автореферат диссертации по культурологии, специальность ВАК РФ 24.00.01
диссертация на тему: Семантика "своих" и "чужих" в Повести временных лет

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата культурологии Николаева, Ирина Витальевна

Введение.

Глава 1. «Иные» — «другие» — «чужие».

§ 1. «Сыны Измайловы».

§ 2. «Моавитяне» и «Амонитяне» Повести временных лет.

Глава 2. «Свои» и «мы».

§ 1. «Мы» и «наши».

§ 2 «Не свои» — «иные» — «другие».

Введение диссертации2003 год, автореферат по культурологии, Николаева, Ирина Витальевна

Проблема понимания «другого» в современном гуманитарном знании и изучения механизмов формирования представлений о «другом» в процессе межкультурных контактов является одной из наиболее актуальных проблем современной культурологии. Изучение истории восприятия и описания «другого» в различных культурах представляет в этом контексте особый интерес. Рассмотрение исторически конкретных форм восприятия соседних народов древнерусским летописцем-христианином в связи с этим имеет тем большую эпистемологическую важность, что помещает проблему «другого» в контекст иной культуры, отстоящей о нас почти на тысячелетие; особую остроту это приобретает в современной геополитической, культурной, религиозной ситуации, что и определяет в целом актуальность темы, избранной нами для диссертационного исследования.

Недаром вопросы восприятия летописцем «околных» этносов все чаще поднимаются в отечественных литературоведческих, исторических и собственно культурологических работах последнего времени, а также в публицистике. Это, прежде всего, исследования, связанные со становлением национального самосознания в Древней Руси (и — косвенно — с переживаемым в настоящее время процессом, так сказать, вторичной этнической самоидентификации народов бывшего СССР), вызывающие оживленные (если не сказать, ожесточенные) споры между «патриотически-настроенными» публицистами, все чаще мимикрирующими под «академические» труды и стремящимися к максимально раннему «выявлению» собственно «русских» — и, естественно, максимально негативной характеристике противостоящих им «инородцев», — и собственно учеными-исследователями, работы которых категорически не устраивают «патриотов».

Характерным примером «патриотической» литературы на интересующую нас тему являются малограмотные, с филологической и исторической точки зрения, трактаты инженера-гидролога Г.С. Гриневича1. По общей идее они смыкаются, с одной стороны, с «историческими» трудами специалиста по разведению в средней полосе брюквы и свеклы Е.И. Классена . С другой, — примыкают к многочисленным и очень популярным в последнее время в России работам эмигрантов, опиравшихся на мифическую Влесову книгу , и их российских последователей4. К сожалению, в последние годы (по политическим мотивам преимущественно) подобные идеи все чаще проникают в работы профессиональных историков и филологов5. Характерно, что в некоторых случаях подобные труды даже защищаются в качестве докторских диссертаций, т.е. принимаются отечественными профессиональными корпорациями6.

Соответственно, все чаще появляются и работы, диаметрально противоположные по направленности, авторы которых стараются исключить любой намек на «русскость» в истории этносов, населяющих Россию, и становлении их этнического самосознания7.

В то же время, вопросы восприятия «другого» разрабатываются и в рамках строго академической науки. Причем наибольший интерес вызывают именно ранние периоды истории России, на которые пришлись процессы формирования этических сообществ-непосредственных предшественников этносов, населяющих современную Россию8. При этом «в 1980-х — начале 1990-х гг., на пике историографического интереса к проблемам этнического самосознания и "образа другого" были предприняты попытки применить методы, разрабатывавшиеся на материале нового времени, и к средневековой, в том числе древнерусской, литературе»9. Однако несмотря на явные успехи, которые были достигнуты в этой области за последние четверть века, до сих пор многие вопросы остаются неясными. В частности, одной из ключевых проблем, без решения которой невозможно дальнейшее продвижения в обозначенной области исследования, является вопрос о том, насколько современный понятийно-категориальный аппарат, которым пользуются культурологи, этнологи и историки, позволяет адекватно описывать такого рода процессы, происходившие в иное время10.

Все это придает вопросам, которые стоят в центре нашего исследования, особую актуальность.

Вместе с тем, приходится констатировать, что степень научной разработанности интересующих нас проблем до сих пор остается недостаточной. Ограниченность представлений о «другом» пространством той культуры, в которой эти представления рождаются, осознана сегодня как эпистемологическая проблема гуманитарных и социальных дисциплин. Согласно формулировке, распространившейся в культурологической (особенно, культурно-антропологической) традиции, «портреты» «другого», реконструируемые (а точнее, — конструируемые) исследователями, «говорят больше о наблюдателях, чем о наблюдаемых». И это при том, что целью изучения культуры по существу является как раз познание «другого». Так что, вопреки господствующей общетеоретической установке, чаще всего результаты культурологических исследований являются лишь той или иной формой проекции «я» исследователя на «другого». В рамках традиционной парадигмы мы в большей степени занимаемся самопознанием, нежели изучением «другого».

Эта проблема (в целом, далеко не новая) оказывается одним из центральных вопросов в нарастающей с 1980-х годов критике классической культурной антропологии, как и иных антропологически ориентированных дисциплин (истории ментальностей в частности). В настоящее время уже не вызывает сомнения, что они фиксируют «другого» в его специфических «образах», на создание которых они нацелены. Общей тенденцией этой критики является стремление к отказу от детерминизма — культурного детерминизма в частности.

Основное внимание при этом переносится на историческую изменчивость общества и его внутреннюю неоднородность (на всех уровнях и во всех сферах его деятельности). Отсюда проистекает, с одной стороны, отрицание объясняющей роли понятия «традиция» (столь существенного для «классического» понимания культуры, разработанного культурным релятивизмом") — поскольку оно предполагает игнорирование такой изменчивости и разнородности. С другой, наблюдается резкое осуждение «эссенциализма», понимаемого как презумпция некоей коренной «сущности», определяющей специфику культуры12. Это понятие, введенное К. Гирцем в контексте рассмотрения проблем национализма и становления национальных государств, было распространено его последователями на сами подходы к изучению культуры. Существенным элементом этой тенденции — рождающимся из нее и ее усиливающим — оказывается своеобразное «прагматическое» осмысление эпистемологических проблем. Жесткое противопоставление «своих» и «чужих», присущее современному миру, как и основания, на которых это противопоставление ныне осуществляется, переносится в прошлое. В результате формирования «эссенциализированных» образов «себя» и «другого», создаваемых самим процессом определения и отличения «другого» от «себя» («Запад» — «Восток»; «христианский мир» — «мир ислама» и т.п.), они предстают замкнутыми и радикально чуждыми друг другу13. Несмотря на то, что эта точка зрения в последнее время достаточно активно критикуется, большинство исследований продолжает базироваться именно на ней.

Обсуждение перечисленных проблем повлекло за собой в преобладающей исследовательской практике не столько отказ от признания объективного существования разных культур и изучения «другого», сколько изменение точек зрения, с которых «он» рассматривается, — переход от позитивистской объективации к интерпретации «другого», исключающий все формы «эссенциализма».

Другими словами, одно из наиболее перспективных направлений в современной культурологии связано с отказом от признания неизменности культурной специфичности, ассоциирующейся с концепциями культурной исключительности, фундаментализма и расизма14. В связи с этим нарастает интерес к изучению восприятия «другого» в тех культурах, где проблема инаковости как таковая не становилась предметом преднамеренной рефлексии.

