Современная риторика в социально-политическом взаимодействии

Кащей, Николай Александрович

автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.11
диссертация на тему: Современная риторика в социально-политическом взаимодействии

Год: 2005
Автор научной работы: Кащей, Николай Александрович
Ученая cтепень: доктора философских наук
Место защиты диссертации: Великий Новгород
Код cпециальности ВАК: 09.00.11

Диссертация по философии на тему 'Современная риторика в социально-политическом взаимодействии'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Современная риторика в социально-политическом взаимодействии"

На правах рукописи

/¿С-

КАЩЕЙ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

СОВРЕМЕННАЯ РИТОРИКА В СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОМ ВЗАИМОДЕЙСТВИИ

Специальность 09.00.11 - социальная философия

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук

Великий Новгород 2005

Работа выполнена на кафедре философии государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Новгородский государственный университет имени Ярослава Мудрого»

Официальные оппоненты:

доктор философских наук, профессор Выжлецов Геннадий Павлович;

доктор философских наук, профессор Рыбаков Николай Сергеевич

доктор политических наук, профессор Завершинский Константин Федорович

Ведущая организация — Российский государственный педагогический университет имени А. И. Герцена

Защита диссертации состоится « _2005 года, в

часов на заседании диссертационного совета Д 212.168.06 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора наук при Новгородском государственном университете имени Ярослава Мудрого по адресу: 173014 Великий Новгород, Антоново, Гуманитарный институт, философский факультет, ауд. 313.

С диссертацией можно познакомиться в библиотеке Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого

Автореферат разослан «_

■14» л

_2005 года

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат философских наук, доцент

(к

Маленко Сергей Анатольевич

Общая характеристика работы

Актуальность темы. Тесная взаимосвязь между риторикой и политикой , характерна для всей социальной истории человечества, она является важнейшим элементом любой формы государственности. Роль и функции риторики в политике и политики в риторике, отношение к ним человека и общества служат показателем культурного и общественного развития, социальной, политической и идеологической ориентации общества.

Актуальность обращения к современной риторике как инструменту социально-политического взаимодействия связана с характером нынешнего периода развития цивилизации, который называют периодом глобализации, а его отличие от предыдущих состоит в том, что впервые объектом человеческой деятельности стало формирование сознания, т.е. самым эффективным видом деятельности человека стало изменение самого сознания, а не окружающей природы. Системы управления и обслуживающие их идеологемы, в том числе и в сфере политики, сформированные в предшествующие периоды, не приспособлены к новой ситуации; они исходят из того, что им принадлежит монополия на формирование сознания и никто этим больше не занимается ни извне, ни изнутри. Старые технологии обмена и манипулирования мнением в новых условиях стали гораздо могущественнее и оказывают неизмеримо большее влияние на развитие общества. Опасность состоит в том, что если манипулирование сознанием и ведение так называемых «информационных войн» становится нормальным поведением общества, нормальным стилем жизни, то неизбежна смерть основополагающих институтов общественной жизни, и, в первую очередь, демократии. Речь идет не о совокупности каких-то институтов, которые формально сохраняются, а о механизмах и средствах учета со стороны государства целей и интересов, существующих в обществе.

Именно поэтому в эпоху «mass media» в современной риторике четко выделяется необходимость не только осознания принципов массовой коммуникации, но и овладение ими. Эта проблема возникает со всей остротой во всем разрезе общественно-языковой практики, не только в деятельности журналиста, педагога, ученого и т.п., но и процессе формирования государством собственной языковой инфраструктуры. Овладение осознанным и целенаправленным речевым поведением должно быть реализовано как на индивидуальном, так и на общественном уровне. Решая эту важнейшую социальную проблему современности, риторика в последние десятилетия бурно развивается и по-новому осознает свое богатое историческое наследие, однако в ее рамках остаются не решенными ряд важных проблем прикладного характера, а комплекс основных теоретических идей требует уточнения и совершенствования. Требуется преодоление гетерогенности, разграничения полей деятельности со многими другими дисциплинами, изучающими речь, а так же вслед за дифференциацией должна прийти интеграция необходимых сведений из философии, логики, современных методов исследования языка и мышления в целях создания адекватной общей теории речевой деятельности, отвечающей требованиям современной науки.

Актуальность темы исследования определяется не только социальной значимостью современной риторики в жизни общества, но и той познавательной ситуацией, которая складывается в сфере риторического знания. Употребление риторики в трёх основных значениях: в прикладном как дидактики (ораторское искусство, руководство по организации эффективной коммуникации, развитие индивидуальных речевых способностей для максимально убедительного воздействия на аудиторию); в теоретическом как теории языкового воздействия на аудиторию, описывающей процедуру порождения персуазивных ментальных актов и инструментарий анализа речевой коммуникации; в философском как метода познания действительности и выявления критериев разумности совершаемых действий, требует комплексного представления о риторическом знании. При этом непосредственным предметом такой риторики (или как ее теперь называют неориторики) становиться речь, связанная с общественной практикой; эта связь выступает основой для построения общей теории коммуникативной деятельности, объектом которой является взаимозависимость между речью и ее дискурсивным функционированием, успех которого есть условие совместной осмысленной деятельности. Достижение эффективной коммуникации обуславливает важность исследования . риторической методологии в постижении закономерностей развития и изменения коммуникативной деятельности, прежде всего: а) в исследованиях коммуникации как специфического процесса осуществления общественных (в первую очередь политических) отношений между людьми и социальными группами; б) в исследованиях коммуникации как специфического инструмента развития сознания и выявления условий, при которых коммуникация может привести к оптимальным результатам в развитии человека и общества; в) в исследованиях закономерностей протекания коммуникации и средств, которые при этом используются, эффекта их воздействия.

О необходимости анализа перспектив риторической методологии говорит и тот факт, что в отечественных философских работах она - в отличие от целого ряда новейших концепций языка и мышления — специально не обсуждалась. Возникнув в 50-е годы прошлого века, как антипод «картезианской лингвистики» и в смысле исходных положений теории, и в смысле культуры научного мышления, неориторика лишена черт экстравагантности, привлекающих внимание, ее мало обсуждают, но она влиятельна. Возможно, неориторическая критика лингвистической философии и логического универсализма не вызвала у сторонников последних особой охоты ввязываться в дискуссию. Между тем, неориторика как методология анализа социально-политического взаимодействия заслуживает серьезного критического разбора по двум причинам.

коммуникации. Ее авторы исходят из того, что межличностное общение возможно лишь в процессе убеждающей аргументации; средством такого общения является язык, целью - достижение разумного согласия. Теория персуазивной коммуникации строиться на персуазивной компетенции, то есть на способности субъекта к речевому освоению типичных социальных ситуаций. Именно персуазивная компетенция ведет к «ненасильственной коммуникации», в рамках которой Юрген Хабермас строит свою универсальную прагматику, основываясь на прагматических универсалиях, общих процедурных принципах, т.е. общих структурах, которые проявляются при стандартных условиях в любом речевом акте. Поэтому актуальной представляется исследование процедурных параметров согласия, на которых, по Хабермасу, и фокусируется риторика.

Во-вторых, неориторика представляет значительный интерес как научная концепция, основанная на глубокой традиции мысли и обобщающая значительный фактический материал. Эмпирическиая база работ по неориторике — европейская философская, научная, юридическая, религиозная, политическая, журнальная литература, а неориторика предстает как исследование семантики текстов в их социальном и идеологическом окружении. Сам принцип неориторического подхода к предмету — изучение речевой техники — придает ей большой вес в изучении проблематики языка и мышления, а так же механизмов коммуникации в процессе социально-политической интеграции. Тесная связь неориторики с логикой и теорией познания, применение ее в качестве эристической диалектики - своего рода методологии гуманитарных наук — несомненно, имеет философское значение и заслуживает подробного рассмотрения.

Исследование риторики в социально-политическом взаимодействии, несомненно, актуально для теории и практики политики, поскольку политика становится в значительной степени политикой благодаря риторике; так как риторика (как практика и теория) нацелена на такое применение языка, которое апеллирует к действию и согласию ее адресатов, без чего не возможно ни совместное действие в обществе в целом, ни политическое действие в частности. Соответственно важна не лингвистическая критика языка, а обоснование его политической и прагматической функций в обществе, которое настойчиво приглашает к языковому управлению политически необходимых споров в средствах информации и, вместе с тем, так же понуждает к необходимому спору об этом общественном языке и соответственно о его ключевых политических понятиях. Поэтому в современных условиях риторика не только методология и теория эффективного использования языка, но и предмет политической полемики, объект спора и борьбы в политике в современных специфических (изначально медиальных) условиях вынужденной публичности. Анализ «борьбы за слова и понятия» уточняет и расширяет представления о политической и прагматической функциях языка в обществе, раскрывает методологию современных политических манипуляций.

Политика и риторика постоянно находятся во взаимодействии и составляют конститутивную платформу для любого социального действия.

Политическая риторика, борьба за правильность основных черт общей практики является ядром любой политической общности. Это находит наглядные подтверждения как, например, в классической античной демократии, так и в современном обществе; широкие риторические процессы инсценируют медиальные соглашения, а также составляют основу для таких государственных образований, в которых более мелкие корпорации оставляют за собой важные политические решения. Решающим здесь является то, что формулируются определяющие позиции в области политической практики и перспективируется поведение актеров на политической авансцене.

Длительный политический порядок не может быть построен на стволах винтовок, политическая стабильность всегда зависит от определенной меры готовности общества к лояльности. Эта готовность общества быть лояльным по отношению к существующему строю, в конечном счете, в своих мотивах опирается на законность политических устоев и ее организационные принципы принятия решения; и эта «вера в законность», к которой так мало понуждают силой, стратегически нацелена на признание политического порядка как основы этой «веры в законность». Еще античная политическая философия дала ответ на вопрос о том, что означает «признание политического порядка», который не потерял до сегодняшнего дня своей актуальности. Он звучит в аристотелевской формулировке приблизительно так: признание политического порядка и вместе с тем возможность стабильности зависят от степени нормативного соответствия этого политического порядка действующим представлениями о добре и зле, справедливости и несправедливости и других ценностях. Правда здесь возникает ряд вопросов, связанных ни сколько с функциональным пониманием нормативных убеждений, которые должны обеспечивать стабильность политического общественного устройства, сколько с тем, чего стоит ожидать от таких ориентированных на общие ценности убеждений в современных специфических условиях плюрализма. Таким образом, и сегодня обоснование риторики как общей методологии политической резонности одна из насущных задач социальной философии.

В связи со всем сказанным несомненную актуальность приобретает системное изложение имеющегося знания о роле и месте современной риторики в социально-политическом взаимодействии, обоснование целостной картины взаимосвязи риторики и политики.

Степень разработанности проблемы. Вообще, интерес современной философии к риторике и политике остается удивительно незначительным, хотя для философии генетически и систематически политика и риторика играла всегда особенную роль, скажем, например, в философских системах софистов, Платона, Аристотеля, Цицерона, Квинтилиана и др. Отсутствие внимания со стороны философии к проблемам политики и риторики связано, как отмечают некоторые авторы, в первую очередь, с междисциплинарным характером исследуемых проблем и вытекающими отсюда трудностями, а так же с известным упадком духа теории риторики, который продлился вплоть до середины XX века. Отказ от риторики происходил потому, что она фактически была превращена в нормативно-стилистическое учение и третировалась как

чисто учебная дисциплина, не имеющая серьезных научных оснований. Возрождение риторики во второй половине XX века протекает на общей предпосылке, что язык есть не только средство осознания действительности, но и средство ее изменения; речь как социальное действие и соответственно как взаимодействие между участниками дискурса становиться объектом новой риторики. Риторику определяют (уже в современных терминах) как науку об оптимальной и эффективной коммуникации, что вполне соответствует интересам социальной философии в ее нацеленности на разрешение проблем связанных с социально-политическим взаимодействием в современном обществе, о сути которых говорит известное высказывание: «право на власть — это всегда право на речь».

Социально-политическое взаимодействие в современной риторике рассматривается с двух позиций: во-первых, оно исследуется с точки зрения классической риторики — в этом направлении работают в основном лингвисты,, во-вторых, значимым . фактором современной научной жизни являются исследования социально-политической жизни общества с , точки зрения современной теории аргументации, здесь прерогатива принадлежит философам, логикам, правоведам. Риторика в классическом понимании задавала наиболее эффективные формулы речевого воздействия, в которых были заинтересованы как античность (что приводит к ораторскому искусству), так и средние века (что приводит к науке о построении проповеди -гомилетике); в современных условиях задача классической риторики заключается в том, чтобы научить управлять системой речевых коммуникаций в пределах своей компетенции, решение которой должно опираться на культуру речи данного общества, то есть, на систематизацию через речь культуры как целого. Здесь следует назвать работы Авеличева А.К., Аверинцева С.С., Баранова А.Н., Безменовой H.A., Волкова A.A., Гаспарова M.JL, Гиндина С.И., Демьянкова В.З., Медведевой К.В., Мейзерского В.М., Муратовой К.В., Пешкова И.В., Почепцова Г.Г., Розеншток-Хюсси О., Рождественского Ю.В., Трошиной H.H., Хазагерова Г.Г., Юниной Е.А. и др., а также можно указать на ряд статей, которые появились во второй половине 90-х годов прошлого века в специализированном проблемном журнале «Риторика». Стоит отметить работы Михальской А.К. по сравнительно-исторической риторике, в рамках которой она предлагает современные риторические подходы и методы решения актуальных проблем соотношения речи и власти, форм речи и форм социума, специфики речи средств массовой информации и политики.

