язык. — Минск, 2000. Скоропанова 20006.

382. Слотердайк П. Критика цинического разума. — Екатеринбург, 2001.

383. Смирнов И. Смысл как таковой. — СПб., 2001. Смирнов И. 2001.

384. Снегирев И.М. О лубочных картинках русского народа // Соколов Б.М. Художественный язык русского лубка. — М., 1999. — С. 221-264. Снегирев 1999.

385. Соколов Б.М. В.В. Кандинский как маргинальный художник // Традиции в контексте русской культуры: Сборник статей и материалов. — Череповец, 1997. — С. 129-137.

386. Соколов Б.М. Художественный язык русского лубка. — М., 1999. Соколов Б. 1999.

387. Степанов Н. Велимир Хлебников. Жизнь и творчество. — М., 1975. Степанов 1975.

388. Сухопарое С.М. Алексей Крученых: Судьба будетлянина. — Miinchen, 1992. Сухопаров 1992.

389. Таганов JI.H. Потаенная литература: поэзия ГУЛАГа // Вопросы онтологической поэтики. Потаенная литература. Исследования и материалы. — Иваново, 1998. — С. 80-87.

390. Таганов Л.Н. «Многообразна искренность поэта.» (Заметки о художественном мироощущении поэтов ГУЛАГа) // Потаенная литература. Исследования и материалы. — Вып. 2. — Иваново, 2000, —С. 190-197.

391. Таганов Л.Н. Стихотворные тетради Я.П. Надеждина (К проблеме массовой контркультуры 1920-1930-х годов) // Потаенная литература. Исследования и материалы. — Вып. 3. — Иваново, 2002. —С. 5-11.

392. Тананаева Л.И. Сарматский портрет: Из истории польского портрета эпохи барокко. —М., 1979. Тананаева 1979.

393. Тананаева Л.И. О низовых формах в искусстве Восточной Европы в эпоху барокко (XVII-XVIII вв.) // Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени. — М., 1983. — С. 29-43. Тананаева 1983.

394. Тарабаров С.Д. Приоритеты и ценности наивного искусства // Маргинальное искусство. — М., 1999. — С. 123-125.

395. Тарабаров С. К вопросу о термине «наивное искусство» // Философия наивности. — М., 2001. — С. 203-205.

396. Тарабукина А.В. Индивидуальное поэтическое творчество в современной монастырской культуре // «Наивная литература»: исследования и тексты / Московский общественный научныйфонд. Серия «Научные доклады», №129. — М., 2001. — С. 235243. Тарабукина 2001.

397. Тевоз М. Ар-брют. — Париж, 1995. Тевоз 1995.

398. Тейлор Э.Б. Первобытная культура. — М., 1989.

399. Толстая Е. Мирпослеконца: Работы о русской литературе XX века. — М., 2002. Толстая 2002.

400. Топоров В.Н. Об «эктропическом» пространстве поэзии (поэт и текст в их единстве) // От мифа к литературе: Сборник в честь семидесятипятилетия Е.М.Мелетинского. — М., 1993. — С. 2542.

401. Турчин В. Наивное. искусство у границ искусства // Философия наивности. — М., 2001. — С. 206-216. Турчин 2001.

402. Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. — М., 1977.1. С. 198-226. Тынянов 1977.

403. Тынянов Ю.Н. Литературная эволюция: Избранные труды. — М., 2002. Тынянов 2002.

404. Тяпков С.Н. Ранние стихи Авенира Ноздрина // Фольклор и литература Ивановского края: Статьи, публикации, материалы. — Вып. 1. — Иваново, 1994. — С. 47-61. Тяпков 1994.

405. Урысон Е.В. Проблемы исследования языковой картины мира: Аналогия в семантике. — М., 2003. Урысон 2003.

406. Флоренский П.А. Иконостас. Избранные труды по искусству.1. СПб., 1993.

407. Фойт В. Иконичность ранних форм искусства // От мифа к литературе: Сборник в честь семидесятипятилетия Е.М. Мелетинского. — М., 1993. — С. 61-80.

408. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. — М., 1997.

409. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. — М., 1998.

410. Фуко М. История безумия в классическую эпоху. — СПб., 1997.

411. Фюгеи Х.Н. Тривиальная лирика: кухонные песни // Новое литературное обозрение. — 1996. —№ 22. — С. 331-345.

412. Хансен-Лёве Ханзен-Лёве. А. Эстетика ничтожного и пошлого в московском концептуализме // Новое литературное обозрение. — 1997. —№25. — С. 215-245. [Ханзен-Лёве 1997]

413. Ханзен-Лёве Ore А. Русский формализм: Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения. — М., 2001. Ханзен-Лёве 2001.

414. Харджиев Н.И. Статьи об авангарде. В 2-х тт. — М., 1997. Харджиев 1997.

415. Хворостьянова Е.В. Поэтика Олега Григорьева. — СПб., 2002. Хворостьянова 2002.

416. Ходасевич В. Колеблемый треножник: Избранное. — М., 1991. Ходасевич 1991.

417. Хренов Н.А. Институциализация картины мира маргинальной личности как проблема психологии и истории искусства // Маргинальное искусство. — М., 1999. — С. 24-33. Хренов 1999.

418. Хренов Н. Апология наивности // Философия наивности. — М., 2001. — С. 94-110 (о понятии наивного у предромантиков и романтиков; о теории цикличности в культуре в соотношении с феноменом наивного и др.). Хренов 2001.

419. Хренов Н.А. Публика в истории культуры. — М., 2002. Хренов 2002.

420. Хромова А.В. Тексты для детей в новогоднем ритуале // Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства. — М., 2003. — С. 41 -51.

421. Царькова Т.С. Русская стихотворная эпитафия XIX-XX веков.1. СПб., 1999.

422. Черемин Р.А., Николаев А.И. Художественные тексты людей с психическими паталогиями // Потаенная литература. Исследования и материалы. — Вып. 3. — Иваново, 2002. — С. 94-101. Черемин, Николаев 2002.

423. Чистов К.В. Исполнитель фольклора и его текст // От мифа к литературе: Сборник в честь семидесятипятилетия Е.М. Мелетинского. — М., 1993. — С. 91-100.

424. Чистов К.В. Русская народная утопия. — СПб., 2003. Чистов 2003.

425. Чудакова М.О. Избранные работы. Т. I. Литература советского прошлого. — М., 2001. Чудакова 2001 .

426. Чуковский К. От двух до пяти. — М., 1970. Чуковский К. 1970.

427. Шацкий Е. Утопия и традиция. — М., 1990. Шацкий 1990.

428. Шевченко А. Неопримитивизм // Ларионов М., Гончарова Н., Шевченко А. Об искусстве / Серия «Из архива русского авангарда». — Вып. 2. — Л., 1989.

429. Шейнкер М. Несколько слов о Василии Филиппове // Филиппов В. Избранные стихотворения. 1984-1990. — М., 2002.1. С. 5-8. Шейнер 2002.

430. Шенье-Жандрон Ж. Сюрреализм. — М., 2002. Шенье-Жандрон 2002.

431. Шиллер Ф. О наивной и сентиментальной поэзии // Шиллер Ф. Собрание сочинений в 7 тт. — Т. 6. — М., 1957. — С. 385-477. Шиллер 1957.

432. Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи воспоминания -эссе (1914 - 1933). — М., 1990. Шкловский 1990.

433. Шкуратов В.А. Историческая психология на перекрестках человекознания // Одиссей. Человек в истории. — М., 1991. — С. 103-114.

434. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2-х тт. — М., 1983. Шлегель 1983.

435. Шубин JI.A. Поиск смысла отдельного и общего существования. Об Андрее Платонове. Работы разных лет. — М., 1987. Шубин 1987.

436. Шубина Е. Созерцатель и делатель (1899-1926) // Андрей Платонов: Воспоминания современников: Материалы к биографии. Сборник. — М., 1994. — С. 138-154. Шубина 1994.