Речь идет о таких представлениях о «себе» и «другом», которые сформировались на общем знании и мироощущении, не требующем вербализации, артикуляции и кодификации. При этом, естественно, они нередко оставались несформулированными. Можно сказать, что в значительной степени это — интерес к соотнесению эпистемологических проблем современного исследователя с подобным «стихийным» восприятием «другого». Однако и при таком подходе исследователи самых разных направлений (в том числе, остающиеся в пространстве картины мира, построенной «культурным релятивизмом») подчеркивают, что видение инаковости не является культурно детерминированным. Оно лишь ограничивается культурой. Они, вместе с тем, оказывались подверженными постоянным изменениям и вариациям, вызванными различием групповых и личных интересов, конкретным историческим опытом и политическими обстоятельствами, и трансформировались реальностью взаимных контактов.

Среди таких исследований, несомненно, преобладают те, которые посвящены изучению разных исторических этапов отношения разных культур к «другому», но не к «себе» и «своим». Между тем, культурная обусловленность представлений о «другом» может рассматриваться как определенное исследовательское преимущество при обращении к изучению самой культуры, в рамках которой формируется представление о «другом». Ведь, именно перед лицом «другого» люди наиболее полно осознают и артикулируют протяженность и пределы «своего»: специфичность «своей» культуры, ее пределы, за которыми кончаются «мы» и начинаются «они»1-. В то же время становятся очевиднее степени подвижности, «эластичности» этих границ, их проницаемости или, напротив, жесткости — в зависимости от тех или иных обстоятельств. Именно на такой границе, по-видимому, самопроизвольно и в неявном виде — хотя, как правило, вполне отчетливо — актуализируются наиболее существенные для этой культуры параметры осмысления мира и себя в нем. Именно здесь кристаллизуются базовые категории, понятия и концепты культуры в их взаимосвязи. В свою очередь, сами эти взаимосвязи могут очерчивать контуры культуры в таких аспектах, которые в других ее проявлениях скрыты или, по меньшей мере, менее доступны вниманию исследователя.

Помимо прочего, это позволяет до определенной степени избежать априорного выбора тех или иных категорий, кажущихся ему референтными для изучаемой культуры, и последовать за собственными приоритетами рассматриваемого общества. Так, в подавляющем большинстве работ, посвященных изучению представлений о «другом», нашедших отображение в Повести временных лет, основное внимание уделяется анализу тех терминов, которые современному исследователю представляются этнонимами16. Именно в их рамках историки и культурологи пытаются обнаружить «национальный менталитет», с помощью которого устанавливаются значения для определения пропорций между эмоциональным и рациональным уровнем сознания при воспроизводстве этнической группой дуальной (или бинарной) оппозиции: противопоставления «мы» — «они», «свои» — «чужие»17.

Объектом нашего исследования являются летописи, сохранившие текст Повести временных лет и предшествующих ей летописных сводов. Текст Начального свода 1096 г. доступен в Синодальном списке Новгородской I

152 летописи (старший извод, вторая пол. XIII — начало XIV в.) . Текст Повести, возникший на рубеже XI—XII вв. (первая редакция относится обычно к 1113, вторая — к 1116, а третья — к 1118 г.), вобравший и переработавший тексты Древнейшего свода 1036г., свода Никона конца 60-х — начала 70-х гг. XI в., Начального свода, а также ряд зарубежных источников (Хронику Георгия Амартола, «Летописец вскоре» патриарха Никифора, «Сказание о 12 камнях на ризе иерусалимского первосвященника» Епифания Кипрского, «Откровение»

Мефодия Патарского, и множество библейских текстов)19, сохранился в

20 21 Лаврентьевском (1377 г.) и Ипатьевском (начало XV в.) списках. Они и привлекаются в данной работе в первую очередь. Кроме того, в отдельных случаях в качестве источника используется реконструкция текста Повести временных лет, предложенная Д.С. Лихачевым, в который восстановлены

22 некоторые ранние чтения, не сохранившиеся в реальных списках .

Учитывая, что в Древней Руси Библия (а также многочисленные апокрифические тексты) выполняла функции основного семантического арсенала, из которого древнерусские книжники черпали образы и фразеологию, с помощью которых они пытались описать происходящее, в качестве вспомогательного источника в данной работе используется текст Библии (в синодальном переводе, а также Геннадиевская 1499 г., первопечатная Острожская 1581 г. и Елизаветинская 1751 г.). Кроме того, привлекаются апокрифические тексты (прежде всего, «Откровение» Мефодия Патарского).

Предметом нашего исследования являются культурные стратегии, стихийно, неосознанно используемые древнерусскими летописцами в процессе описания того, что принято сейчас называть исторической реальностью. Под «культурными стратегиями» мы понимаем механизмы и логику, с помощью которых представления, концепты и категории, присущие культуре, в которой (и которой) живет летописец, выстраиваются в более или менее завершенные образы «себя» и «других», возникающие на страницах летописи. Модели восприятия «своих» («себя») и «чужих» («других», «иных»), а также конструирования представлений о «своих» и «других» в этих отношениях, рассматриваются в контексте тех взаимосвязанных культурных категорий, которые актуализируются в процессе этого восприятия.

Степень научной разработанности проблемы до сих пор остается недостаточной. В отечественной науке основы ее решения были заложены л ч работами Б.Ф. Поршнева . Одним из магистральных направлений ее исследований, ведущихся в этом направлении в последние годы стало изучение так называемой языковой картины мира различных культурных сообществ. Представления о единстве языка и мышления (В. фон Гумбольдт, Э. Сепир, А. Соломоник, Б. Уорф и др.24) получили воплощение в работах лингвистов, которые рассматривают язык как источник реконструкции такой «картины мира»25. В несколько меньшей степени это направление нашло отражение в исследованиях, авторы которых исследователи, обращали внимание преимущественно не столько на «языковую картину мира», сколько на выявление «закономерностей лексической системы» . К этим исследователям примыкают работы культурологов, историков и литературоведов, изучающих категории культуры на основе семантического анализа текстов и отдельных языковых концептов27. Особый интерес для нас представляют работы такого рода, специально посвященные изучению самоидентификации социальных групп, а также представлений о «чужих» сообществах . Категория «чужих» не раз становилась предметом рассмотрения зарубежных исследователей29. В том числе, множество специальных работ посвящено определению смысла этнонимов, встречающихся в исторических источниках и связанных с проблемой восприятия одними народами других30.

Методология исследования. При этом мы исходим из того, что представления о «своих» и «других», зафиксированные в Повести временных лет, являются целостным проявлением некоего «этнографического» набора имплицитных и изменчивых, образов «себя» и «другого», существующего в специфической картине мира и определяемого рядом исторических, политических и идеологических обстоятельствами, в которых они сформировались и существуют. В связи с этим вектор исследования направлен на то, чтобы сквозь эти представления обнаружить актуализируемые в них специфические черты формирующей их культуры. При этом, исследование направлено не только и не столько на обнаружение содержательных аспектов отличения летописцами «себя» от всех прочих (например, таких формальных признаков идентичности, как вера, язык, родство и т.п.), сколько на выявление самих стратегий, логики соотнесения «себя» и «их». Нас будет интересовать не то, в каких конкретных образах «не мы» представляются (и противопоставляются) летописным «нам», а на то, каким образом понятия о «себе» и «прочих» конструируются летописцами.

Известные методологические основания для подобного исследования дают выводы, к которым пришел Н.И. Толстой, изучавший вопросы этнического самосознания создателей Повести временных лет. Ввиду особой важности этих положений, приведем их целиком: «этническое самосознание Нестора Летописца следует рассматривать как довольно сложную и цельную систему, состоящую из иерархически упорядоченных компонентов. Каждый компонент в отдельности обнаруживается в биографии автора "Повести временных лет". Автор был христианином, и этим определялся весь его жизненный подвиг, славянином, полянином, так как Киево-Печерский монастырь был духовным центром полян и Русской земли. Русская земля была его страной, государством, а киевские князья были его князьями. Изъятие из этой системы-лестницы хотя бы одного компонента нарушило бы общую картину и значительно изменило бы ее. У Нестора Летописца было религиозное сознание (христианское), общеплеменное (славянское), частноплеменное (полянское) и сознание государственное (причастность к Русской земле). Среднеплеменное сознание его — русское — еще созревало и не занимало ключевой, доминирующей позиции.