посылкой здесь становиться неудовлетворенность двумя науками, традиционно сориентированными на высказывание: логика, по мнению неориторов, слишком абстрактна, а лингвистика - слишком конкретна для этих целей. Неориторика определяется ими как социальная, интеллектуальная, вербальная деятельность, необходимая для того, чтобы оправдать или опровергнуть мнение, состоящее из набора высказываний и направленное на то, чтобы получить одобрение аудитории. С нашей точки зрения, для обозначения данного направления исследований более подходящим является термин персуазивная риторика, который вводит немецкий неоритор Ёзеф Коппершмидт. В персуазивной риторике аргументация выступает методологией убеждения и обнаруживает следующие составляющие: экстернализация, функционализация, социализация и диалектификация. Под экстернализацией аргументации понимается принципиальная ориентация на вербальную коммуникацию. Под функционализацией аргументации понимается аргументация как целенаправленная деятельность, как процесс, а не продукт. Под социализацией аргументации понимается ее коммуникативный и интерактивный характер, когда говорящий и слушающий поочередно меняются местами. Наконец, диалектификация позволяет говорить о про-аргументации или о контраргументации. Среди отечественных исследований, в которых в той или иной мере рассматриваются обозначенные аспекты, можно назвать работы Алексеева А.П., Беркова В.Ф., Воробьевой C.B., Герасимовой И.А., Маркова Б.В., Мигунова А.И., Новоселова М.М., Оливер Х.Р., Рябцевой Н.К., Светлова В.А., Сергеева В.М., Чеушова В.И., Чуешовой А.Г., Яскевич Я.С. и другие. С появлением русской версии международного журнала «Аргументация» можно надеется на появление новых интересных идей и разработок в данном направлении.

Риторика как основа для социально-политического взаимодействия осмысляется с различных философских позиций. Так П. Птассек, Б. Сандкаулен-Бок, Й. Вагнер, Г. Ценкерт говорят о «доксическом» или «риторическом устройстве социально-политического мира» и пытаются в рамках неософистики обеспечить присоединение коммутантов к общим потенциалам согласия. Следует назвать имена Х.-Г. Гадамера, К.-О. Апеля, с их герменевтическим и трансцендентально герменевтическим подходами к предмету риторики, а так же Г. Блюменберга, который рассматривает риторику с позиций философской антропологии. Именно различие философских подходов к пониманию механизмов социально-политического взаимодействия и роле в этом процессе риторики объясняет те трудности, с которыми сталкиваются Ю. Хабермас, Н. Луман, Д. Роле в купе с так называемыми неоаристотелистами (Д. Штернбергер, В. Геннис, JI. Штраус, X. Аренда- и др.) и коммунитаристами (А. Макинтайр, X. Тэйер, М. Ветцер и др.) в своих попытках вернуть демократическим политическим ценностям привлекательность и разрешить основную политическую проблему современности, которую Ю. Хабермас обозначил как преодоление когнитивного диссонанса между универсальным призывом к национальной миссии и партикулярной природой фактически существующих интересов. Поэтому преодоление теоретической,

мировоззренческой и идеологической односторонности, которая присутствует в различных работах, посвященных риторике и политике, является необходимой предпосылкой продуктивных социально-философских исследований различных моделей функционирования риторики как инструмента социально-политического взаимодействия.

Цели и задачи исследования. Состояние разработанности проблемы диссертационной работы определяет ее цель: исследовать современную риторику как инструмент и механизм социально-политического взаимодействия и выяснить основные функции риторики в жизни современного общества.

В связи с чем, работа направлена на селективную реконструкцию современных и историко-философских концепций политики со специфическим интересом: выявить роль и значение языка в различных моделях социально-политического взаимодействия. Этот специфический интерес можно назвать теоретико-риторическим, поскольку последнее пронизывает практически все социально-философские концепции общества. Чтобы реализовать намеченную цель, мы вынуждены социальную философию и теорию риторики увязать друг с другом, поэтому можно обозначить данное исследование как теоретико-риторический взгляд на философские концепции социально-политического взаимодействия, с одной стороны, и как социально-философский взгляд на теорию риторики, с другой стороны.

В соответствии с поставленной целью формируются следующие задачи исследования:

- во-первых, обосновать такую теоретическую конструкцию риторики, которая позволяет осуществлять риторическую рационализацию различных концепций политики и тем самым выступает надежной методологией анализа социально-политического взаимодействия;

- во-вторых, установить место риторики в современном гуманитарном знании, рассмотреть теоретические основы современной риторической дидактики и определить их уместность в качестве принципов познания практической риторики, чтобы обозначить перспективы взаимодействия между практической и теоретической риторикой как основы общественного и в первую очередь политического успеха;

- в-третьих, выявить специфику риторического прочтения политики, определить, что риторика выражает не только методологические основания, но и является оригинальным способом существования политического;

- в-четвертых, обосновать в рамках риторической стратегии бинарной дифференциации и кодификации смысла понятий прецепторальную риторику как средство политического господства и на материалах философии Платона определить политическую функцию риторики в идеальном государстве;

- в-пятых, исследовать трансформацию платоновского понимания риторики в теорию речевого убеждения (гомилетику как теорию субсидиарного провозглашения), и соответственно адаптацию Августином стратегии бинарной дифференциации понятий в риторику как субсидиарное средство герменевтики;

- в-шестых, рассмотреть риторику как объект спора и борьбы в политике в современных специфических условиях вынужденной публичности, показать политическое препирательство вокруг проблем языка как борьбу различных политических сил за общественное присутствие и признание;

- в-седьмых, обосновать процедуралистический характер методического принципа, действующего в интересах оформления политического волеизъявления и принятия решения как процесс открытого оформления мысли в языке и на материале аристотелевской философии выявить функциональную модель политической риторики как средство информации в процессе политического обсуждения;

- в-восьмых, исследовать риторику как совместный диалог, в котором осуществляется политическая речь, конкретизируется открытость общества, обозначив возможности и границы причастности к политике;

- в-девятых, показать, что системный процедурализм Н. Лумана, основанный на иррациональных ресурсах человека, не только с необходимостью приводит к идее «провизорского» и соответственно «аперсуазивного соглашения» в процессе принятия политического решения, но и к установке направленной против требований ориентации на рациональное согласие в политическом дискурсе;

- в-десятых, обосновать, основываясь на материалах конвенционализма (Т.Гоббс, Д.Ролс) и процедурализма (Ю.Хабермас), риторику как общую методологию политической резонности.

Конкретизация решаемых задач осуществляется в ходе исследовательской работы.

Объектом исследования является современная риторика как инструмент и механизм социально-политического взаимодействия.

Предметом исследования выступает анализ социально значимых идей современной риторики в различных моделях социально-политической практики.

Методологическая основа исследования. Методологической основой настоящего исследования выступает теория универсальной прагматики Юргена Хабермаса. В рамках этой методологии риторическое исследование социально-политических проблем заключается в том, чтобы реформировать согласованность между содержанием и идеей как согласованность между совместным действием и консенсуально ориентированным смыслом и тематизировать речь как основу согласия, предоставив возможность для взаимодействия социальным субъектам. Эта содержательная речевая работа обособляет риторику как специфическую, языковую, целеполагающую рефлексию, информирующую общественное согласие, в котором благодаря эффективности речи обнаруживается интерсубъективное, следовательно, могущее быть консенсуальным, содержание, и, где одновременно смысловая направленность обладает единственной возможностью его легитимации. В контексте нашего исследования это приводит к выполнению следующих двух методических требований: 1) если риторика имеет значение не только как более или менее составная частность социально-политической практики, а признается

как ее оригинальный способ существования, то можно прочесть в дифференциациях политической риторики соответствующие дифференциации понятия политического; 2) если риторика является образцовым и репрезентативным типом убедительного применения языка, то можно в нем конкретизировать социальную функцию риторики по политической координации и интеграции общества.

Научная новизна исследования. Научная новизна диссертационного исследования определяется характером ее объекта и предмета, а также целью и решаемыми задачами. Работа направлена на углубление и уточнение современных социально-философских знаний о риторике и политике и об эффективном социально-политическом взаимодействии в современном обществе. Положения и выводы исследования позволяют:

- во-первых, сформировать научную концепцию взаимодействия риторики и политики в жизни общества, которая могла бы использоваться как в социально-философских, так и других гуманитарных исследованиях;

- во-вторых, осмыслить целостную картину исторической взаимообусловленности риторики и политики;

- в-третьих, развивать методологическую базу социально-философских исследований, которая в работе рассматривается как персуазивная техника современной риторики.

Научная новизна диссертационного исследования выражается в следующих его результатах, выносимых на защиту.

Во-первых, в работе осуществлен анализ риторики как методологии убеждения (персуазивной техники), и, исходя из этого, установлена взаимосвязь между целеполаганием в теории персуазивности и в . теории дискурса. Эта взаимосвязь позволяет говорить об общей теории коммуникативной деятельности, объектом которой является взаимозависимость между речью и ее дискурсивным функционированием, успех которого есть условие совместной осмысленной деятельности людей.

Во-вторых, определено место риторики в современном гуманитарном знании, она предстает как социальная технология и теоретическая критика: в первом случае в ней язык рассматривается и понимается как инструмент поведенческого управления, во втором — как средство мышления и средство информации процесса соглашения, в связи с чем, устанавливается взаимосвязь между практической и теоретической риторикой.

В-третьих, определена специфика риторической рационализации механизмов социально-политического взаимодействия, которая проявляется в том, что риторика выражает не только методологические основания, но и является оригинальным способом существования политического, поскольку исследует язык в политике и его работу по конституированию исключительного и особенно представительного политика в лице общественной субсистемы.

«идеального общества», но также средство просвещения граждан и средство коммуникационного освобождения имманентно присущего обществу потенциала рациональности.

В-пятых, осуществлен анализ трансформации платоновского понимания риторики в теорию речевого убеждения (гомилетику как теорию субсидиарного провозглашения), и соответственно адаптации Августином стратегии бинарной дифференциации понятий в субсидиарную риторику, которая благодаря церкви и «спасительному посланию» есть функциональная субституция политической речи и ее общественного характера, является эффективной стратегией в процессе освобождения значимых ценностей от узурпации и оккупации идейными и политическими противниками.

В-шестых, на основе исследования риторики как объекта спора и борьбы в политике в современных условиях доказано, что политическое препирательство вокруг проблем языка есть борьба различных политических сил за общественное присутствие и признание, что традиционная стратегия языковой политики, лишающая политического противника богатства публичного языка, сегодня представляет опасность для политики, поскольку язык теряет фундаментальность своего воздействия, и функции языка в политике становятся размытыми.

В-седьмых, на материале аристотелевской философии обоснован процедуралистический характер политического волеизъявления и принятия решения, что позволяет специфицировать риторику как процесс рассуждения, размышления, советывания, то есть как процесс открытого оформления мысли в языке, а функциональная модель политической риторики предстает средством информации в процессе политического обсуждения.

В-восьмых, осуществлен анализ риторики как совместного диалога, в котором осуществляется политическая речь, исходя из представлений X. Арендт о действии как взаимодействии, в котором конкретизируется открытость общества, обозначены возможности и границы причастности к политике.

В-девятых, доказано, что лумановское гетерархическое общество «гиперкомплексной поликонтекстуализации», в котором нет больше никаких вершин, никаких представительных центров, никого верха и низа, есть следствие методологии системного процедурализма, в основе которой лежит идея «культуры провизорского (временного) соглашения» как коммуникативный стиль, направленный против требований ориентации на рациональное согласие в политическом дискурсе.

В-десятых, обоснована риторика как общая методология политической резонности, состоящая в выработке эффективных риторических образцов согласования принципа и практики политического дискурса, что приводит к системному расширению ее предмета, а так же более масштабно включает в процесс социально-политического взаимодействия параметры согласия.

инфраструктуре, позволяют углубить знание о механизмах и структуре функционирования речи в различных политических системах, о месте риторики в современном знании. В работе представлен комплекс теоретических идей, устанавливающих междисциплинарные связи со многими другими науками, изучающими риторику и социально-политическую практику, а так же интегрирующих необходимые сведения из философии, логики, современных методов исследования языка и мышления, что способствует созданию адекватной общей теории речевой деятельности, отвечающей требованиям современной науки и культуры, более полно раскрывает языковую инфраструктуру общества.

Теоретический анализ риторики как методологии и теории эффективного использования языка в современных условиях уточняет и расширяет представления о политической и прагматической функциях языка в обществе, раскрывает методологию современных политических манипуляций. Это важно и в практическом, и в прагматическом плане, поскольку не только обеспечивает понимание носителем политической и риторической культуры той речевой среды, в которой он находиться, но и расширяет возможности координировать свое речевое и политическое поведение, адекватно оценивать речевое поведение других политических контрагентов.

Положения диссертации могут быть применены при чтении курсов социальной философии, теории и культуры речи, истории философии, антропологии, риторики, теории и практики аргументации, а также различных спецкурсов, посвященных как философским проблемам языка, так и различным моделям социально-политического взаимодействия.