437. Шумов К. Э. Мир больницы: Культурные стереотипы // Современный городской фольклор. — М., 2003. — С. 267-279. Шумов 2003а.

438. Шумов К. Э. Студенческие традиции // Современный городской фольклор. — М., 2003. — С. 165-179. Шумов 20036.

439. Шумов К. Э. Профессиональный миф программистов // Современный городской фольклор. — М., 2003. — С. 128-164. Шумов 2003в.

440. Шумов К. Э. «Шифровки», «эпистолы», поздравления и пожелания в рукописных традициях // Современный городской фольклор. — М., 2003. —С. 711-732. Шумов 2003г.

441. Шумов К. Э., Абанькина Е.В. Фольклор и обряды туристов // Современный городской фольклор. — М., 2003. — С. 103-122. Шумов, Абанькина 2003.

442. Щепанская Т.Б. Символика молодежной культуры. Опыт этнографического описания системы 1986 1989 гг. — СПб., 1993. Щепанская 1993.

443. Щепанская Т.Б. Молодежные сообщества // Современный городской фольклор. — М., 2003. — С. 34-85. Щепанская2003а.

444. Щепанская Т.Б. Традиции городских субкультур // Современный городской фольклор. — М., 2003. — С. 27-33. Щепанская 20036.

445. Эйдинова В.В. Стилевая структура как выражение личности Автора // «Scribantur haec.» Проблема авторства в истории культуры: Материалы международной конференции (Москва, 1215 мая 1993). — М., 1993. — С. 69-70.

446. Эйзенштейн С.М. Чет — Нечет. Раздвоение единого / Публ. и комм. Н.И.Клеймана // Восток — Запад. Исследования. Переводы. Публикации. — Вып. 3. — М., 1998. — С. 234-278.

447. Эко У. Заметки на полях «Имени розы». — М., 2002. Эко 2002.

448. Эпштейн М. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX-XXвеков.— М., 1988. Эпштейн 1988.

449. Эпштейн М. Постмодерн в России: Литература и теория. — М., 2000. Эпштейн 2000.

450. Эткинд Е.Г. Два «движения» — две эстетики // Reading in Russian Modernism. To Honor Vladimir Fedorovich Markov. — M.Los Angeles, 1993. — Ucla Slavic Studies. New series. — Vol I. — P. 92-96. Эткинд 1993.

451. Эткинд Е.Г. Заболоцкий и Хлебников // Мир Велимира Хлебникова. Статьи и исследования. 1911-1998. — М., 2000. — С. 405-427. Эткинд 2000.

452. Юнг К. Г. Феномен духа в искусстве и науке. — М., 1992. Юнг 1992.

453. Якобсон Р. Язык и бессознательное. — М., 1996. Якобсон 1996.

454. Яковлев Е.Г. Проблема эстетического взаимодействия: профессионал, маргинал, аутсайдер // Маргинальное искусство. — М., 1999, —С. 19-23.

455. Яркина А. Искусство аутсайдеров — творчество «не входящих» (к вопросу о терминологии) // Маргинальное искусство. — М., 1999. — С. 88-93. Яркина 1999.

456. Ярхо Б.И. Из «Методологии точного литературоведения»: Литературное целое (индивидуум) / Вступ. заметка, подг. текста, публ. и прим. М.В.Акимовой // Антропология культуры. — Вып. 1. —М., 2002. —С. 68-84.

457. Яусс Х.Р. История литературы как провокация // Новое литературное обозрение. — 1995. — №12. — С. 34-85. Яусс1995.

458. Bourdieu P. Le Sens pratique. — P., 1980. Bourdieu 1980.

459. Brooks J. When Russia Learned to Read: Literacy and Popular Literature, 1861-1917. — Princeton, 1985. Brooks 1985.

460. Cardinal R. Outsider Art. — L., 1972. Cardinal 1972.

461. Cawelti J. G. Adventure, mystery and romance: Formula stories as art and popular culture. — Chicago, 1976. Cawelti 1976.