Таким образом, для характеристики славянского самосознания IX — XII вв. можно предложить условную парадигму или сетку-модель со следующими компонентами-показателями:

1. Религиозный показатель: христианин — язычник;

2. Общеплеменной показатель: славянин — не славянин;

3. Среднеплеменной показатель: лях — не лях;

4. Частноплеменной показатель: мазовшанин — не мазовшанин;

5. Государственный показатель: поляк — не поляк.

Парадигма эта гетерогенная, так как гомогенны только племенные показатели (обще-, средне- и частноплеменные), а религиозный и государственный показатели являются как бы привнесенными, дополнительными к родовому древу. Они — как бы небо и земля для этого древа, если подобная метафора допустима и удачна. Поэтому государственный показатель—не низший, а как бы привнесенный извне. В процессе исторического развития тот или иной показатель (или даже два и более показателя) становится доминантным, и эта смена доминант и их взаимного соположения характерна для истории и развития национального самосознания каждого славянского народа. В эпоху Нестора Летописца среднеплеменной показатель (русин) для его народа лишь вырисовывался, формировался; впоследствии он занимал доминирующее положение. Можно предположить, что со времен Нестора Летописца и до наших дней общеплеменной показатель (славяне) никогда не был доминирующим, всегда был сопутствующим или даже в отдельных славянских регионах отсутствовал. Однако, если вспомнить о польском сарматизме XVI века, хорватском иллиризме того же XVI века и южнославянском иллиризме XIX века, такое утверждение может оказаться сомнительным»31.

Несмотря на то, что некоторые из элементов предложенной «сетки» являются спорными, представление об «этническом» сознании летописца как цельной и сложной системе может быть взято за основу — как рабочая гипотеза — при анализе представлений о «своих» и «чужих» на материале, который и послужил основой для вывода Н.И. Толстого.

Принято считать, что универсальным принципом формирования понятий о «себе» и о «другом» является явное или скрытое сравнение — противоположение «себя» и «другого», вне которого оба понятия вообще не могут сложиться. Нет «я» без «другого» (ср. мысль о формировании представлений о «них» как основе формирования представления о «нас» в процитированном фрагменте из исследования Б.Ф. Поршнева). Восходя к трудам Ж. Лакана (но преобразуя в себе и влияние других мыслителей весьма разных направлений — достаточно упомянуть Ж. Бодрияра и М. Бахтина), эта точка зрения превратилась в презумпцию, в «общее место», когда названный принцип, не подвергаясь специальному рассмотрению, ad hoc переносится из сферы психологии и современного европейского (по своим общим ориентациям) мыслительного пространства в область межкультурных контактов вне зависимости от культуры, реагирующей на эти контакты, уровня, на котором они происходят, и их исторического контекста (парадоксально, но внимание к исторической изменчивости не включило в себя допущения об изменчивости самого этого принципа).

Рассматривая культурные стратегии конструирования «своих» и «других» в летописных текстах, я хотела бы выяснить, не оказывается ли фундаментальная противоположенность между «мы» и «они» по-иному осознанной в этой сфере изучаемой культуры, по-иному ею опосредованной, следующей иной логике их соотнесения, чем прямое сравнение, — и, тем самым, иной логике формирования самих понятий «мы» и «они» в области понимания «другого». Это позволит поставить вопрос и о пределах осознания инаковости в изучаемой культуре. Такой подход лежит в иной плоскости, нежели предложенная Ц. Тодоровым «типология отношения к другому», в которой он различает три взаимонезависимых «плана»: 1) аксиологический, определяемый отношением «любить»; 2) праксиологический, основывающийся на отношении «подчинять» и 3) эпистемический, базирующийся на том, чтобы «знать» . Эта типология разработана в пространстве современного европейского восприятия «другого», рассматриваемого как отношения власти и присвоения. При моем подходе эти планы оказываются взаимоувязанными.

Учитывая изменения, произошедшие в последнее время в подходах к изучению иных культур, хотелось бы в то же время наметить связующее пространство, которое, оставляя возможность для разнородности взглядов и исторической изменчивости отношения к «своим» и «чужим», и не детерминируя все без исключения сферы и уровни общественной жизни, придает этому разнообразию некоторое культурное единство. Основой для этого могут послужить дискуссии между А.Я. Гуревичем, Л.М. Баткиныи и А.Л. Юргановым33, а также труды Ю.М. Лотмана и Б.А. Успенского34.

Особый интерес представляет дискуссия, которая развернулась вокруг методики выявления «чужих» категорий культуры. В свое время, после выхода в свет знаменитого труда А.Я. Гуревича «Категории средневековой культуры» , Л.М. Баткин обратил внимание на «источник», «откуда А.Я. взял сам набор "категорий", посредством которых он организовал материал, очертил средневековую "картину мира"». По его мнению, эта «сетка координат слишком общих, внеисторических, вездесущих. И очень. наших. Несмотря на самоочевидную фундаментальность или именно благодаря ей, современный историк находи эти понятия в готовом виде в собственной голове — и накладывает извне на чужую культуру». Вместо такого подхода Л.М. Баткин предлагал «искать ключевые слова-понятия внутри умственного состава изучаемой культуры» 36. Впрочем, А.Я. Гуревич не скрывал и не отрицал, что «выбор именно таких тем для изучения на средневековом материале был в конечном счете в немалой мере навязан. определенным взглядом на общество, к которому я принадлежу». В то же время, подчеркивал он, «категории культуры, которые были выбраны для характеристики средневековья, по своей сути фундаментальны и всеобщи, и о них можно вопрошать любую культуру». «Мало этого, — добавлял А.Я. Гуревич, ссылаясь в частности на речи немецкого проповедника XIII в. Бертольда, — со временем я имел возможность убедиться, что выбор аспектов средневековой культуры в "Категориях" далеко не случаен, ибо находит свое соответствие в самосознании изучаемой эпохи. .То, что я наметил для изучения те самые темы, которые семью столетиями ранее вычленил для проповеди немецкий францисканец, на мой взгляд, служит доказательством правильности сделанного мною выбора, хотя выбор этот, как уже подчеркнуто выше, в немалой мере был подсказан состоянием современного общества» .

Сравнительно недавно в этот спор вмешался А.Л. Юрганов, который попытался «вывести» категории русской средневековой культуры («символические самоосновы» «самосознания и смыслополагания человека в обществе») «ниоткуда, кроме как из себя»38. Такой подход подкупает своей объективностью. Однако он же ставит ряд вопросов, без предварительного ответа на которые подобное исследование вряд ли возможно. Прежде всего, автор не прояснил, по каким критериям выделяется период, в пределах которого осуществляется поиск ключевых слов? В зависимости от границ и продолжительности периода, очевидно, будет меняться набор базовых «орудий самосознания», подлежащих изучению. Во-вторых, встает проблема критериев выделения самих слов-понятий. Даже составление тотального частотного словаря для всех сохранившихся письменных памятников, видимо, не может решить этой проблемы. Неясно, каков уровень репрезентативности уцелевших текстов для культуры своего времени. К тому же, наиболее существенные понятия подчас не «озвучиваются» современниками, прямо или косвенно табуируются обществом как раз в силу своей социальной значимости. В-третьих, перед исследователем все равно встает задача «перевода» этих понятий на свой, актуальный язык, перекодировки ключевых слов. Без этого ученый рискует настолько глубоко «включиться» в материал, что восприятие читателями такого исследования станет столь же проблематичным, как и прочтение исходных текстов. Именно поэтому на практике эта попытка обернулась сведением «средневековых» категорий культуры к актуальному понятийно-категориальному аппарату современных историко-культурологических исследований. Показательно в этом отношении, что, несмотря на стремление автора оперировать «родными» для русского средневековья категориями, сам он вынужден определить проблематику, скажем, второй главы своего труда («"Благословить" или "пожаловать"») следующим образом: «Как, при каких обстоятельствах сложились отношения власти и собственности?»*9.