Научное понимание сущности и специфики функционирования речи в социально-политической жизни общества способствует взаимопониманию и взаимной толерантности людей, представляющих различные политические взгляды, и может оказать помощь в социально-политическом конструировании эффективных каналов межкультурной и межпартийной коммуникации. Кроме того, знакомство со структурным описанием и методами анализа риторических стратегий социально-политического взаимодействия позволяет человеку и социальным группам перестать быть жертвами манипулирования, пассивными объектами, дает знание, необходимое для человека в современном демократическом обществе.

ценностей» европейской культуры» (Великий Новгород, март 2003 г.), на международной научной конференции «Эстетика научного познания» (Москва, октябрь 2003 г.), на Всероссийской научной конференции «Бренное и вечное: прошлое в настоящем и будущем философии и культуры» (Великий Новгород, октябрь 2003 г.), на научной конференции «Рациональность и вымысел» (Санкт-Петербург, октябрь 2003 г.), на VIII общероссийской научной конференции «Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке» (Санкт-Петербург, июнь 2004 г.), на научной конференции «Антропологические конфигурации современной философии» (Москва, декабрь 2004 г.).

Основные идеи диссертации изложены в статьях и монографии «Риторика и политика в современном обществе».

Структура и объем диссертации. Диссертация, занимающая 275 страниц, состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы.

Основное содержание работы

Во Введении обосновывается актуальность, научная новизна и перспективность исследования, цели и задачи диссертации.

В первой главе «Риторическая основа социально-политического взаимодействия» рассматриваются риторические основания эффективной коммуникации и взаимодействия в сфере социально-политической практики, она посвящена изучению методологических ресурсов современной риторики в той мере, в какой эти ресурсы пригодны для применения к такому специфическому объекту, каким является социально-политическое взаимодействие.

В первом параграфе «Персуазивная риторика» обосновывается такая теоретическая конструкция риторики, которая позволяет осуществлять риторическую рационализацию различных концепций политики и тем самым выступает надежной методологией анализа социально-политического взаимодействия, а убедительное применение языка не только определяет условия диалога между риторикой и теорией аргументации, но и позволяет говорить о персуазивной риторике как методологии убеждения в сфере гуманитарного знания. Эти условия диалога нуждаются в разъяснении, так как риторика ни исторически, ни тематически даже в своих современных формах проявления никогда не сводилась к специфике аргументационного применения языка, а охватывает более широкое поле речевой коммуникации. Такое расширительное толкование предмета риторики предполагает, что язык и речь выполняют в общественной практике функцию убеждения и интенции. Классическая риторика, в которой эти параметры речи пытались определять аналитически, либо структурировала модели конфликта, либо ограничивала конвенциональный характер языковой коммуникации.

Если еще в начале семидесятых годов прошлого века претензии риторики на роль методологии познания называли, как правило «ранней и недозревшей ступенью прагматики», а американская неориторика этого периода

«недозревшее» понимает как «преднаучное», то повторная модернизация этой прагматики привела к образованию новых дисциплин и исследовательских направлений. Титул «риторика» или, с подачи X. Перельмана, «неориторика» присваивают себе теоретико-аргументационное направление Брюссельской школы, немецкая литературно-научная программа исследований «единства смысла» европейской культуры от «Гомера, до Гете», бихевиористские исследования перзуазивности ховлэндовской школы (С. I. Ноу1апс1), структуралистические исследования Льежской школы («группа мю»), теория убеждения Ё. Коппершмидта и др. Уже эти немногие процитированные здесь претензии на название «риторика» под вывеской нео, научная, всеобщая и т.д. (начиная еще с бартовской образной «риторики» вплоть до «риторики бессознательного» Ланга) иллюстрируют разнообразие интересов, которые реконструируются из истории ее предмета.

Это разнообразие можно было бы значительнее расширить, если указать направления исследований, которые, правда, себя риторическими не называют, однако свои проблемы риторически определяют и соответственно объясняют. Это особенно характерно для представителя герменевтического направления немецкой философии Х.-Г. Гадамера в его попытке разрешить проблему истинности сциентнческими методами ее подтверждения. Роль, которую сыграла риторика и ее специфическое «понимание истины» в концепциях Гадамера, Хабермаса и Апеля, легко себя обнаруживает в соответствующих работах этих авторов. Эти соображения необходимо учитывать, поскольку различные и часто противоречивые ссылки на историческое название «риторика» отражают. не только различные интересы, которыми руководствуются при реконструкции ее истории, но и приводят саму эту историческую реконструкцию в силу определенного понимания проблемы к уже заданному значению, которое не всегда находит подлинное подтверждение в истории ее предмета. Во всяком случае, научно-теоретическая дискуссия, которая сопровождает риторику с античности, нуждается в перепрофилировании из историко-научной проблемы об истинной риторике в научно-теоретическую проблему об истинном подходе к риторике. Вместе с тем, ответ на этот вопрос должен протекать таким образом, чтобы прояснить условия диалога между риторикой и теорией аргументации. Эти условия в работе излагаются как специфические и необходимые предпосылки коммуникативного соглашения, и которые дают право риторике называться «персуазивной», поскольку реконструируют ту работу ума, которая протекает под этим названием.

Далее в работе анализируется теоретическая дискуссия известная еще со времен Платона о соотношении действенности и истинности речи. Способ разрешения этой проблемы говорит не только об определенной методологии, но и выражает одновременно определенное научно-теоретическое понимание, которое выражает цели настоящего исследования. В то время как определение условий способности речи к достижению согласия нацелено на разрешение проблемы комплектации независимых предпосылок коммуникации, которые позволяют прогнозировать успех согласия, вопрос, об условиях легитимации

согласия нацелен на формирование предпосылок, осуществление которых составляет истинность согласия как успешного коммуникативного соглашения. В то время как одна теоретическая конструкция - «инструментализм» -представляет идеальную практику и рассматривает социально-технический каталог релевантных факторов, которые позволительно включать в калькуляцию эффективной речи, другая конструкция может, во всяком случае, детально разбирать конститутивные условия, к которым необходимо прибегать, чтобы достичь консенсуса. И в то время как первая изначально стимулирует последствия языкового воздействия, вторая оправдывает себя как средство информации с целью и намерением способствовать развитию и согласовывать знание. Наконец, в то время как одна теория понимает согласие только функционально, как возможную стратегию устранения разногласий (гомеостатическая модель), вследствие чего возрастают стабилизаторские гарантии консенсуса (между прекоммуникативным мнением реципиентов, оценками коммуникаторов и их высказываниями), и, соответственно, такого рода научно-теоретическая модель представляет согласие в виде стимула; другая теория обнаруживает себя в успехе интерсубъективного соотнесения (в преодолении разногласия) интересов на основе генерализации их содержания.

Вместе с тем, становиться очевидным, что первая стратегия необходимо трансформируется в теорию социального поведения (поведенческую науку), которая пытается объяснять модели изменения поведения личности вне интерпретации субъективного понимания смысла и, следовательно, готовность к согласию как зависимую переменную величину (независимость как вмешательство), тем самым рассматривает их как основу легитимного взаимодействия. Развивающаяся в этих рамках риторика как «теория эффективного управления поведением личности» и «техника власти» является определенной социальной технологией, так как она отображает последствия влияния на социальную практику и уже тем самым одобряет определенную практику, поэтому «ко-субъекты» (по Апелю) интерпретируются как вне исторические объекты познания, как предметная деятельность, как обусловленное объективными причинами определенное поведение. От такой риторики требуется конкретизация предмета познания, чтобы его содержание способствовало познающим субъектам в осознании собственного поведения.

Таким образом, если первая теория развивается в (бихевиористскую) поведенческую науку, то другая - с хабермасовской подачи - в теорию коммуникативной деятельности, которую он кладет в основу своей концепции социального согласия. Ее положения, в которых категориально проектируется какое-либо действие и его понимание, основываются не на преходящей структуре мотивации социального действия, а покоятся на символической трансформации интенций: как прошедшее действие отражается в будущем, следовательно, она нацелена на то, чтобы предвосхитить сферу влияния побужденных реакций.

Цель риторики в рамках этой теории заключается в том, чтобы реформировать согласованность между содержанием и идеей как согласованность между совместным действием и консенсуально

ориентированным смыслом и представить речь как основу согласия, которое обеспечивает взаимодействие. Интерпретировать адекватное соответствие содержания и идеи как инстанцию ратификации истины (констативные суждения) и соответственно правильность как требование содержания (нормативные, ценностные суждения) — в соответствии с понятием истины -означает понимать истину и соответственно правильность не как независимое языковое бытие, а как освобождение его необходимого значения, которое может носить только интерсубъективный характер. Речь, которая пытается освободить это необходимое значение, выполняет функцию аргументации. По X. Перельману и Л. Ольбрехт-Тытека, основная цель аргументации здесь заключается в том, чтобы присоединить аудиторию к положениям оратора. Оно представляет собой добровольный акт и предполагает выбор, основой которого оказывается согласие, а предметом согласия могут быть презумпции (например, презумпция невиновности), ценности (например, законность, единство) истины, факты, иерархии (например, превосходство справедливого над полезным). Но поскольку эти действия связаны со столкновением мнений, с разработкой замысла, неориторика осмысливает себя как теория аргументации в гуманитарных предметах. Отождествляя замысел в познании и в речи, X. Перельман и Л. Ольбрехт-Тытека отождествляют теорию аргументации с эристической диалектикой и логику гуманитарного знания с логикой ценностных суждений.

В этом отношении аргументация способна оправдывать необходимое значение высказывания, которое мы квалифицируем как силу убеждения (по Ё. Коппершмидту, она не может быть силой уговаривания). Соответственно адекватное соответствие, (согласие) выражает силу убеждения аргументов. Таким образом, если высказывание, обосновывающее согласие, покоится на силе аргументов, то вопрос об условиях согласия является и вопросом об условиях убедительности аргументации. Хабермас, рассматривая эту проблему, реконструирует риторику как дисциплину, которая традиционно нацелена на достижение консенсуса, и который не достигается ни произвольным теоретизированием, ни чистым судейством, а мотивируется убедительной речью. Реконструировать риторику в соответствии с поставленной задачей означает, что необходимо освободить риторическое согласие от ситуативности. Такая реконструкция риторики представляет ее цели скорее как достижение эффективной практической согласованности между участниками дискурса, чем достижение «теоретической значимости». Благодаря такому риторическому посредничеству субъекты действуют с социальной уверенностью (убеждением) и их действия гарантируются интерсубъективными обязательствами.

В этом параграфе мы попытались выделять две стратегии категориальной дифференциации (непосредственную и косвенную) в реализации целей как объект отражения риторики, а также различие между направленным на согласие уговариванием и направленным на соглашение убеждением, основанным на силе аргументации. При этом установлена не только связь между риторикой и теорией аргументации, которая позволяет говорить о персуазивном характере риторики, но и, исходя из этого, была установлена

взаимосвязь между целеполаганием в теории персуазивности и в теории дискурса; эта взаимосвязь позволяет говорить об общей теории коммуникативной деятельности, объектом которой является взаимозависимость между речью и ее дискурсивным функционированием, успех которого есть условие совместной осмысленной деятельности. Таким образом, риторика (или как ее теперь называют «неориторика») предстает как область гуманитарного знания, которая может бьггь охарактеризована как наука о речи познающая законы речевой коммуникации. Это, в свою очередь, предопределяет выделение двух основных функций риторики: познавательной и социальной, в осуществлении которых она выступает методологией в познании не только речи, но также закономерностей развития и изменения коммуникативной деятельности, прежде всего в исследованиях коммуникации как специфического процесса осуществления общественных (в первую очередь политических) отношений между людьми и социальными группами.

Отсюда вытекает необходимость определения места и роли персуазивно понимаемой риторики в современном гуманитарном знании, следует также рассмотреть теоретические основы современной риторической дидактики и определить их уместность в качестве принципов познания практической риторики, чтобы обозначить перспективы взаимодействия между практической и теоретической риторикой как основы общественного и, в первую очередь, политического успеха. Решению этой задачи посвящен второй параграф первой главы — «Риторика как социальная технология и критика».

После того, как риторика опять — современная наука, ее защита и обоснование места в современной научной культуре, о чем еще упоминает Х.-Г. Гадамер в «Истине и методе», испытывает постоянные трудности. Эти трудности связаны с объективным состоянием дисциплины, различные исследовательские направления которой настоятельно рекомендуют говорить о себе как о различных риториках. Данный параграф исследования посвящен не только определению места риторики в современном знании, но и подразумевается как защита определенной позиции, которая в значительной степени отличается от сегодняшнего понимания риторики. Говоря об «иной риторике» мы здесь лишь подчеркиваем отличие от тех подходов, которые еще с античности борются с опасностью обособления риторики как социальной технологии. Необходимость такого подхода к традиционным проблемам риторики связана, по мнению автора, с тем, что в настоящее время практической риторике удается представить забытое софистическое обещание о том, что речь является средством обучения и основой политического успеха, не только правдоподобным, но и рассматривать его как условие демократизации общества. Проблемный характер этой попытки связан с общеизвестным упадком духа теории, в которых, что особенно свойственно риторике, больше доверяет совершенству инструментария при получении практических результатов, чем их критике.