462. Goldwater R. Primitivism in Modern Art. — N.Y., 1938. Goldwater 1938.

463. Janicki J. Primitivism in the Early Poetry of Velimir Khlebnikov //

464. Dissertation Abstracts Intarnational. — 1992, Jan. — Vol. 52. — N: 7. — P. 2574A. Janicki 1992.

465. Munch-Petersen Е. Trivial literature and mass reading // Orbis litterarum. — Copenhagen, 1972. — Vol. 27. — N: 3. — P. 157-178. Munch-Petersen 1972.

466. Prinzhorn H. Bildnerei der Geisteskranken. — Wien N.Y., 1984. Prinzhorn 1984.

467. Rosenthal C. Primitivism in Remizov's Early Short Works (19001903) // Aleksej Remizov: Approaches to a Protean Writer. UCLA Slavic Studiees, 1996. — Vol. 16. — P. 195-205. Rosenthal 1996.

468. Tchoubukov-Pianca F. Die Konzeptualisierung der Graphomanie in der russischsprachigen postmodernen Literatur / Slavistische Beitrage. — B. 323. — Munchen, 1995.1.I. СПРАВОЧНЫЕ ИЗДАНИЯ

469. Музыка: Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. Г.В. Келдыш. — М., 1998. МБЭС.

470. Литературная энциклопедия терминов и понятий. Сост. А.Н. Николюкин. М., 2001. ЛЭТП.

471. Словарь терминов московской концептуальной школы. — М., 1999. СТМКШ.

472. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины.

473. Энциклопедический справочник / Сост. и ред. И.П. Ильин, Е.А. Цурганова. — М., 1996. СЗЛ.1.. ПУБЛИКАЦИИ Д.М. ДАВЫДОВА ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ

474. Внесистемный элемент среди зеркал и электричек (Творчество Андрея Родионова как культурная инновация) // Новое литературное обозрение. — 2003. — №4 (62). — С. 242-252.

475. Дети-поэты и детское в поэзии: нонсенс, парадокс, реальность // Арион. Журнал поэзии. — 2002. — №3. — С. 103-107.

476. Из заметок об Андрее Платонове // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 4. Юбилейный. — М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2000. — С. 84-85.

477. К вопросу о соотношении массовой литературы и наивной словесности (некоторые положения) // Филология в системе современного университетского образования: Материалы межвузовской научной конференции. — М.: УРАО, 2001. — С. 1721.

478. Концептуальный примитивизм и «наивная концептуальность» // Философия наивности. — М.: МГУ, 2001. — С. 122-127.

479. Меж улицей безъязыкой и Кастальским ключом (наивная словесность как историко-типологическая проблема) // Новое литературное обозрение. — 2003.—№1 (59). — С. 171-177.

480. Место примитива в актуальном литературном процессе (заметки) // Потаенная литература: Исследования и материалы. Вып. 3. — Иваново: ИГУ, 2002. — С. 247-252.

481. Политически ангажированная наивная поэзия конца XX в.: проблемы интерпретации // Художественный текст и культура. Вып. III. Материалы и тезисы докладов н международной конференции 13-16 мая 1999 г. — Владимир: ВГПУ, 1999. — С. 7881.

482. Постконцептуальные течения в русской культуре середины -конца 90-х гг. XX в. и проблема воздействия текста • на действительность // Конференция «Слово как действие» (27-29 апреля 1988 г.). Тезисы докладов. — М.: МГУ, 1998.

483. Примитив и / или примитивизм: некоторые наблюдения за петербургской поэзией 1950 90-х гг. // Маргинальное искусство. — М.: МГУ, 1999. С. 58-61.

484. Стратегии подмены и мифологизации (парадоксы литературной регионалистики в свете дихотомии Центр vs. Периферия) // Серая лошадь «Москва — Владивосток». Поэтический альманах. — М.Тверь, 2001. —№4. — С. 144-150.

485. Хлебников наивный и не-наивный // Арион. Журнал поэзии. —2001.—№4. —С. 100-105.