Понимание культуры, которое сложилось в современной отечественной культурологии, ориентируется, пожалуй, более на герменевтику, нежели на антропологию, и концентрирует внимание на исследовании текстов, циркулирующих внутри изучаемого общества, а не на исследовательских интервью. Обращаясь к рассмотрению не только (и даже не столько) системы понятий, характеризирующих «своих» и «чужих» или «других», но и самих процедур формирования их значения, попытаемся увидеть культурную специфику (но не исключительность) как способ полагания смысла 40. С этой целью в работе сопоставляются концептуально различные формы репрезентации «своих» и «чужих» в Повести временных лет, обнаруживающие, судя по всему, общую для них логику — особую, т.н. абсолютизирующую, модель конструирования «своих» и «чужих». Такой подход позволяет перейти от изучения статичного «образа другого» к самой динамике понимания «другого», вместе с тем видя эту динамику не только как внешнюю изменчивость отношений, но как само движение мысли в ходе их выработки.

Вместе с тем, реконструируемая «абсолютизирующая модель» конструирования летописцем «другого» понимается мною как существенная характеристика одной из сфер изучаемой культуры в ее исторической специфике. При таком подходе выявление этой специфики направлено, прежде всего, на решение проблем понимания его нами и не служит превращению «другого» в «присваиваемого» нами «чужого» (что характерно для подавляющего большинства работ, затрагивающих представления о «своих» и «чужих»).

Именно поэтому в своем исследовании я, с одной стороны, основывалась на тех понятиях, которые нашли воплощение в «терминах», которыми пользовались сами летописцы, а с другой, — искала пути верифицируемого понимания и адекватного описания этих понятий в категориях современной истории, этнологии, религиоведения и, естественно, культурологии.

При этом комплексно использовались различные методы исследования.

Прежде всего, на базе тотального текстологического анализа сохранившихся списков летописей выявлялись все фрагменты текстов, содержащих «этническую» информацию. Контент-анализ этих фрагментов позволяет выявить не только наиболее широко используемые «этнические» «термины» летописца, но и определить их лексико-семантические поля, используя методику ДМ. Брагиной41, а также элементы лингвистической герменевтики, разработанной A.M. Камчатновым42. При этом учитывалась специфика используемого в исследовании материала. В частности, как известно, методика Брагиной создавалась и апробировалась на основе анализа гуманистических трактатов по этике — с их схоластически четкой терминологией и строгой организацией мысли. Камчатнов же работал с древнерусским переводом Нового Завета, отличающийся определенной устойчивостью не только содержания и смысла, но и языка. Язык же древнерусских летописей отличается принципиальной нетерминологичностью»43, что заставляет вносить определенные коррективы в используемые нами методики.

Кроме того, мы используем отдельные подходы и приемы, которые на лингвистическом материале апробированы А. Вежбицкой, изучающей культурные концепты на основании анализа ключевых слов и проводящей кросскультурные исследования через посредство лексики и прагматики44. При этом мы не касаемся вопроса о возможности разработки универсального метаязыка, с помощью которого можно описать любой из рассматриваемых концептов. В то же время невозможно не отметить определенной близости подходов А. Вежбицкой и Л.М. Брагиной.

Каждый из привлекаемых текстов исследуется в следующих аспектах. Прежде всего, это рассмотрение анализируемого произведения с точки зрения его центонно-парафразной структуры, которое имеет целью выявить его составляющие элементы: традиционные мотивы-топосы, явные и скрытые цитаты (устойчивые формулы), приемы композиции и т.п. На этой основе выясняется их значение, смысл используемых образов, придаваемый им внутри культуры, а не презумпциями исследователя. Во-вторых, это анализ каждого из текстов в его целостности, который направлен на выявление характера и степени переосмысления этих значений в контексте рассматриваемых в летописи проблем, а также концептуальных ассоциаций с предшествующей интеллектуальной традицией. В совокупности это позволяет исследовать дискурсивные стратегии, определяющие строение каждого из анализируемых текстов, и именно на этой основе выявить логику соотнесения в них понятий «мы» («наши») и «они» («иные», «другие», «чужие») и определить содержание этих понятий. Такие дискурсивные стратегии достаточно отчетливо проявляются в летописных статьях, что и определяет их важность как источников.

Тем самым, применяемые методы анализа сочетают историко-культурное рассмотрение каждого из текстов как аргументированной идейной концепции и литературоведческие приемы, которые, однако, призваны служить не собственно литературоведческим задачам (скажем, оценке понимания художественности или поэтики текстов как таковой), а выявлению понятийных конфигураций, определяющих смысл изучаемых представлений. Сопоставление результатов анализа каждого из текстов позволит, с одной стороны, обнаружить суть различий в концепциях отношения к «своим» и «чужим», предлагаемых в них, с другой — выявить степень общности внутренней логики этих концепций.

Целью данной работы является выявления смысла противопоставления «своих» и «чужих» в Повести временных лет. В частности, предстоит выяснить, насколько нынешние представления о «национальном самосознании» древнерусских летописцев адекватны тем представлениям, которые традиционно соотносятся с ними.

Для достижения этой цели предстоит решить ряд задач: 1) проанализировать «внешние» критерии разделения племен и народов, о которых идет речь в летописи, на «своих» и «чужих»; 2) рассмотреть основные группы тех «этносов», которые летописец рассматривает как «чужих»; 3) выяснить, кто являлись «своими» для создателей Повести временных лет и, наконец, 4) установить, можно ли выделить группы людей, которые для летописцев были «иными» или «другими» — не вполне «чужими», но и не «своими».

Научная новизна работы определяется:

1) избранным подходом к изучению представлений о себе и о «другом» (изучается не статический «образ-мы» или «образ другого», а динамика их «конструирования» как способ полагания смысла);

2) недостаточной изученностью представлений человека Древней Руси о соседних племенах и народах за пределами собственно политических и этнических аспектов;

3) практической неизученностью логики отношений жителей Древней Руси друг к другу и к окружающим народам;

4) новой интерпретацией избранных в качестве источников текстов на основе описанного подхода.

Научно-практическая значимость. Данное исследование позволит релятивизировать научные представления о способах восприятия «своих» и «чужих», сложившиеся на базе традиционного изучения летописных текстов, и может стимулировать подобную постановку вопроса в дальнейшем, в частности разработку новых интерпретаций истории как внутренних, так и международных отношений Древней Руси. Полученные результаты могут найти практическое применение в учебных курсах по истории культуры Древней Руси, истории православия, в спецкурсах по культурологическим проблемам восприятия «другого», а также в разработке стратегий изучения исторических источников по истории Древней Руси.

В соответствии с целью и задачами работы, исследование состоит из введения, двух глав и заключения, а также списка использованных источников и литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Семантика "своих" и "чужих" в Повести временных лет"

Заключение

Таким образом, в Повести временных лет достаточно четко разводятся «свои» и «чужие». Они представляют два своеобразных этических полюса: первые — со знаком «плюс», вторые — со знаком «минус». Основным критерием деления на «них» и на «нас» для летописца, безусловно, является конфессиональная принадлежность. Причем, эти два полюса, как ни странно, не имеют четкой границы, они как бы плавно «перетекают» друг в друга, поскольку одни могут принять крещение, а другие — стать грешниками или даже вероотступниками. Крайними точками в этом противопоставлении занимают две категории: с одной стороны — «нечистые челов'Ьки», с другой — «новые людье», христиане. Для первых возможность спасения на Страшном суде полностью исключена. Для вторых — вполне возможна. И это, пожалуй, самое главное для летописца.