Действительно, в 70-ые годы в Европе на волне популярности неориторики появляется множество адресных учебников риторики (в России это явление наблюдается, начиная с 90-х годов), которые предлагают на

продажу «технику речи» как «средство управления», которое можно усвоить и обучиться, реанимируются функция красноречия в управлении экономикой, кадрами, политикой, армией и т.д. Такого рода социально-психологическое экспериментирование приводит к выводу, что применение практических техник демократического руководства в промышленных условиях . ведет к чрезвычайному повышению - групповой активности, и к выводу о нецелесообразности традиционного, авторитетного стиля руководства и замены его мотивирующим, персуазивным стилем, увеличивающим коммуникативную кооперацию. Возникшие программы гуманизации рабочего места в рамках социальной практики требовали стратегического осмысления также в макроструктурном масштабе. «Риторика как социальная технология» и «универсальная техника» становиться одной из господствующих точек зрения на понимание современной риторики. Использование риторики в социально-техническом смысле остается скрытым, подобно эффекту от рационализации лингвистики в целях развития .машинного языкового перевода и автоматической обработки информации в управлении и организации различных сторон человеческой жизни. «Науки, изучающие деятельность, начинают выдвигать техники по управления социальным действием, сравни естествознанию и его техникам освоения природы. Они становятся производительным силам современной научно-технической цивилизации, которая развивается на чистом фундаменте нейтрализованной истории в глобальном масштабе»1, — так комментирует Ю. Хабермас засилье «символической техники» в современной эпохе. .

• Конечно, риторика как «социальная технология» выражает не только связи между - реформой образования и общественными потребностями в повышении производительности труда, но и просматривается ее «идеологическая функция». ; Однако необходимо учитывать следующее обстоятельство, что существует традиционный, сохраненный еще с античности образец аргументации, который мешает обеспечению такой идеологической функции. Этот образец аргументации привязывает возможности риторики к политической организации общества, которая монополизирует публичную речь и ее силу убеждения как средство информации в регулировании конфликтов и для достижения социального согласия. Эта многообещающая связь между риторикой и «bene constitute civitas», по Цицерону, или «licentia», по Тациту,, также в современной версии - между риторикой и демократией, однако, не гарантирует ни свободу слова, ни свободу мыслей, ни тем более не квалифицирует риторику в качестве подходящей стратегии для укрепления и обеспечения процесса демократизации; эта связь — если ее исторически правильно понимать — есть конститутивное условие возможности и эффективности публичной речи как средства информации для достижения общественного согласия.

1 Habermas J. Zur Logik der Sozialwissenschaften, Materialien. - Frankfurt: Suhrkamp, 1970. - S. 93.

Переоценка риторической учебной дидактики связана с представлениями о том, что она общественную тотальность выражает в виде ее языковой инфраструктуры. Здесь кроется заблуждение, что риторическая компетенция всегда может способствовать социальной компетенции, как будто в упадке политической стабильности и гармонии нужно обвинять не социально-экономические условия и структуры их общественного существования, а риторическую дидактику и педагогику, которая не в состоянии сделать будущего гражданина искусным мастером применения своих демократических прав. Это недоразумение, связанное с учебной дидактикой, присутствует и в некоторых идеях конвергенции риторики и лингвистики, в которых изначальная присущая языку коммуникативная природа выдается за «коммуникативную компетенцию», а все многозначности лингвистики хотят рассматривать как языковые дидактические понятия, только как другие имена для социальной компетенции. Ошибки такого рода «общей семантики» состоят в том, что они общественные конфликты связывают с языковыми недоразумениями и рекомендуют заниматься языковой терапией как терапией общественных отношений. Реалистическая оценка инструментальных возможностей интерпретации языковой инфраструктуры общества риторической учебной дидактикой говорит о недостаточности ее инструментального багажа, и, тем самым, каждая содержательная целевая установка остается по ту сторону функций языка, что только способствует преображению утопий.

Анализ риторики как критики начинается с анализа Хабермасом и Гадамером воззрений Джамбаттиста Вико на познание достоверности. Ограничение риторических поисков практической достоверности приводит - в соответствии с диагнозом Вико — к потере здравого смысла и практического разума, одновременно научный поиск, концентрируясь на природе вещей, обнаруживает в ее структуре методологически необходимую истину. Иначе говоря, методология приводит к обнаружению явлений одинакового порядка и ее тенденциозная монополизация означает, что неизвестность в деятельности возрастает, чем более строгие выбирают параметры научной достоверности. Теоретическое ограничение риторических поисков практической достоверности и «научный методологизм» побуждает риторику к поиску иных технологий, как это уже было в античности в связи с упадком софистической риторики, а именно: персуазивной технологии, которая больше не придерживается герменевтической компетенции для разъяснения содержания персуазивности. Как Гадамер, так и Хабермас обращаются к Вико, чтобы, защищаемую им возможность диалектического (в греческом смысле слова) выявления достоверности, сделать достоянием критики, и, тем самым, сделать объектом рефлексии индивидуальную практику как общественную деятельность, постигаемую рационально. Таким образом, обновленное понимание диалектического нахождения достоверности, которая значима для теории риторики и языка, должна прийти на смену системе операционных стратегий, чтобы вернуть «орган мышления». Именно так понимает смысл слова

«диалектика» Т.В. Адорно, и в ее реабилитации видит возможную попытку для спасения риторического элемента критическими средствами.

Далее в работе мы предпринимаем попытку установить взаимосвязь между двумя тенденциями в понимании риторики: риторики как инструмента поведенческого управления (социальной технологии) и как «органа мышления» (критики) и, соответственно, чтобы избегать впредь превратного монологического толкования, как средства информации процесса соглашения. Такое понимание риторики наиболее полно выражают два исторически известные понятия: греческое «рекИо» и латинское «регзиавю», в которых, несмотря на их многозначность, Ё. Коппершмидт семантически различает «уговаривать» и «убеждать». К примеру, успешно уговорить для «А» считается готовность к действию «В» относительно х, успешное убеждение для «А» подразумевает готовность согласия «В» с причинам действовать относительно х. «Успешно уговорить», следовательно, отличается от «успешно убедить>> структурой рассуждения и силой аргументации «В» касательно х.

Теперь такое единодушие должно пройти интерсубъективную ратификацию, влиться в единый процесс соглашения, который общность действия увязывает с признанием его нормативного характера. Отражение этого процесса согласия — это отражение условий, которые порождаются силой убеждения речи, под искусством которого (не под критикой) Хабермас понимает риторику. В такой речи разумность проявляется как условие разумности действия. Вместе с тем утверждается не синонимия речи и действия, а подчеркивается только лишь конститутивная функция, которую выполняет речь в общественной практике: функцию символической привязки и обособления деятельности в ее мотивации. В этом отношении это символическое обязательство действовать и соответственно трансформированность действия в мотивы деятельности в языке удваивается ее оправданием и вытекающей отсюда ответственностью. Можно квалифицировать это удвоение как условие возможности ответственной деятельности. Естественно в оправдании нуждается не каждый поступок, а только его проблемный характер требует доказательства правильности, а также языковой экспликации его необходимого значения, которая подразумевает подчинение действия нормативной основе: это — правильно (или верно), что осуществляется х.

Связь между диалогом и дискурсом (рассуждением) различаются: способности разума самостоятельно отображать (в платоновском смысле) разумность согласия противопоставляется иное: его производство. Потенциал разума у Платона и Хабермаса обнаруживает себя в разумности речи и ею же обеспечивается. Его структура Хабермасом описывается как «идеальная речевая ситуация», которая должна предвосхищаться в каждом речевом акте с тем, чтобы реализоваться полностью в «идеальном укладе жизни», если в речи серьезно заявляют претензии на достижение дискурсивного согласия, то есть условия рассудочной речи нельзя датировать задним числом вновь как ее предмет. В этом отношении, предвосхищается идеальная, свободная от подчинения и освобожденная от действия, равновозможная речевая ситуация в

том смысле, что без нее невозможно понимание (разумное согласие) и, тем самым, невозможно требовать истинного достижения консенсуса. Диалектическая связь между идеальной речевой ситуацией и идеальным укладом жизни представляет собой структуру круга: идеальное построение в рассудочной речи идеального общества не позволяет отказываться от речи как средства осуществления идеального общества; так как только в разумной речи вообще только и можно выяснять, что представляет собой разумность идеального общества.

Спорным здесь является не только публичное господство истины и разума, но и не менее проблематичной остается способность рассудочной деятельности обеспечить публичную победу разума. Другими словами, эффективно предвосхищать идеальную речевую ситуацию способен каждый, кто в состоянии наиболее аргументировано обосновать истинность согласия; однако только этим он не обеспечивает эффективность коммуникации, которая заинтересована в своей разумности только стратегически и с самого начала оставляет открытым доказательство истинности согласия, поскольку она заинтересована не в истинности суждений, а в их пользе, которая не является никаким императивным результатом их истины.

Именно так понимает условия рассудочной речи Гегель, указывая, что они должны производиться сами самой рассудочной речью. Соответственно здесь не задаются никакие параметры и масштабы реализации общественного договора, единственной целью которого остается лишь только обеспечение собственного содержания: революционная борьба не может бьггь узаконена никаким согласием между общественными классами, потому что классовый антагонизм лишает не только темпоральных основ это возможное согласие, но и делает принципиально невозможным сам диалог. Противоположности интересов не разыгрываются в либеральной игре на свободном рынке конкурирующих аргументов.

Спор парадигм (риторика - социальная технология или теория достижения практического согласия?) подразумевает признание прерывности (дискретности), как это определяется Адорно в отношении теории и практики. В этом определении возможная взаимосвязь между теорией и практикой понимается как «качественная конвертизация», а не как непрерывный «переход». Развитие практики (практическая эмансипация) обосновывается теорией, однако ею не может организовываться. Это ситуация Хабермасом понимается как различие между «истинными высказываниями» (теорией), «истинным благоразумием» (процессом понимания) и «умным решением» (политическим действием).

По отношению к риторике взаимосвязь между теорией и практикой можно сформулировать следующим образом: практическая цель теоретического отражения рассудочной речи полностью достигается только, если выполняются ее условия, но теория не может гарантировать ни успех этого выполнения, ни организовывать его индивидуальные и общественные предпосылки. Эта осторожная оценка риторики позволяет выделить, конечно, только предельно общо ее дидактическую задачу: риторика должна быть не

сводом правил учебной дидактики и педагогических приемов, а должна стать предметом их отражения с целью поиска теоретического знания. И здесь, как ни где более, уместно замечание Адорно, что сама теория является формой практики.

После того, как мы определили наше понимание риторики и ее место в современном научном знании, в связи с поставленными целями исследования возникает законный вопрос: каковы особенности и специфика такого, риторического прочтения политики? Выявить указанную специфику, определить, что риторика выражает не только методологические основания, но и является оригинальным способом существования политического и составляет основную задачу третьего параграфа первой главы «Специфика риторического прочтения политики».

Специфика риторического понимания политики нуждается в уточнении, поскольку, пожалуй, в современном мире существует «превратное» партийное представление о политике, и значительное большинство наших современников пытаются отыскать политическое в иллюзорной официальной «политике политиков», которые совершенно помешаны на победе в выборах и забыли о необходимости соблюдать в должном порядке концептуальное задание политического руководства, что позволяет исследователям современной политической реальности ставить - одинаково неутешительный диагноз политике: «политика без политики». Поэтому, чтобы раскрыть указанную специфику мы вынуждены философию политики и риторику увязать друг с другом. Говорить о связи между теорией политики и риторики имеет смысл только, если, по меньшей мере, выполняются следующие предпосылки:

- если риторика имеет значение не только как более или менее составная частность социально-политической практики, -а признается как ее оригинальный способ существования, то можно прочесть в; дифференциациях политической риторики соответствующие дифференциации понятия политического; ■ ■ ■ •

- если риторика является образцовым и репрезентативным типом убедительного применения языка, то можно в нем конкретизировать социальную функцию риторики по политической интеграции общества.

Сначала коротко о первой предпосылке. Если государства можно различать по формам государственного правления, обличив в подходящее по значению слово, то его сущность говорит часто больше, чем понятийные признаки, которые являются общепринятыми, то есть «государственное красноречие» выражает не только методологические основания, но и является оригинальным способом существования политического. Оригинальным оно выступает в той связи, что политическое находится в особенном отношении к политической речи и соответственно к политическому языку, потому что политика прекращает быть политикой, если она «безмолвна». Иначе говоря, политика является государственной, если государство занимается языковой инфраструктурой политики.

Язык является не только средством политики, а также условием ее возможности и средством информации ее устройства; политический мир

является таковым, каким он конституируется в наших описаниях (и дифференциациях) и изменяется равным образом, как и его описания. Известное выражение, что политика вершится не на словах, а на деле, совершенно справедливо, поскольку слово в политике и есть действие; во всяком случае, без слов политика едва ли возможна.

Эти доверительные отношения между политикой и языком представляют основную фабулу исследований «политики в языке» и «языка политики». Данный тезис рассматривается не только как уже упомянутая методология дифференциации политических систем, но и как попытка «считывать», словно в «зеркале», и диагностировать состояние о «кризисе политики» в связи с кризисом «политического языка», потому что политика больше не побуждает к развитию политический язык, ее понятия слишком абстрактны, застыли в расхожих клише и не могут быть справедливы по отношению к многослойной, полной риска действительности». Конечно, не нужно спешить подписываться под этим приговором, однако следует признавать, что политика с удовольствием отстраняет от своих ценностных критериев соответствующую языковую критику, которая и кормит ее нормативно-эстетические составляющие из надежного источника стагнирующей языковой топики. То, что интересует в политическом языке авторов заявленных исследований, не есть функция языка в политике, а есть его стилистические требования; и то, что критикуется в политическом языке, требует не разработки языка политики (или политика), а устранения языкового бессилия и неспособности «нового мышления» состоять на службе «новой политики». В противном случае развивается опасная тенденция «язык — вместо политики», знакомое явление в новейшей истории отечественной политики.