Така градация от «своих» — через «иных» и «других» — к «чужим» в принципе подтверждает условную парадигму славянского самосознания, предложенную Н.И. Толстым. Действительно, первым — и основным — для создателей Повести временных лет был показатель религиозный. Здесь, однако, грань проходила не между христианами и язычниками, как считал Н.И. Толстой, а между православными христианами и представителями всех прочих конфессий (в том числе, и христиан-католиков). На втором месте, как будто, как и предполагал Н.И. Толстой, для них стоял «общеплеменной показатель» (славянин — не славянин). Однако уже здесь, на наш взгляд, следует внести определенные коррективы. Принадлежность к «Оловеньскому языку» оказывается, при ближайшем рассмотрении, не столько «общеплеменным» показателем, сколько принадлежностью к славянской ветви православия. Что касается «среднеплеменного», и «частноплеменного» показателей, то они, судя по всему, вообще мало занимали ранних летописцев. Об этом, в частности, говорит то, что различия между восточнославянскими «племенами» носили, по определению П.В. Лукина, «второстепенный характер». Исключения составляют, с одной стороны, «поляне», которых — при общей «негативной» характеристике их как язычников — летописец все же называет: «мужи мудри и смыслени»260 и, видимо, в какой-то степени идентифицирует себя с ними. С другой же, — видимо, летописные «вятичи» и, возможно, «радимичи», которым в Повести временных лет приписывается особое, отличное от всех прочих восточнославянских «племен» происхождение («от Ляхов»). Тем не менее, они явно причисляются к «своим», хотя и являются «иными». К своим же, но уже «другим», судя по тому, в каких терминах описывает их летописец, относятся «дикие» половцы.

Что же касается «государственного» разделения «своих» и «чужих», то в проанализированных нами текстах его установить не удалось. И, видимо, это не случайно. Совершенно очевидно, что представлений о государстве и собственно политических институтах во время создания Повести временных лет еще не сложилось. Летописная «Русская земля», которую довольно часто пытаются трактовать как политическое образование, понимается летописцами лишь как некий «институт», защищающий правую веру, а потому не имеющий четких территориальных границ (для авторов Повести временных лет — они подвижны и постоянно меняются, включая разные «этносы») и, уж тем более, не имеющий отношения собственно к светской власти как таковой.

Особую роль в характеристике «чужих» играет присвоение им «истинного имени». Отнесение к «Измдидьтяндм», «Амонитяндм», «бдомдяндм», потомкам Лота, «Сдрдциндм» либо «нечистым чедов^кдм» для летописца — и его потенциальных читателей — имеет огромное значение. Все они занимают крайнее место среди «языков», предвещая более или менее близкое наступление светопреставления. Их верное определение — одна из насущных задач, которую составители Повести временных лет решают на всем протяжении создаваемой ими летописи. Выстраивание их образов основывается на наделении каждого из этих «народов» чертами, которые должны носить те или иные пришлые, совершенно «чужие» орды последних времен. Что за «народ» вторгся в пределы «Русьской земли»? Каково его сокрованное имя: еще «Излллильтяне» или уже «нечистые чедов'кки»? Чего ожидать от них? Насколько приблизился мир к своему концу? — Все эти вопросы были связаны с летописными характеристиками «чужих», в свете эсхатологических конпепций, которыми мыслили книжники рубежа Х1-ХН вв. Они-то и задавали логику выстраивания образов «своих» и «чужих» в раннем русском летописании.

Список научной литературыНиколаева, Ирина Витальевна, диссертация по теме "Теория и история культуры"

1. Библия: Синодальный перевод.

2. Библия: Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета на церковнославянском языке с параллельными местами. М., 1993.

3. Библия 1499 года и Библия в Синодальном переводе: С иллюстрациями. В десяти томах. М., 1997. Т. 4.

4. Известия византийских писателей о Северном Причерноморье // Известия Государственной Академии истории материальной культуры. Л., 1934. Вып. 91.

5. Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей. М., 1998. Т. 2.

6. Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила в византийской и славяно-русской литературах: Исследования и тексты. М., 1897.

7. Истрин В.М. Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха: Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе. Текст, исследование и словарь. Пг., 1920. Т. 1: Текст.

8. Куник A.A., Розен В.Р. Известия ал-Бекри и других авторов о Руси и славянах. СПб., 1878. 4.1.

9. Лаврентьевская летопись // Полное собрание русских летописей. М., 1997. Т. 1.

10. Летописец Еллинский и Римский. СПб., 1999. Т. 1: Текст.

11. Мильков В.В. Древнерусские апокрифы. СПб., 1999.

12. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов // Полное собрание русских летописей. М., 2000. Т. 3.

13. Повесть временных лет / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. 2-е изд., испр и доп. СПб., 1996.

14. Порфиръев И. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях. Казань, 1872.

15. Радзивиловская летопись // Полное собрание русских летописей. Д., 1989. Т. 38.

16. Хожение за три моря Афанасия Никитина. М., 1986.

17. Якубовский А.Ю. Рассказ Ибн ал-Биби о походе малоазийских турок на Судак, половцев и русских в начале XIII в. // Византийский временник. 1927. Т. 25. С. 53-76.1. Исследования и пособия

18. Аверинцев С.С. Литература // Культура Византии: IV— пер. пол. VII в. М., 1984.

19. Аджиев М. Мы от рода половецкого. М., 1992.

20. Акашев Ю.Д. Историко-этнические корни русского народа. М., 2000.

21. Алексеев A.A. Текстологическое значение Геннадиевской Библии 1499 года // Тысячелетие Крещения Руси. М., 1989. С. 325—329.

22. Алексеев A.A. Текстология славянской Библии. СПб., 1999.

23. Алешковский М.Х. Повесть временных лет: Судьба литературного произведения в Древней Руси. М., 1971.

24. Артамонов М.И. История СССР. М., 1939.

25. Асов А.И. Славянские руны и «Боянов гимн». М., 2000.

26. Асов А.И. Тайны «Книги Велеса». М., 2001.

27. Бартольд В.В. Сочинения. М., 1965. Т. 3.

28. Бартольд B.B. Арабские известия о русах // Советское востоковедение. М.; Л., 1940. Т. 1.

29. Баткин JI.M. О том, как Гуревич возделывал свой аллод // Одиссей. 1994. М., 1994.

30. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965 (2-е изд. М., 1990).

31. Бегунов Ю.К. Тайные силы в истории России. СПб., 1995.

32. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов / Пер. с фр.М., 1995.

33. Бибиков М.В. Византийский историк Иоанн Киннам о Руси и народах Восточной Европы. М., 1997.

34. Брагина JI.M. Методика количественного анализа философских трактатов эпохи Возрождения // Математические методы в историко-экономических и историко-культурных исследованиях. М., 1977. С. 280-298.

35. Брагина JI.M. Методика количественного анализа философских трактатов эпози Возрождения // Математические методы в историко-экономических и историко-культурых исследованиях. М., 1976.

36. Брагина JI.M. Опыт исследования философского трактата XV века методом количественного анализа // Математические методы в исторических исследованиях. М., 1972.

37. Брагинский В.И. Проблемы типологии средневековых литератур Востока. М., 1991.

38. Буданова В.П, Горский A.A., Ермолова И.Е. Великое переселение народов: Этнополитические и социальные аспекты. М., 1999.

39. Буданова В.П. Варварский мир эпохи Великого переселения народов. М., 2000.

40. Буданова В.П. Этнонимия племен Западной Европы: Рубеж античности и средневековья. 2-е изд. М., 1993.

41. Васильев A.A. Готы в Крыму // Известия Государственной Академии истории материальной культуры. Л., 1927. Т. 5.

42. Васильевский В.Г. Из истории Византии в XII в. // Славянский сборник. СПб., 1877. Т. 2. Разд. 1. С. 247, и др.

43. Ведюшкина И. В. «Русь» и «Русская земля» в Повести временных лет и летописных статьях второй трети XII — первой трети XIII вв. // Древнейшие государства Восточной Европы. 1992-1993. М., 1995. С. 101116.

44. Ведюшкина И.В. Чувство-Мы в Повести временных лет // Восточная Европа в Древности и Средневековье. Древняя Русь в системе этнополитических и культурных связей. Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В.Т.Пашуто. Тезисы докладов. М., 1994. С. 4-8.

45. Ведюшкина И.В. Формы проявления коллективной идентичности в Повести временных лет // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М., 2003.

46. Ведюшкина И.В. Этногенеалогии в структуре Повести временных лет //: Генеалогия как форма исторической памяти. XIII Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В.Т. Пашуто. Москва, 11-13 апреля 2001. Материалы конференции. М., 2001. С. 39-42.

47. Ведюшкина И.В. «Нарцы еже суть словене» // Восточная Европа в древности и средневековье: X Чтения к 80-летию члена-корреспондента АН СССР В.Т. Пашуто. М., 1990. С. 13-16.

48. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М., 2001.

49. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999.

50. Вежбицкая А. Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики. М., 2001.

51. Великовский С.И. Культура как полагание смысла // Одиссей. 1989. М., 1989. С. 17—21.

52. Вендина Т.И. Русская языковая картина мира сквозь призму словообразования (макрокосм). М., 1998.

53. Вендина Т.И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. М., 2002.

54. Веселоеский И. Очерк историко-географических сведений о Хивинском ханстве. СПб., 1877.

55. Вилкул Т.Л. О проявлениях местного патриотизма: «Наши» в летописании Х1-ХШ вв. // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М., 2003. С. 311-320.

56. Владышевская Т.Ф. Византийская музыкальная эстетика и ее влияние на певческую культуру Древней Руси // Византия и Русь. М., 1989.

57. Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Сравнительно-исторический и типологический анализ праязыка и протокультуры. Тбилиси, 1984. Т. 1-2.

58. Глазырина Г.В. «Конунги Руси» в сагах о древних временах // Первые скандинавские чтения: Этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 1997. С. 26-31.

59. Горский А.А. Баварский географ и этнополитическая структура восточного славянства // Древнейшие государства Восточной Европы: Материалы и исследования. 1995 год. М., 1997. С. 271-282

60. Гриневич Г.С. Праславянская письменность: Результаты дешифровки. М., 1993. (Энциклопедия русской мысли. Т. 1)

61. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972 (2-е изд. М., 1984; 3-е изд. // Избранные труды. М.; СПб., Т. 2: Средневековый мир. С. 15-260).

62. Гуревич А.Я. Предисловие // Гуревич А.Я. Избранные труды. М.; СПб., 1999. Т. 2: Средневековый мир.

63. Гуревич А.Я. Проблемы среневековой народной культуры. М., 1981.

64. Гуревич А.Я. Средневековый мир: Культура безмолвствующего большинства // Гуревич А.Я. Избранные труды. СПб., 1999. Т. 2: Средневековый мир. С. 261-547.

65. Данилевский КН. Древнерусская государственность и «народ Русь»: Возможности и пути корректного описания // Ab Imperio. 2001. № 3. С. 147-168.

66. Данилевский КН. Древняя Русь глазами современников и потомков: IX— XII вв. 2-е изд., испр. и доп. М., 2001.

67. Данилевский КН. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.): Курс лекций. М., 2001.5в. Данилевский КН. Русский социокультурный тезаурус // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 1.

68. Данилевский КН. Эсхатологические мотивы в Повести временных лет // У источника. Вып. 1. Сб. статей в честь члена-корреспондента РАН Сергея Михайловича Каштанова: В 2 частях. М., 1997 1998.

69. Дашкевич Я.Р. Армяне в Исландии: XI век // Скандинавский сборник: Skrifter от Skandinavien. Таллинн, 1990. Вып. 33. С. 87-97.

70. Демин A.C. «Повесть временных лет» // Древнерусская литература: Восприятие Запада в XI—XIV вв. М., 1996. С. 100—156.

71. Демин A.C. Художественные миры древ нерусской литературы. М., 1993.

72. Джаксон Т.Н. Скандинавский конунг на Руси: О методике анализа сведений исландских королевских саг // Восточная Европа в древности и средневековье: Сб. ст. М., 1978.

73. Дмитриевский A.A. Богослужение в русской церкви в XVI в. Казань, 1884. Ч. 1. Приложения.

74. Добровольский Д.А. Этнокультурные представления ранних летописцев в языке Повести временных лет// Источниковедческая компартивистика и историческое построение. Тез. докл. XV науч. конф. Москва, 30 янв-1 февр. 2003 г. М., 2003. С. 117-120.

75. Добродомов КГ. О половецких этнонимах в древнерусской литературе // Тюркологический сборник: 1975 г. М., 1978.

76. Дорн Б.А. Каспий. О походах русских в Табаристан. СПб., 1875.

77. Евсеев И.Е. Рукописное предание славянской Библии. СПб., 1911.

78. Х.Еремин И.П. «Повесть временных лет»: Проблемы ее историко-литературного изучения. JL, 1946.

79. Жуковская Л.П. Текстология и язык древнейших славянских памятников. М., 1976.

80. Зализняк A.A., Левонтина И.Б., Шмелёв А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира//Отечественные записки. 2002. № 3. С. 248-261.

81. Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. М., 1967. Т. 1.С. 31; Т. 2.

82. Зиборов В.М. О летописи Нестора: Основной летописный свод в русском летописании XI в. СПб., 1995.

83. Иванов В.В., Топоров В.Н. О древних славянских этнонимах: Основные проблемы и перспективы // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 1: Древняя Русь. С. 413—440.

84. Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила в византийской и славяно-русской литературах: Исследования и тексты. М., 1897.

85. Камчатное A.M. Лингвистическая герменевтика: На материале древнерусских рукописных источников. М., 1995.

86. Карпов А.Ю. «Заклепанные человеки» в летописной статье 1096 г. // Очерки феодальной России. М., 2001. Вып. 3. С. 3-24.

87. Карпов А.Ю. Генеалогия хвалисов и болгар в летописной статье 1096 г. // Архив русской истории. М., 1994. Вып. 4. С. 7-26.

88. Классен Е.И. Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов до Рюриковского времени в особенности с легким очерком истории руссов до Рождества Христова. М., 1854. Вып. 1-3.

89. Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи Евразии. СПб., 1994.

90. Князъкий И.О. Русь и степь. М., 1996.

91. Ковтун JI.C. Азбуковники XVI-XVII вв.: Старшая разновидность. Л., 1989.

92. Колесов В.В. Древняя Русь: Наследие в слове. В 5-ти кн. СПб., 2000. [Кн. 1:] Мир человека.

93. Колесов В.В. Мир человека в слове древней Руси. Л., 1986.

94. Кондратов H.A. История лингвистических учений. М., 1979.

95. Конявская E.JI. Литва в восприятии русских: На материале древнерусских литературных памятников XIV века // Древняя Русь и Запад: Научная конференция. Книга резюме. М., 1996. С. 92-95.