Таким образом, объектом исследования выступают не жалобы об угрожающем упадке политического языка, а исключительно проблема функции языка в политике. Решение этой проблемы не предполагает следования за каким-либо теоретическим проектом, речь идет скорее об определенной попытке реконструкции теоретико-политических концепций с соответствующей целью, какую роль они приписывают языку в политике. Как нам представляется, можно многое существенным образом уяснить об истинном лице политики, если рассматривать ее в аспекте определения функции и роли в ней языка. Как оказывается, множественность таких определений функции подтверждается, как в диапозитиве, синхронной множественностью возможных понятий и концепций политического. Характеристика таких определений функции языка зависит соответственно от характера модели выбранных концепций политики.

Теперь о вторых вышеназванных предпосылках, выполнение которых дает возможность установить связь между теоретико-политическими и теоретико-риторическими проблемами. Это оптимистическое ожидание характерное для второй половины прошлого столетия по отношению к действительно возраждающейся риторике связано с неориторикой и последующей ее трансформацией в концепцию философской аргументации, в рамках которых предпринимаются попытки систематизировать политический

язык, его функцию, структуру и формы связи. Неориторический интерес к проблеме языка вообще и к политическому языку в частности был и остается типичным теоретико-риторическим, а именно интересом к аргументации и соответственно к аргументированному применению языка. От теории риторики можно ожидать «прогресса в разъяснении отношения политики и языка», если аргументация называет не какой-либо параметр в комплексном отношении между языком и политикой, а если она может регистрировать стержень этого отношения, т.е. его глубинную структуру, которая составляет политический характер риторики, что и представляет наш интерес и отчасти присутствует ряде исследований последних десятилетий.

Вместе с тем, не вызывает сомнений тот факт, что язык в политике выполняет множество функций, которые либо отменяются, либо существуют -в зависимости от избранных целей - в различных дифференциациях и специальных типологиях. То, что всегда может выполнять язык в политике, есть работа по конституированию исключительного и особенно представительного политика в лице общественной субсистемы. Это определение, как может показаться, не взывает ни к какой ностальгической тоске по античному «государству ораторики или ораторов» и не требует фиксации ни каких норм «полисной демократии», которая в действительности идентифицировала бытие политического в публичной гражданской речи, а бытие гражданина зависело от компетенции этой речи. Элементарное ознакомление с условием бытия политического находит свое выражение скорее в следующей формулировке: наличие плюрализма ведет к зависимости от степени интенсификации общественного сознания; необходимо политически гарантировать не только плюрализм мнений о целях деятельности, но и вместе с тем так же необходимо обеспечить поиск механизмов интеграции и координации, в которых осуществляется политическая деятельность общества. Слово и, соответственно, политическая речь являются особого рода стратегиями такого осуществления, так как они уже незаменимы в идеологическом обеспечении интеграции и легитимации, в аргументационном процессе по убеждению и координации, само собой разумеется, что это легко подтверждается примерами из всех политических систем всех времен и народов.

Однако речь идет не об эмпирической поддержке этого общего положения, а о теоретическом уточнении и дифференциации его сущностного содержания на основе теоретико-риторического интереса к истории философии политики, то есть, необходимо реконструировать из истории философии политики модели функционирования политической риторики, если в них сфокусирована её глубинная структура убеждения.

И, наконец, последнее о специфике риторического прочтения (или по П. Птассеку риторической рационализации) политики. В философии и теории риторики возникли и существуют две системы риторических понятий: система понятий, у истоков которой стоял Платон и система понятий Аристотеля. Первая - синтетическая, она отражает правила для говорящего и соответственно выражает интересы автора. Условно такую систему можно

назвать стратегией бинарной дифференциации понятий и кодификации их смысла, в рамках этой стратегии возникает платоновская прецепторальная (философско-учительская) риторика, субсидиарная риторика Августина, функционирует риторика политического спора. В рамках этой стратегии риторика выполняет функции сохранения и обеспечения политического или иного господства, обеспечивает освобождение от политической или идеологической оккупации и узурпации противником общезначимых ценностных понятий. Вторая — аналитическая, она отражает правила слушающего и, следовательно, выражает интересы аудитории. Здесь можно указать на аристотелевскую риторику как средство информирования процесса общественного волеизъявления, на современную публичную риторику и политику,..а. так же на их процедурный характер. Такая типологизация риторического целеполагания и обозначенная выше специфика риторического прочтения политики освобождает от необходимости специального рассмотрения понятия социально-политического взаимодействия, а весь последующий анализ будет представлять собой попытку' рассмотреть исторически известные и современные ' модели социально-политического взаимодействия в рамках обозначенных риторических стратегий и определить основные функции риторики в социально-политической практике.

, Во второй главе диссертации «Риторика как средство социально-политическогогосподства» речь идёт о таких моделях взаимодействия риторики и политики, которые опираются на авторскую стратегию риторического целеполагания (условно ее можно назвать системой социально-политического пропониронавия), и исследуется риторика как инструмент борьбы за обладание общезначимыми ценностными понятиями, а так же ее функции по сохранению и обеспечению политической власти.

В первом параграфе этой главы «Прецепторальная риторика» обосновывается риторика как средство политического господства и на материалах философии Платона доказывается, что именно эту политическую функцию выполняет прецепторальная риторика в идеальном государстве.

Возникновение и становление прецепторальной системы (системы господства привилегированного знания), несомненно, связано с именем Платона. Его риторика и политика сегодня вызывает не только исторический или чисто академический интерес, известные события конца XX века вызвали в европейской философии буквально шквал публикаций, посвященных «духу утопии». «Жизнь без утопии одно то завоеваний современности», так характеризуют многие авторы результаты всех попыток осуществления идеальных проектов по строительству передового, справедливого и счастливого общества за последние два столетия. Несомненно, бархатные революции в Средней и Восточней Европе в 90-х, в отличие от 60-ых годов, в меньшей степени, были инспирированы «духом утопии», и были мятежами против основательно дискредитированной практики. Если раздраженных современников что-то ещё и интересует, то это, может быть, только готовность больше не ставить себе классических утопических вопросов о благодатной жизни ввиду актуальности проблемы «пережить».

За проблемой «пережить», прежде всего, скрывается преимущественно традиционный вопрос об идеальном государстве как политическом условии «справедливой жизни». Развивающаяся «экономизация» и «биологизация политики» одновременно облегчает возвращение интеллектуального в сферу политической практики. Однако, современные модернистские и постмодернистские модели научной политики негативно относятся к любым проявлениям политического платонизма, хотя именно Платон создал для науки убежище, а именно академию. Именно пути и цели возврата интеллектуального в сферу социально-политической практики, и есть основная проблема настоящего раздела.

Притча о пещере, как нам представляется, является тем текстом, который эту проблему наглядно иллюстрирует. Г. Блюменберг рекомендует рассматривать платоновское «Государство» диалектически: как «диалог отрицающий диалог». В соответствии с этой установкой Г. Блюменберг пытается интерпретировать, пожалуй, самую известную философскую притчу как документ диалоговый «беспомощности» и «смущения», как документ «смущения», в котором отображается симптом растерянности перед безымянностью, которая после проникновения света в пещеру должна уходить и должна там оставаться. В этом радикальная неудача всех попыток пробудить жителей пещеры к жизни в свете и соответственно к «жизни по истине», из чего вытекает, по Блюменбергу, платоническое положение о бессилии слова описать свое значение; бессилие, которое особенно проявляется в функции речи как средстве информации политического волеизъявления, так как его разумность не гарантируется возможной разумностью речи. Платоновское разрешение проблемы гласит: требование разумности политических решений увязывается их консенсуальным шансом ратификации в процессе оформления общей воли, но узаконивается их коллективная связующая сила из иного источника, чем дискурсивные ресурсы разума.

Притча о пещере, как «основная философская фабула», претерпевает различные толкования. Скажем в известной хайдегеровской интерпретации притча понимается как одна из образных речей трактата об истине и соответственно «борьба» жителей пещеры с тенью истолковывается как борьба за обладание истиной. В контексте нашего исследования эта интерпретация -независимо от устоявшегося понимания античных концепций истины - мало убедительна и поэтому мы, основываясь на работах Г. Блюменберга и Ё. Коппершмидта с одноименным названием «Выход из пещеры», рассматриваем эту притчу несколько иначе, а именно как написанный образной речью трактат о возможности коллективного просвещения. Контекстуальное позиционирование такой трактовке можно обнаружить у самого Платона в его «Государстве». Данная трактовка экспонирует фундаментальные предпосылки, которые делают убедительным платоновский проект государства, как проект, содержащий модель решения проблемы разумной политической организации общества.

Далее в параграфе в рамках этой исследовательской установки подвергаются анализу такие понятия платоновской философии как то: «жизнь

по истине», «власть философов», «прецепторальная система», «ложь во благо» и др., который, позволяет выработать иммунитет против возможного противоречия между платоновской диалектикой и риторикой, что дает возможность опираться на риторику как эффективную технику убеждения. Такая философская адаптация риторики, которая нуждается в средствах квалифицированного непрерывного усиления и впитывания, требований истинности, есть процесс ее технологизации. Последняя носит универсальный характер, что одновременно делает ее беспомощной против любого способа извращения, в этой связи некоторые исследователи современной риторики говорят о том, что была заплачена слишком высокая цена за платоновский призыв отказаться ' от софистики во имя философии. Навредил ли, необдуманный отказ от возможности риторической истины исторически больше, чем философское требование истинности, является, несомненно, открытым вопросом. Тем не менее, как нам кажется, не может быть никаких вопросов по поводу того, что Платон, низводя риторику к стратегии проведения философских требований истины, пытается Своим авторитетом укрепить возможный рациональный потенциал общественной речи, которая может быть действенной только как инстанция испытания и контроля требований истины.

И так, оставалась у Платона проблема истинности не разрешенной, даже если признать наличие" привилегированного к ней доступа, то не совсем понятно, почему его нужно признавать привилегированным. Эта проблема, в которой! просвещенный скептицизм рассмотрел политизацию истины, в конце концов, Определяется, отнюдь не бесспорно, различением двух видов «пещерной» риторики, которые пытаются реконструировать из платоновских текстов в некоторых исследованиях. «Убеждение в разумности» в рамках «философской» концепции могут быть такими же, как и в софистическом риторическом самоутверждении; как ни проблематично выглядит «разумность» как возможный результат «уговоров» востребованность функции убеждения в идеальном платоновском государстве все время возрастает и концентрируется вокруг ее внутри диалоговой эффективности, поскольку такая поставленная на службу предполагаемой истине риторика могла бы мотивировать уход из мира пещеры, во что, конечно, сам Платон не верит; но, пожалуй, она могла бы способствовать её умиротворению как один из его инструментов. Этот вклад в умиротворение ещё можно представить как «убеждение в разумности», если избавиться от сомнений и предубеждений против прецепторальной риторики, что, наверное, может получиться только в рамках философского платонизма. А это потребует пересмотреть его исторически сложившиеся метафизические основания, чтобы они побуждали к «разумению» через «убеждение», а не просто к пониманию, которое оправдывается шансом приемлемости в речи и речью.

И так, теперь становиться понятным, почему, к примеру, Блюменберг исходит из иных критериев различения возможных концепций риторики, ориентирующихся именно на подобные философские предпосылки: «риторика имеет дело или с последствиями, которые порождает господство истины или с

трудностями, которые вытекают из невозможности ее достигнуть»1. Выбор между этими «платформами» риторики сегодня, не много и не мало, есть дихотомический выбор между соответствующими «антропологиями», которые они укрепляют. Чтобы не говорили, но до сих пор продолжаются попытки, использовать риторику в идеологических интересах наследников традиционного понимания «системы на право обладания истины», чтобы влиять на общественную практику. Казалось бы, исторические неудачи подобных попыток должны были окончательно лишить предпосылок намерения использовать риторику в политических целях построения «идеального общества» и направит ее в русло коммуникационного освобождения имманентно присущего ему потенциала рациональности, который может в условиях свободы слова солидарную энергию убеждающей речи приводить к необходимому значению. В этом, как нам представляется, и заключается соответствующий шанс для «риторики пещеры» как риторики, пытающейся преодолеть, по Блюменбергу, «тиски разума», то есть найти «разумное соглашение с разумом». Такая «разумная риторика», которая в своем риторическом неистовстве пытается разумно преодолеть свои «разумные оковы», могла бы быть ответом на заявления о смерти политической утопии, которую лишь коварно преследуют «логика неудачи» и сожаления по поводу истощения идеалов. Впечатляющим примером такого риторического неистовства является творчество Августина Блаженного.

Таким образом, второй параграф второй главы «Субсидиарная риторика» посвящен исследованию трансформации платоновского понимания риторики в теорию, речевого убеждения (гомилетику как теорию субсидиарного провозглашения), и соответственно адаптации Августином стратегии бинарной дифференциации понятий в риторику как субсидиарное средство герменевтики.

Августин в своем философском ^творчестве не только умело пользуется методологией «хорошей риторики» Платона, не только творчески ее развивает, он создает такую философско-теологическую модель мира, что вся последующая история христианской мысли, как считает Карл Ясперс, есть история августинизма. Практически все его большие сочинения - с их оппозицией «contra» — связаны с непосредственным вмешательствам в философско-теологические и политические диспуты своего времени. Это особенно характерно для его трактата «О граде Божием», в котором моделируется новая идея политики, имевшая громадные исторические последствия. Политика, как и в «Государстве» Платона, являет собой великую духовную общность, однако проистекает не от власти философской элиты, а от Бога. Окончательная победа града Божия идентифицируется Августином с «Небесным Иерусалимом» и с завершением творения: «... устроив так, что в нем почиет и сам этот седьмой день, чем будем уже мы сами»2. Можно назвать обозначенный девиз сутью августиновской утопии, в которой великая хартия

1 Blumenberg Н. HohlenausgSnge. - Frankfurt: Suhrkamp, 1989. - S. 105.

2 Августин Блаженный, О граде Божием. - Мн.: Харвест, М.: ACT, 2000. - С. 1294.

вольностей непосредственно связывается со страшным судом, знаменуя резкий переход эсхатологии в утопию.

Однако не об этом политическом идеале идет речь, и даже не об известной формуле интерпретации Августина «политика без политики». В данном разделе предпринимается попытка ответить на вопрос: играет ли вообще риторика в концепции «Града Божия» какую-либо роль и если - да, то какую? Известная дифференциация временного сосуществования двух форм «государств» (града Божия и града земного) предполагает дополнительное различение между градом Божьим как градом божьего народа и эсхатологическим государством Бога, что ставит также вопрос о разграничении функций риторики в различных градах, соответственно можно говорить о риториках I - III. И то, что такая дифференциация требует аналогичной дифференциации понятия политики (на политику I - III), которые соответствуют различным политикам в различных градах, не вызывает сомнений. Далее в работе как раз и исследуются политические функции этих риторик. '

Попытка спасения Августином «риторики I» сродни аналогичной попытке спасения Платоном софистической риторики, поскольку риторика методически ориентированная на мнЬние как средство согласия не может быть правильным руководством к действию, не ведет к истине и не содействует ее обнаружению. В соответствии с этой предпосылкой созвучно вытекает следующее заключение: спасительной является риторика только, если она — у Платона- в своей философской адаптации и функционировании становиться «истинной риторикой», и соответственно - у Августина — если она становиться в своей христианской адаптации и функционировании средством исцеления, и живет «в вере» пока не выполнит свое предназначение. Можно такого рода христиански инструментализированную риторику назвать «субсидиарной риторикой». Её отличает от прецепторального своеобразия «истинной риторики» Платона не истинность источника, а по-разному оцениваемая доступность истины, на службе которой она состоит: иначе говоря, исключительная философская идея доступности истины становиться истиной проявленной в письменной религии, как она представлена в христианстве в форме авторитетного Священного Писания. Что следует из философской и/или религиозной доступности истины? В обоих случаях общественное предназначение риторики как средства информации в процессе дискурсивного поиска истины теряет свой функциональный смысл; во всяком случае, можно удостовериться в собственной слепоте, которая самоочевидно обнаружилась и соответственно истину поглощает, чтобы затем преследовать на собственный манер видимость истины. Упадок роли публичной речи в платоновских поисках истины также характерен и для аналогичного христианского поиска божественной истины, которая любой скептицизм академиков (для риторики обязательный) отклоняет. В силу недоступности языкового выражения истины риторика имеет дело только лишь с «последствиями обладания истины», то есть, с проблемой убедительного по возможности более эффективного посредничества. Таким образом, Августин подтверждает концептуальную

альтернативу: риторика возможна либо как совещательное средство информации для нахождения «практической определенности», либо как инструмент авторитетного и соответственно догматического посредничества в выражении истины.

Именно августиновское разрешение второй альтернативы имеет далеко идущие практические последствия в отличие от платоновского решения, у которого идеальное государство так и оставалось утопией при отсутствии малейшего шанса для практического осуществления. Такого рода теоретическая стратегия освобождает риторику от всех исходных препятствий, которые стоят на пути нейтрального понимания ее инструментария. Избавление от земной политики является одним из нормативных требований этой стратегии, вследствие чего только и открывается для частного лица свободное от политики пространство. Как эффективное средство убеждения риторика может усыновляться христианским провозглашением только в том случае, когда ей удается быть таким средством, тем самым, эффект ее специальных правил убеждения обосновывается действенностью теоретических положений. Иначе говоря: если это ей удается, риторика предстает как автономная (впервые психологически окрашенная) наука и отличается риторика - в широком значении этого понятия -г как теория от своей прецептивно направленной практики.

Теоретическое понимание Августином истоков риторики, которую, исходя из его дискуссий по этому поводу, можно соответственно дифференцировать на риторику как средство украшения лжи, политическую стратегию умиротворения и субсидиарное средство провозглашения, соответствует общему пониманию проблем языка. Тема языка представлена в последней книге «О граде Божием», в которой Августин в патетической форме воспевает те «блага», которые Бог у даровал искаженному прегрешением человеческому роду; и «великие искусства», и язык, и соответственно риторика представляют собой «вложенные свыше способности» человеческого духа. Такого рода пассажи, в которых восхваляется полезность благ, призваны показать, что от них не может отказываться град Божий, и не должен. Однако такое благо как способность к речи является не только одним из земных благ, но и выражает их структурную конституционную ограниченность: язык как семиотическая система предоставляет возможность обмена мыслями с помощью звуков (и вторично с помощью букв), которые должны выступать в роле материальных носителей значения их имматериального содержания. Структурную элементарную недостаточность этого языка Августин впечатляюще иллюстрирует, контрастно сравнивая человеческую способность к речи с совершенно другой разновидностью «языка», на котором говорит Бог: это совершенная, чисто умственная, без каких-либо звучащих слов форма непосредственного самосообщения, которое требует, конечно, соответственно умственного, а не «телесного» слуха. На этом «беззвучном» языке Бог создал сначала небо и землю, на нем «Он говорит» с ангелами и на нем «Он говорил» также с людьми перед грехопадением. Для падшего человека он лишь тогда

может быть понятным, если ослабленный вследствие прегрешения ум, прежде всего, будет напоен и очищен верой.

Это умственное слушание «внутреннего учителя» приведет однажды в храм Божий, где живет Дух Божий, в котором истина открывается непосредственно. Эта высшая форма возможной доступности истины, очевидно, представляет собой христианскую трансформацию античного идеала философской теории: окончательным завершением развития града Божия после «Великой хартии вольностей» и, соответственно, чудесного превращения является государство, в котором, наконец, не надо говорить. В этой эсхатологической утопии бывшего учителя риторики язык и риторика низводятся не только к сигнатуре несовершенного человека, но и в ней поиск истины с помощью риторики как возможным средством информации и коммуникации квалифицируется как гибридная форма с ограниченным пределом инструментальных возможностей. Итак, в Царстве Божьем не будет небесной риторики, достаточно присутствия.

Идея окончательного освобождения от необходимости речи является естественной конститутивной деталью более широкой идеи эсхатологического «государства без политики». «Небесный Иерусалим» так сильно контрастирует «земному Вавилону», что его проект остается совершенно парадоксальной попыткой, чтобы с помощью политических категорий проектировать состояние эсхатологического освобождения политики. Именно на идею совершенно другого государства с совершенно другой политикой (политикой III) нацелен град Божий; этим определяется принципиально эсхатологическая обусловленность перспектив земного странствования града Божьего и вместе с тем также соответственное понятие политики (политики II). «Эсхатология политики», по Штернбергеру, — контрплан любой формы «политики эсхатологии». Однако, по сравнению - с пониманием политики мирского государства, эта «эсхатология ; политики» - является структурной «антиполитикой», точно так же как модель «политизированного» государства противостоит всякой «антиполитике» диктаторского государства1.

Таким образом, только в виде другой риторики града Божьего риторика становиться объектом августиновского рассмотрения. То, что содержится сверх этого, либо находит объяснение в рамках научно-теоретического понимания риторики как способной к постижению истины теории речевого убеждения, соответственно адаптируется в гомилетике как теории субсидиарного провозглашения, либо взывает к третьему прочтению риторики, а именно, к риторике как субсидиарному средству герменевтики. С одной стороны, такое понимание риторики, несомненно, представляет ее как политическое оружие церкви в борьбе за власть между церковью и государством в эпоху средневековья, как будто бы в совершенно шиллеровском смысле всемирная история и есть страшный суд и расплата за грехопадение. Однако, с другой стороны, в рамках политической утопии задаются риторические критерии и параметры, которые необходимо сегодня предъявить политике сродни тому,

1 Sternberger D. Drei Wurzeln der Politik. - Frankfurt: Suhrkamp, 1984. - S. 309.

как наряжает в смысловые одежды («тшккю зепсвсепБ» - лат.) Августин град земной и создает теологию для мирян.

В третьем параграфе второй главы «Риторика как политический спор» анализируются наработанные Платоном и Августином риторические приемы в современной политической практике, то есть мы исследуем риторику как объект спора и борьбы в политике в современных специфических условиях публичности, рассматриваем политическое препирательство вокруг проблем языка как борьбу различных политических сил за общественное присутствие и признание.

Чем подробнее мы рассматриваем слово, тем детальнее оно нам открывается - этот опыт давно известен профессиональным исследователям языка, однако, оставался чуждым интересам официальных политиков, которые надеются, что слова сами будут подсказывать свои значения, как будто слово само заботится по-разному передать свое значение в зависимости от принадлежности к партии и соответствующей идеологии того или иного политического деятеля. В теоретическом разъяснении этого особенного поведения слова политическая теория проявляет незначительный интерес, и занимает более выгодную с прагматической точки зрения теоретическую позицию: другие могут неправильно понимать слова, а также преднамеренно искажать их истинное значение вплоть до неузнаваемости. Поэтому нужно спорить в сфере политики по поводу слов и их «настоящего» значения, чтобы политический язык не утратил своей «понятийной тождественности».

Если оглядываться назад на длинную историю политической традиции, то можно увидеть, что значение этого политического препирательства неустанно возрастало, и, как известно, достигло своего пика в 70-ые годы прошлого века в идеологической борьбе двух политических систем. Понимание этой борьбы как идеологического обеспечения «языкового ..господства» адекватно выражает «политическую семантику» того времени. Спасение слов от его врагов представляет, конечно, внутреннюю сторону политики в субтильной форме языковой политики, само собой разумеется, что в свое время оно было значимым явлением для языковой политики. Однако не такое политическое доносительство политического языка представляет для нас интерес, более важен в этом контексте подход, который защищает языковую политическую нормальность, иначе язык потеряет фундаментальность своего воздействия, и функции языка в политике станут размытыми.

Это означает, что политика становится в значительной степени политикой благодаря риторике; так как риторика (как практика) нацелена на такое применение языка, которое апеллирует к «готовности действия и согласия» ее адресатов, без которых не возможно ни совместное действие в обществе в целом, ни политическое действие в частности. Соответственно речь идет не о лингвистической критике политического языка, а об обосновании его политической и прагматической функций в обществе, которое настойчиво приглашает к языковому управлению политически необходимых споров в средствах информации и, вместе с тем, так же вынуждает к необходимому спору об этом общественном языке и соответственно о его ключевых

политических понятиях. Поскольку все политические стороны спора пытаются избежать общественного безмолвия и потери политического содержания, то можно сказать, что все стороны спора должны платить издержки как хранители обещаний и вместе с тем как хранители подлинного языкового содержания. Общеизвестная ограниченность этого «символического капитала» обостряет политическое препирательство вокруг языка как борьбы за общественное« присутствие и признание. Риторика как политический спор представляет собой именно это: риторика выступает как объект спора и борьбы в политике в современных специфических (изначально медиальных) условиях вынужденной публичности. Именно это и есть объект нашего исследования, мы предпримем попытку' анализа «борьбы за слова и понятия», которая развернулась в Германии в 60 — 80 годы прошлого века и компактно представлена в двух сборниках: М:'Грейффенхагена «Борьба за слова» и Г. Кальтербруннера «Язык и господство». Предметом нашего внимания выступает не возможное политическое искажение языка, а политическая необходимость языковой политики, которая не хочет или не может отказаться от общественно обусловленной заинтересованности выражения своих проблем в: языковых дистинкциях, а также от их преференций в убедительном категориальном описании. Проводимый в работе -анализ форм бинарной дифференциации понятий как стратегии различения значения политических понятий дает возможность нормативно обеспечивать их синонимическое различение. Она своим антонимическим профилированием обеспечивает сохранение значения понятия, его идентификацию в конвенционализированной или в нововведенной предметной области. Различение в политически значимых понятиях их истинного и соответственно ложного значения - пример такой антономической диссоциации понятий, точнее, первоначальной ее ступени; первоначальной ступени, так как она еще не привела к лексическому образованию двух (самостоятельных) слов, в которых уже окончательно представлено истинное и ложное ' их значение. На первой ступени необходимо довольствоваться различением между (предположительно) стандартизованным и соответственно нестандартным значением понятия, например, свобода вместо социализма и т.п. Таким образом, вся стратегия ниспровержения политического противника заключается в ниспровержении его языка, которое наряду с попытками его терапевтического оздоровления» посредством «идеологически (новой) дефиниции» ее ключевых понятий относятся к самому общему методу укрепления, как собственной смысловой конструкции, так и противостоят опасности ее дискредитации.