96. Косорукое A.A. Этнонимы «немцы», «венедицы», «греци», «морава» и «хынове» в «Слове о полку Игореве» // Древняя Русь и Запад: Научная конференция. Книга резюме. М., 1996. С. 63-66.

97. Кронгауз М.А. Семантика. М., 2001.

98. Кузьмин А.Н. Образ Польши и поляков в древнерусских источниках: До начала XIV в. // Древняя Русь и Запад: Научная конференция. Книга резюме. С. 88-91.

99. Кулаковский Ю.В. К истории Готской епархии в Крыму в VIII веке // Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1898. № 2.

100. Кумеков Б.Е. Государство кимаков IX—XI вв. по арабским источникам. Алма-Ата, 1972.

101. Куник A.A. О торкских печенегах и половцах по мадьярским источникам // Уч. записки Имп. Академии наук по I и III отделениям. СПб., 1855. Т. 3. Вып. 1-5.

102. Курлаев Е.А. Летописная «югра»: исчезнувшее имя или исчезнувший народ? // Уральский исторический вестник. Екатеринбург,. 1997. № 4:

103. Урал в системе культурных и хозяйственных связей в древности и средневековье.

104. Кучкин В. А. «Русская земля» по летописным данным XI — первой трети XIII в. // Древнейшие государства Восточной Европы. 1992-1993. М., 1995. С. 90-96.

105. Лесной С. «Влесова книга» — языческая летопись до-олеговской Руси. Виннипег, 1966.

106. Лесной С. История русов в неизвращенном виде. Р., 1953—1960. Вып. 1— 10.

107. Лесной С. Пересмотр основ истории славян. Мельбурн; Виннипег, 1956-1972.

108. Лесной С. Русь, откуда ты? Основные проблемы истории Древней Руси. Виннипег, 1964.

109. Литаврин Г.Г. Представления «варваров» о Византии // Византийский временник. М., 1986. Вып. 46. С. 100-108.

110. Лихачев Д.С. «Повесть временных лет»: Историко-литературный очерк // Повесть временных лет / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1996. С. 297

111. Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947.

112. Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) И Успенский Б.А. Избранные труды. М., 1994. Т. 1: Семиотика истории. Семиотика культуры. С. 219— 235.

113. Лучицкая С.И. Образ Другого: мусульмане в хрониках крестовых походов. СПб., 2001.

114. Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975.

115. Ляшевский С.Н. Доисторическая Русь. Балтимор, 1977.

116. Ляшевский С.Н. История христианства в земле русской: Очерки по Преистории Руси. Балтимор, 1968.

117. Маеродина P.M. Киевская Русь и кочевники: Печенеги, торки, половцы. Историографический очерк. Д., 1983.

118. Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания: Историко-литературное исследование. Киев, 1901.

119. Мельников A.C. Славяне в представлениях шведских учёных XVI-XVII веков // Первые скандинавские чтения: Этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 1997. С. 147-154.

120. Мельникова Е.А. Древнескандинавские географические сочинения. М, 1986.

121. Мильков В.В. Древнерусские апокрифы. СПб., 1999.

122. Мильков В.В. Осмысление истории Древней Руси. СПб., 2000.

123. Мирзоев В.Г. Былины и летописи — памятники русской исторической мысли. М., 1978.

124. Миролюбов Ю.П. Собрание сочинений. München; Madrid, 1974—1991. Т. 1—22.

125. Мошин В.А. Sparcia Gotqia в Хазарии в VIII в. // Труды IV съезда русских академических организаций за границей. Белград, 1929. Ч. 1. С. 149-156;

126. Мурашева В.В. Древнерусские ременные наборные украшения: X-XIII вв. М., 2000.

127. Мургулия М.П., Шушарин В.П. Половцы, Грузия, Русь и Венгрия в XII— XIII веках. М., 1998.

128. Новосельцев А.П. «Мир истории» или миф истории? // Вопросы истории. 1993. № 1.

129. Описание русских и словенских рукописей Румянцевского музеума. СПб., 1842.

130. Очерки истории культуры славян. М., 1996

131. Парамонова М.Ю. Славянский восток в Хронике Титмара Мерзебургского: Образ «иного» на пересечении идеологии и риторики // Одиссей. Человек в истории. 1998. М., 1999. С. 26-55.

132. Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1965.

133. Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX—XI вв. М.; Смоленск, 1995.

134. Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. М., 1998.

135. Плетнева С. А. Печенеги, торки, половцы // Степи Евразии в эпоху средневековья. (Археология СССР). М., 1981.

136. Плетнева С.А. Половецкие каменные изваяния // Свод археологических источников. М., 1974. Вып. Е4—2.

137. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. 2-е изд., доп. и испр. М., 1979.

138. Приселков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. 2-е изд. СПб., 1996.

139. Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего Средневековья. М., 1982.

140. Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне VI—XII вв.). М., 1991.

141. Рогачевская Е.Б. Западный мир в «Хождении на Флорентийский собор» // Герменевтика древнерусской литературы. М., 2000. Сб. 10. С. 252-261.

142. Рудаков В.Н. Восприятие монголо-татар в летописных повестях о нашествии Батыя // Герменевтика древнерусской литературы. М., 2000. Сб. 10. С. 135-175.

143. Рудаков В.Н. Отображение монголо-татар в древнерусской литературе середины XIII XV века: Эволюция представлений, сюжетов и образов. Автореф. дис. .канд. филол. наук. М., 1999.

144. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. 2-е изд., доп. М., 1993.

145. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987.

146. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981.

147. Скржинская Е.Ч. Половцы: Опыт историчемкого истолкования этникона // Византийский временник. 1986. Т. 46.

148. Смирнов A.B. Процедуры формирования смысла в средневековой арабо-мусульманской философии. Автореф. дис. . докт. философ, наук. М., 1998.

149. Степи Евразии в эпоху средневековья / Ред. С.А. Плетнева. М., 1981. С. 214,218-219.

150. Тарпанов З.К. Язык и культура. Петрозаводск, 1984.

151. Творогов О.В. Лексический состав «Повести временнх лет»: Словоуказатели и частотный словник. Кроме «Поучения» Владимира Мономаха // Лаврентьевская летопись.

152. Тихомиров М.Н. «Список русских городов дальних и ближних» // Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979.

153. Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979.

154. Толстое С.П. Из предыстории Руси // Советская этнография. 1947. № 6-7.

155. Толстое С.П. Новогодний праздник «Каландас» у хорезмийских христиан начала XI в. // Советская этнография. 1946. № 2.

156. Толстое С.П. По следам древнехорезмийской цивилизации. М.; Л., 1948.

157. Толстой H.H. Этническое самопознание и самосознание Нестора Летописца, автора «Повести временных лет» // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 1: Древняя Русь. С. 441—447.

158. Трубачев О.Н. Древние славяне на Дунае (южный фланг). Лингвистические наблюдения // Славянское языкознание: XI

159. Международный съезд славистов. Братислава, сентябрь 1993 г. Доклады российской делегации. М., 1993. С. 3-23.

160. Успенский Б.А. Дуалистический характер русской средневековой культуры: На материале «Хождения за три моря» Афанасия Никитина // Успенский Б.А. Избранные труды. М., 1994. Т. 1: Семиотика истории. Семиотика культуры. С. 254—297.

161. Успенский Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей: Реликты язычества в восточнославянском культе святого Николая Мирликийского. М., 1982.

162. Успенский Ф.Б. Скандинавы. Варяги. Русь: Историко-филологические очерки. М., 2002.

163. Филин Ф.П. Лексика русского литературного языка древнекиевской эпохи: По материалам летописей. Л., 1949.

164. Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII-XV веках: К вопросу о зарождении восточнославянских народностей // Славяноведение. 1993. № 2. С. 42-66.

165. Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII-XV веках // Славяноведение. 1993. № 2. С. 42-66.

166. Флоря Б.Н. О некоторых особенностях развития этнического самосознания восточных славян в эпоху средневековья и раннего нового времени // Россия — Украина: История взаимоотношений. М., 1997. С. 927.

167. Флоря Б.Н. Формирование славянских народностей: Их этническое самосознание в эпоху раннего Средневековья и перспективы его дальнейшего развития // Очерки истории культуры славян. М., 1996. С. 387-401.

168. Хабургаев Г.А. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. М., 1979.

169. Цейтлин P.M. Сравнительная лексикология славянских языков X/XI— XIV/XV веков: Проблемы и методы. М., 1996 и др.

170. Чалисова Н.Ю., Смирнов A.B. Подражания восточным стихотворцам: встреча русской поэзии с арабо-персидской поэтикой. // Сравнительная философия. Вып. 1. М., 2001.

171. Чекин JI.C. Безбожные сыны Измайловы: Половцы и другие народы степи в древнерусской книжной культуре // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 1: Древняя Русь. С. 691-716.

172. Черепнин JI.B. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды // Исторические записки. 1948. Т. 25.

173. Шахматов A.A. «Повесть временных лет» и ее источники // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР (Пушкинский дом). М.; Д., 1940. Т. 4.

174. Шахматов A.A. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. 1: Вводная часть. Текст. Примечания.

175. Шахматов A.A. Разыскания о древнейших русских летописных сводах // Шахматов A.A. Разыскания о русских летописях. М.; Жуковский, 2001.

176. Шляпкин И.А. Русское поучение XI в. о перенесении мощей Николая Чудотворца и его отношение к западным источникам // Памятники древней письменности. СПб., 1881. Вып. 19.

177. Шмелёв А.Д. Русская языковая модель мира: Материалы к словарю. М., 2002.

178. Эггерт В. Идентификация и «Чувство-Мы» у франкских и немецких хронистов (до периода борьбы за инвеституру) // Средние века. 1982. Вып. 45. С. 104-118.

179. Юрганов A.JI. Категории русской средневековой культуры. М., 1998.

180. Юрганов А.Л., Данилевский H.H. «Правда» и «вера» русского средневековья // Одиссей. Человек в истории: Культурная история социального. 1997. М., 1998. С. 146-170.

181. Яковлева Е.С. О языковой картине мира в аспекте её динамики: переосмысление старых значений // Слово в тексте и словаре: Сб. ст. к семидесятилетию Ю.Д. Апресяна. М., 2000. С. 281-285.

182. Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира: Модели пространства, времени и восприятия. М., 1994.

183. Alexander P.J. The Bizantine Apocalyptye Tradition / Edited by Dorothy de F. Abraharnse. Berkeley; Los Angeles; London; University of California Press, 1985.

184. Amselle J.-L. Tensions within Culture. I I Social Dynamics. 18 (1), 1992.

185. Anna L. de. The peoples of Finland and early medieval sources: The characterization of «alienness» // Suomen varhaishistoria. Tornion kongressi 14.-16.6.1991. Rovaniemi, 1992. (Studia Historia Septentrionalia. 21.) S. 11-22

186. Bates R.H., V.Y.Mudimbe, J. O'Barr (eds.). Africa and the Disciplines: The Contributions of Research in Africa to the Social Sciences and Humanities. Chicago: U. of Chicago Press, 1993.

187. Clifford J. The Predicament of Culture: Twentieth-Century Ethnography, Literature, and Art. Cambridge: Harvard U. Press, Mass., 1988.

188. Dauge Y.A. Le barbare: Recherches sur la conception romaine de la barbarie et de la civilisation. Bruxelles, 1981 (Collection Latomus. Vol. 176).

189. De Boor C. Nachträge zu dem Notitiae Episcopatuum // Zeitschrift für Kirchengeschichte. 1891. В. XII.

190. Eggert W., Pätzold B. Wir-Gefühl und Regnum Saxonum bei frühmittelalterlichen Geschichtsschriben. Weimar, 1984.

191. Ewig E. Volkstum und Volksbewusstsein im Frankenreich des 7. Jahrhunderts// Caratteri de secolo VII in Occidente 23-9 aprile 1957. Spoleto, 1958. T.2 (Settimani di Studio del Centro Italiano di Studi sull'alto Medioevo. V). P. 587-648.

192. Geertz C. The Interpretation of Cultures. N.Y.: Basic Books, Inc., 1973.

193. Golb N., Pritsak O. Khazarian Hebrew Documents of the Tenth century. -Ithaca, London, 1982.

194. Jones W.R. The Image of the Barbarian in Medieval Europe // Comparative Studies in Society and History: An International Quarterly. L., 1971. Vol. 13. P. 376-407.

195. Kraemer R.S. On the meaning of the term «Jew» in Graeco-Roman inscriptions// Harvard Theology Review. Baltimore (Md.), 1989. 82:1. P. 3553.

196. Lerch P. Khiva oder Khwarizm, seine historische und geographische Verhältnisse. St.-Pb., 1873.

197. Lewicki T. Jeszcze o chores-mijczykach na Wegrech w XII w. // Bieuletyn Zydowskiego Institutu Historyczniego.

198. Lewicki T. Jeszcze o chores-mijczykach na Wegrech w XII w. // Bieuletyn Zydowskiego Institutu Historyczniego. Warsawa, 1957. №21.

199. Marcus G., J.Clifford (eds.). Writing Culture. The Poetics and Politics of Ethnography. Berkley: U. of California Press, 1986.

200. Mazon A. Un peuple imaginaire: les Chvalis // Revue des etudes slaves. Paris, 1929. T. 9. F. 1-2.

201. Moravcsik Gy. Byzantinoturcica. Berlin. 1958. V. 2.

202. Pritsak O. The Origin of Rus. Cambridge (Mass.), 1981. Vol. 1. P. 518.

203. Rosental H. Chalyzians // The Jewish Encyclopedia. New-York; London, 1903. V.3.

204. Ross A.S.C. The Terfinnas and Beormas of Ohthere. Leeds, 1940 (Leeds school of English language: Texts and monographs. № VII).

205. Ruggini C.L. Intolerance: Equal and less equal in the roman world// Classical Philology. Vol. 82. № 3. 1987. P. 187-205.

206. Said E. Orientalism. L.: Routledge, 1978.

207. Schwartz S.B. Introduction // Schwartz S.B. (ed.). Implicit Understandings. Cambridge: Cambridge U. Press, 1994.

208. Shepard J. Another new England? Anglo-Saxon Settlement on the Black Sea //Byzantine Studies. 1974. Vol. 1. P. 21-25.

209. Stocking G. (ed.). Observers observed. Madison: U. of Wisconsin Press, 1983.

210. Thapar R. The Image of the Barbarian in Early India // Comparative Studies in Society and History: An International Quarterly. L., 1971. Vol. 13. P. 408436.

211. Todorov Tz. La conquete de l'Amerique. P., 1982. P. 191.

212. Togan Z. V.A. Ibn Fadlan's Reisebericht // Adhandlungen ftir die Kunde des Morgenlandes. Leipzig, 1939. B. 24. № 3.

213. Vasiliev A. The Goths in the Crimea. Cambridge (Mass.), 1936.

214. Vernadsky G. Byzantium and Southern Russia: The Eparchy of Gothia // Byzantion (A.S.). Boston, 1941. T. XVI: 1940-1941.

215. Williams M.H. The Meaning and Function of Ioudaios in Graeco-Roman Inscriptions // Zeitschrift fur Papyrologie und Epigraphik. Bonn, 1997. Bd. 116. S. 249-262.