Необходимо отметить, что как левая, так и правая языковая критика вопреки всем различиям едины в одном: «господствующий язык» - это «язык господствующих». «Языковое господство» превращает политическую лингвистику в одно из самых эффективных и тайных орудий власти одного над другим. В этой борьбе понятий правая и левая критика даже пришли к согласию, как преодолевать безмолвие: необходимо завоёвывать понятия, в которых общество определяется и интерпретируется, вне зависимости как это теперь называется «семантическая война», «захват понятий» или «языковой

мятеж», говорят ли о борьбе вокруг «культурной гегемонии» или о «языковой политике», всегда речь идет о целенаправленном изменении «основ интерпретации» обществом самого себя и соответственно о «присвоении социальной действительности». Спорным является не сам факт политической работы над публичным языком; спорным является то, как эту работу оценивать и как «понимать реальность этих интерпретаций реальности»: в смысле Шельски, как теоретическую манипуляцию, «обман проповедника», в смысле эдельмановского тезиса как теоретическую компенсацию за политическое удвоение реальности, после которого драматургия общественной политической инсценировки содействуют игре политических «актеров» и скрывает их истинные интересы, или, по Маркузе, как идеологическую критику инфармационно-языковой блокировки альтернативных умственных возможностей и т.д.

Анализ работ по исторической семантике показывает, что политические понятия; начиная с Французской революции, и с наступлением промышленного переворота все больше и больше теряют свойства описания и соответственно «регистрации опыта» и выступают в роли «понятий ожидания», отображая и усиливая разрыв между опытом и ожиданием, вследствие чего они потеряли статус «эпифеноменов», так называемой, действительной истории. Эта историческая смена функциональных свойств основных ключевых политических понятий изменяет их смысл; так как с тех пор будущее больше не прожект эсхатологии и «духовной (протекции)», а шанс «светской (прогрессии)», что с конца XVIII столетия в эмфатическом смысле слова называется «прогрессом». Изменяется также «темпоральная структура» политических понятий: они «обобщают» не только «опыт», но и одновременно «связывают ожидания», то есть они становятся «понятиям действия» и соответственно - в силу их «проспективирующего значения» - понятиями «предвосхищения», и поэтому «в занимаемой перспективе» осуществляют «необходимую оккупацию», что превращает борьбу вокруг понятий в борьбу «за истинную политическую интерпретацию» действительности. Как раз «степень возрастания абстракции» политических понятий подразумевается как необходимый «семантический груз» в «конкурентной борьбе вокруг их правильного истолкования, именно это и называется «политической герменевтикой». В ней политические понятия используются как «пустые формы» возможного семантического захвата, и являются одновременно индикаторами общественных и политических перемен, самостоятельными факторами языкового политического управления и формирования сознания.

Здесь необходимо согласиться с Хабермасом, что теоретико-политические понятия не могут изменяться иначе, как поглотив комплексную аргументацию, в которой оседают инновации и обучающие процессы. Объективный дух едва ли можно в политических рекламных агентствах равнять налево или право. Хабермасовский подход намного убедительнее, чем метафора захвата понятий, объясняет возможный успех в политическом споре: понятия могут успешно осуществлять интерпретацию социальной действительности только тогда, когда они погружены во внутри общественные

аргументационные процессы. Такой подход не должен породить иллюзию, как будто бы политические понятия являются некими сухими губками, которые добывают свое настоящее значение только в и благодаря аргументации. Напротив, нужно твердо знать, что все политические понятия уже всегда имеют соответствующую идеологическую пропитку и их нужно выжимать, чтобы они вновь были способны накапливать аргументационный багаж. Такого рода детальную и кропотливую работу необходимо всегда проводить, потому что политические понятия имеют слишком краткий ресурс в силу изменчивости и подвижности политической жизни. Если политические понятия не являются идеологически нейтральными понятиями, и не могут быть защищены средствами синонимического и соответственно антонимического различения от политической конкуренции, то борьба необходимо вспыхивает за их легитимное обладание.

Последняя третья . : глава ■ диссертации , «Риторика социально-политического согласия» посвящена анализу таких риторик, которые в социально-политическом взаимодействии исходят из интересов аудитории, исследуется публичная риторика как инструмент и механизм социально-политического взаимодействия и определяются ее основные функции в жизни современного общества.

В первом параграфе этой главы «Человек говорящий: аристотелевская риторика как средство информации в процессе политического обсуждения» исследуются теоретические основы современного неоаристотелизма, в рамках которого . обосновывается процедуралистический характер методического принципа, действующего в интересах оформления , политического волеизъявления и принятия решения как процесс публичного оформления мысли в языке и на материале аристотелевской философии определяется функциональную модель политической риторики как средство информации в процессе политического обсуждения. .

г Несомненно, по историческому воздействию на умы людей, которое оказывала, да и оказывает до. сих пор платоновское «Государство», едва ли сопоставимо какое- либо иное произведение в истории политической мысли. Однако образование политической теории мы непосредственно связываем с аристотелевской «Политикой»: с ее почти догматизированной дефиницией человека как «политичекого животного», с богатой традициями. идеей политического разделения властей, с нормами различных типов власти, или с теоретическим категориальным аппаратом, благодаря которому совершенно обоснованно появляется научная политическая философия и различные типы позитивистского понимания политики. В современных исследованиях стоит обратить внимание на влиятельный «коммунитаризм» и возрождающийся интерес к анализу добродетели и соответственно к «концепции благодатной жизни», чтобы увидеть историко-философскую аналогию как платонизм вытесняется «политическим аристотелизмом», который, в виде так называемого «неоаристотелизма», склонен иногда к слишком необдуманному преуменьшению принципиальных различий между античным полисом и современным обществом. И даже в тех современных теориях, в которых

пытаются освободиться от влияний этой вновь реабилитированной традиции, аристотелевские понятийные структуры выдают себя словно маклеры, доставшиеся по наследству от старой традиции. В первую очередь, речь идет о понятии «deliberation» (англ. размышление; обсуждение), и вместе с тем теперь об определенном качестве политики (Хабермас характеризует ее как «обсуждаемую политику») или об определенной политической организации общества «рассуждающая демократия», в которых оспаривается монополия на политику у государства, а его роль сводится к роли «руководителя процесса переговоров» в гражданском обществе. Попытки рассмотреть в понятии «deliberation» конвенциональную природу, то есть как переводной эквивалент для греческого «bouleusis» (совещание, консультация), опять таки отсылают нас к автору, который определял роль речи в политике этим понятием и предпринял вместе с тем одновременно попытку систематически соединить друг с другом риторику и политику.

Именно аристотелевская концептуальная попытка с помощью понятия обсуждение установить связь между риторикой и политикой интересует нас в настоящем разделе. Публичная речь служит обеспечению политических условий существования субъектов, а в аристотелевской интерпретации: публичная речь служит обеспечению условий существования граждан полиса. Привнесение надежности и есть вообще-то цель риторики, чем закономерно объясняется соответствующий интерес современной философии к ней, надежность, которая, по Аристотелю, в сфере «человеческих дел» привносит необходимую степень уверенности. Дифференциация высказываний по степени уверенности указывает на концептуальную платформу философии, которой впервые удалось систематизировать область «человеческих дел» и соответственно сделать область «практики» теоретически доступной. Практика становиться разумной, если удается использовать исходную множественность мнений как возможность рационализации именно этой практики, то есть, если дискуссия выступает не как средство дискредитации практических решений, а понимается как возможность разъяснения деятельности. В этом отношении ее доксическая перспекгивизация повышает уровень требований к предложенным решениям проблемы, что в целом только помогает разумному осмыслению коллективной воли. Именно эта дискурсивная возможность разъяснения дела соответствует по Аристотелю «bouleusis», иначе говоря: размышлению, обсуждению, совещанию (анг. deliberation), которое представляет такую же специфически человеческую способность, как и способность к речи, поскольку связана с языком как условием своей возможности. Методизация этих обсуждений-совещаний входит в задачу теории политической риторики, так как риторика имеет дело с проблемами, которые преодолеваемы только в процессе обсуждения-совещания. Иначе говоря, задача политической риторики -оптимизация деятельности; без этой предпосылки нет ни обсуждения, ни риторики. Целью такой риторики является разъяснение ситуации в интересах разрешения проблемы, которое результируется в коллективное обязательство, и тем самым расширяет возможности совместной деятельности. Необходимость публичного совещания превращает риторику в основу политики, во всяком

случае, до тех пор, пока политика понимается как искусство: в споре мнений и интересов рождать согласие и делать способной к решению и действию коллективную волю, и таким образом достигать успеха в (коллективных) прогнозируемых действиях. Чтобы публичное размышление справилось с данной задачей, необходимо в соответствующей теории риторики: а) систематизировать ресурсы убеждения и б) определить процесс - как ресурсы убеждения должны обновляться, чтобы прийти к согласию. И то и другое составляют содержание аристотелевской «Риторики», дело которой — не убеждать, но в каждом данном случае находить способы убеждения. Такая риторика, как считает Хабермас, только ищет решения проблемы, которое может считаться разумным, и разумность, которого мотивирована убедительной речью. Является ли речь убедительной, решает не говорящий, а, соответственно, слушатели, поскольку «доказательство находится в зависимости от самих слушателей».

В этом отношении, такая риторика даже вмещает ресурс возможного понимания в процессе понимания, и позволяет говорить о «процедурном» или «квази-дискурсивном» понятии риторики. Именно эта «квази-дискурсивная» риторика (в хабермасовской интерпретации «процедуралистическая») и продуцируемые отсюда, два представления о политике, основанные на иррациональных (Н. Луман) и рациональных (Ю. Хабермас) ресурсах человека, описывает работу коммуникативной составляющей как методический принцип, действующий. ■ в интересах оформления политического волеизъявления и принятия решения, и, соответственно, специфицирует понятие риторики как процесс рассуждения, размышления, советывания, то есть как процесс публичного оформления мысли в языке.

Оценка аристотелизма отчетливо зависит от характера реконструкции его исходных положений. Если они рассматриваются субстанционально, то с необходимостью возникает потребность в обосновании этики и ее истинности, если, к примеру, X. Арендт в своей работе «Что есть политика?» в качестве концептуальной идеи берет политику как процесс публичного обсуждения, то естественно сводится последняя к процессу соглашения. Именно поэтому арендтовский подход соответстует тематике и целям нашего исследования и становится объектом последующего анализа.

Аристотелевская классическая теория политики, несомненно, дает возможность более полно раскрыть характер современной «публичной политики» и соответственно «демократии» с ее заинтересованностью в познании политической практики. То, что специфически современные условия плюрализма вынуждают также аристотелевскую идею о справедливой жизни конкурировать с другими идеями, есть цена, которую должно платить за критическое овладение классической политической традицией. С другой стороны, как раз этот плюрализм указывает недвусмысленно на риторический характер современной политики, поскольку плюрализм мнений является элементарной предпосылкой для функционирования риторики в рассмотренном выше смысле. Не современный плюрализм представляет опасность для «разумной политики», а ее ностальгическая дискредитация во имя

идентификации с историческим образцом. Однако прежде, чем перейти к анализу этой «разумной политики», в диссертации рассмотриваются функции риторики в экзистенциалистски окрашенном неоаристотелизме Ханны Арендт и политической экологии Николаса Лумана.

Анализу функционирования риторики как средства включения людей в процесс социально-политического взаимодействия посвящен второй параграф третьей главы «Риторика как реализация причастности к политике», в нем на материале неоаристотелизма Ханны Арендт исследуется риторика как совместный диалог, в котором осуществляется политическая речь и конкретизируется открытость общества, обозначаются возможности и границы причастности к политике;

Рассмотрение теории X. Арендт начинается с центрального понятия либерализма - плюрализма. Идея познания множественности пульсирует во всех арендтовских трудах. Из неё она выводит понимание политического и, прежде всего, понимание основополагающих видов человеческой деятельности, таких как язык и поступок. Смысл политического бытия заботиться не столько о личных делах, сколько о совместных, «совместно» в этом смысле не означает биологическое сосуществования людей, которое связывает их с животными и «другим формам органической жизни». «Совместной» как раз называется та деятельность, которая превосходит биологическую необходимость и лежит вне рефлексивного поведения. Речь идет о том, что люди совместно и свободно делают по ту сторону этой необходимости и навязанных ею механизмов поведения. «Нечто становиться совместным делом» или «нечто становиться в совместном деле» является подходящим значением для («соттишсаге» — лат.), по меньшей мере, в этом значении «соттишсаге» совпадает с аристотелевским («кошопет» - греч.). Так как никакой отдельный человек не может осуществлять действие, оно является ..всегда и всюду со-действием; так как никакой отдельный человек не обладает речью, разговор всегда и всюду «является разговором друг с другом», то есть диалогом. Этот ход мыслей можно резюмировать следующим образом: со-действие создает предпосылки для диалога не только вообще, но особенно в той области совместной жизни, которая касается «политической прагматики», и диалог создает предпосылки для со-действия особенно в той области совместной жизни, которая определяется «политической прагматикой». Понятия речь и действие в неоаристотелизме Ханны Арендт формулирует ясно и определенно, уточняя их терминологически, в их понятийном пространстве рассматривается процесс риторизации как дополнение к процессу политизации. Аристотелевская дефиниция человека как разумного и политического существа в арендтовской интерпретации сводится к его способностям говорить и действовать. Разговор, который вызывает мыслительную или реальную деятельность по изменению политической практики, является риторическим и порождает совместную политику.

Вслед за понятиями плюрализма, речи и деятельности, рассматриваются такие понятия теории Арендт как совместное политического, риторика диалога, власть и речь, истина и мнение, суждение и понимание, апории деятельности и

др. Особый интерес вызывает ее идея перенести кантовские положения теории эстетического суждения в сферу политической способности суждения, потому что в обеих областях мы имеем дело с формой совместного бытия (с суждением, которое разделяет другой, с общностью вкуса), где никто никому не повинуется и не подчиняется, где люди убеждают друг друга. Суждение понимается здесь не как акт правильной речи, не как суммирование, не как «критерий»; суждением можно считать, однако, нечто совершенно иное, и именно тогда, когда мы сталкиваемся с тем, чем не распоряжаются никакие масштабы. Эти суждения без масштаба не имеют никаких других предпосылок, кроме способности человека к рассудку. Они, как известно, эстетические суждения, о которых, как говорил однажды Кант, как раз «не спорят», но, пожалуй, можно договариваться. Это есть такое суждение, которым другой не «принуждается» к согласию даже «логически необходимым выводом», хотя, «можно убеждать». С точки зрения современного неориторического понимания можно сказать следующее, что рассудок, который преодолевает циркулирующие предубеждения в суждениях и формирует мнения, требует «диалоговой достоверености» процессов взаимо-беседы и взаимо-убеждения. Это выражало бы современное состояние дел в социальной практике, если бы из сказанного можно было заключить, что интеллектуальный потенциал всех людей развивается, и что убеждение возможно везде. Однако, социальные и экономические условия часто, таковы, что не терпят альтернативных мнений: «необходимость общественного неодобрения так сильна, что инакомыслящий в одиночестве и бессилии, в конце концов,' приходит в отчаяние либо к конформизму»1.

Хотя, Ханна Арендт не рассматривает • теорию риторики и великих риторов, все же, риторические проблемы явно обнаруживают себя в ее 9оциально-политической антропологии. Не столько в смысле «речи другого», сколько - в соответствии с ее основным пониманием плюрализма - в деятельном диалоге. В диалоге политическая свобода может иметь место, поскольку способность к диалогу может развиваться. Однако способность к диалогу 1' значит, что плюрализм не является чистым расширением двойственности «Я-и-Я» к множественности «Мы». Свободный плюрализм способных к диалогу различен как от внутреннего диалога человека с самим собой, так и от диалога между мной и тобой. Арендт призывает преодолевать иррационализм — доставшийся, прежде всего от Карла Ясперса и Мартина Бубера — диадической коммуникации, которая, будучи образцом, в политической сфере, никогда не приведет «Мы» к истинному плюрализму действия. Только наличие плюрализма и диалога содействует согласию, о котором говорят: что люди, если они хотят чего-либо достигнуть в этом мире, должны действовать скоординировано. Таким образом, риторическое и политическое связаны друг с другом в коммуникации и участии: когда прекращается диалог, прекращается политика.

1 Arendt Н. Was ist Politik? - München: Minerva-Publikation, 1993. - S. 90.

Проведенный анализ философских идей X. Арендг через призму единственного, в данном случае риторического, аспекта множество граней, существующих в различных произведениях, в любом случае, ограничивает наличествующее многообразие; с другой стороны, имеется возможность выявить до сих пор не замеченные или, по меньшей мере, недооцененные их внутренние связи. Фокусирование на риторическом в трудах Ханны Арендт эту возможность предоставляет; ее понимание языка, как совместного диалога, в котором осуществляется политическая речь, и ее представления о действии, как взаимодействии, в котором конкретизируется открытость общества, отчетливо обозначают возможности и границы причастности к политике. Обоснование и иллюстрация этой модели собственно и составляло основную задачу настоящего раздела исследования. Правда здесь возникает ряд вопросов, связанных ни сколько с самой идеологией либерализма, ярким представителем которой является X. Арендг, сколько с теоретической применимостью в современных специфических условиях плюрализма тех положений, которые в этой идеологии выдвигаются. Потому что плюрализм, по мнению Н. Лумана, способен привести к фрагментации системы основных убеждений и даже ее разрушить, так что общество предстает как ансамбль функционально разграниченных субсистем, которые мало могут управлять системой, поскольку их стандарты рационализации плохо совместимы.

Функционирование риторики в экологической политике рассматривается в третьем параграфе третьей главы «Теория провизорского (временного) согласия», в ней обосновывается, что системный процедурализм Н. Лумана, основанный на иррациональных ресурсах человека, не только с необходимостью приводит к идее «провизорского» и соответственно «аперсуазивного соглашения» в процессе принятия политического решения, но и к установке направленной против требований ориентации на рациональное согласие в политическом дискурсе.

Если попытаться в современном социально-политическом знании выявить риторическую позицию, которая, с одной стороны, основывалась бы на принципах процедурализма, а с другой стороны была направлена против требований: основывать политическую общность на «резонной речи», на аргументированном согласии, достигнутом силой убеждения, то стоит, в первую очередь, указать на экологическую теорию Николаса Лумана. По Луману политическая речь не должна привязываться ни к согласию и убеждению, ни обосновывать требования собственного содержания. Она должна, употребляя лумановскую игру слов, обязывать воспринимать не резон, а скорее резонанс. И то и другое не должно путаться: резонность переподчиняет общее употребление определенных причин и принципов, а также границы систем. Резонанс напротив порождается «собственной частотой» системы, поскольку он может возникать всегда только по индивидуальному заказу собственной структуры. Резонность освещает теоретическую систему как риторическое средство, резонанс приглушается или полностью исчезает. Это значит, что традиционная речь, как раз потому не позволяет политику привести в резонансное состояние, что она ставит на «резонность», на причины

и принципы, которые действительно не выражают «собственную частоту» политической системы. «Политик резона» может быть полностью прав, представлять верные принципы и наилучшие основания; только это правильное, ясное, рациональное и благоразумное «пахнет нафталином», так как реагирование («Die Reagibilitat» — нем.) и коммуникативное подключение к системе иначе заложены, чем это ожидает старо-европейская традиция. Поэтому, в настоящем разделе вместо того, чтобы заострять внимание на традиционных теоретико-политических различиях, как то: «теория общества — социальная технология», «левые - правые», «прогрессивное - консервативное», «эмансипация — идеология» и т.д., к которым Луман относиться с подозрением, объектом нашего рассмотрения становятся собственно лумановские дифференциации, «нутрь» его понимания политики и политический риторики, а также его установка, направленная против требований ориентации на рациональное согласие в политическом дискурсе. После обозначения основных теоретических понятий, мы набрасываем в основных чертах возможные достоинства лумановской теории политики и политической речи, основные положения которых несколько разбросаны по специальным «политическим исследованиям», конкретизируем его претензии к господствующим практикам речи, в том числе к политической ре4и. s

Исходный пункт лумановского сомнения заключается в том, что современное общество не нашло еще адекватного самоописания, и что это, не в последнюю очередь, находит свое выражение в политической риторике, которая впитала семантику XIX столетия и рассматривает общество все еще в качестве иерархической структуры, и в которой политика представляется как одна из ее «системных вершин». Луман выступает против идеи стратификации и выдвигает идею принципиально равнозначной дифференциации общества. Политическая функция в общественной системе рассматривается наравне с другими, политика не может больше занимать никакой высшей, суверенной, отличительной и привилегированной позиции, она, как и все другие общественные функции, составляет целостность общественных отношений. Только эта целостность позволяет соединить специфические, возможно не всегда взаимно совместимые конструкции реальности; это дает повод говорить о современном обществе как обществе «гиперкомплексной поликонтекстуализации», где нет больше никаких вершин, никакой представительных центров, никого верха и низа. На место иерархии выдвигается гетерархия. Теория, если она теперь выражает политические или социальные отношения, должна, соответственно, учитывать эти структурные изменения в дифференциации понятий и концептов как особенность структуры современного общества и, в первую очередь, разнородность автономной конструкции реальности. Здесь Луман предлагает использовать концепцию саморегулирования Матурана, чтобы описывать общество вместе с его системными функциями как самосовершенствующуюся, саморегулирующуюся социальную систему. Саморегулирование здесь необходимо для того, чтобы идея автономии заработала в плане функциональной дифференциации: больше нет дисбаланса в процессах обмена между системами, существует

принципиальная оперативная сплоченность систем, которые должны строить отношения с окружающим миром сами, исходя из собственных, внутренних и конструктивных ресурсов. Оперативная сплоченность саморегулирующихся систем не приносит вреда окружающей среде и не приводит к каузальной изоляции, совсем наоборот: оперативная сплоченность рассматривается как условие специфической открытости систем, самоопределения чувствительности окружающей среды и самостоятельной способности к резонансу. Если использовать эти представления для описания политики, то нельзя больше исходить из того, чтобы политика реагировала бы одна на независимую от нее реальность и затем решала бы о соразмерности своих реакций; можно предположить, что политика должна оценивать себя только собственными ресурсами и исходить только из этих ресурсов, иначе говоря, политика может делать только политику. Она может строить и модифицировать свои собственные структуры, только основываясь на собственных действиях. Она может реагировать на явления окружающей среды только в рамках созданных ее же структур. И этому безальтернативно заявленному способу саморегулирования подчинена не только политика, но и все смыслообразующие системы, с которыми имеет дело политика.

Вместе с тем становиться понятным, почему политические влияния на чужие системы и чужие влияния на политику понимаются Луманом лишь как раздражения. Саморегулирование систем не предполагает больше доступа к чужим системам, так как чужие системы обращаются с окружающей средой по чужому: с собственными мерками, посредством собственных структур и кодов, таким образом, политика может реагировать на события окружающей среды только политически, т.е. соответствующими политическим мерами, структурами и кодами.

Политика как саморегулирующаяся система среди других саморегулирующихся систем не может сводиться ни к контролю над обществом, ни к политическому управлению другими функциональными системами. Она может реагировать только на себя саму, на самопроизведенные, преобразованные в политические раздражения, воздействия постоянно неизвестного окружающего мира и надеяться при этом, что её реакции раздражают окружающую мир в политическом смысле. Вместо того, чтобы искать принципиальную и непрекращающуюся рекомендацию в политической речи, необходимо заботиться о риторике чуждой рекомендации, которая заставит поверить, что политика не может реагировать на кое-что иное кроме себя самой, а именно на мир, общество, другие функциональные системы и людей. Луман говорит наблюдателю политического события, что такие структурные возможности и границы политики «реалистичнее», чем их очередное риторическое преподношение.

В лумановской идее культуры «провизорского» и соответственно «аперсуазивного соглашения» не только разводятся понятия убеждения и соглашения, но и речь идет вместе с тем и, исходя из этого, о не возможности интеграции форм коммуникации и сознания. Вместо того, чтобы снова и снова в публичных речах говорить о ключевой роле человека в жизни общества,

вместо того, чтобы «очеловечивать» общество и «обобществлять» человека, вместо того, чтобы ликовать по поводу унифицированных идей «гуманизации социальных отношений» и «социализации гуманного», нужно распрощаться с такими представлениями и учиться признавать двустороннюю автономию психических и социальных систем. Разграничив людей, с одной стороны, политику и общество, с другой стороны, как автономно оперирующие системы, Луман ожидает новых возможностей в развитии парадоксальности по обе стороны различения. Однако, креативный характер парадоксальности, вопреки лумановским прогнозам, приводит опять к «пережёвыванию» в политической риторике старо-европейских ценностей, морализаторству и страхам, чем их и усиливает.

В третьем параграфе третьей главы «Риторика политической резонности: процедурализм и конвенционализм» основываясь на материалах конвенционализма (Т. Гоббс и Д. Роле) и процедурализма (Ю. Хабермас), мы предпринимаем попытку обосновать риторику как общую методологию политической резонности.

Стабильность общества всегда зависит от определенной меры готовности общества к лояльности. Проведенный анализ гоббсовского, ролсовского и хабермасовского понимания ролй риторики в процессе социально-политического взаимодействия ни только дает функциональное понимание нормативных убеждений, которые должны обеспечивать стабильность политического общественного устройства, но и позволяет установить, чего стоит ожидать от таких ориентированных на общие ценности убеждений в современных специфических условиях плюрализма.' В первую очередь, является несомненным, что риторический процесс поиска политической резонности способствует не только дифференциации собственно проблем соответствующей теории социально-политического взаимодействия, но и ведет к систематическому расширению ее предмета исследования, а именно более масштабно включает в процесс параметры согласия, на которых, по Хабермасу, И фокусируется риторика. Вместе с тем, установленные таким образом риторические формы согласия позволяют аккумулировать те позиции и взгляды, в которых принцип открытого публичного соглашения рассматривается с позиций коммуникативной практики, что приводит к становлению методологии разрешения проблем практической коммуникации. Всякая модель взаимодействия и согласия «всегда держит под прицелом реальность абстракции», то есть она может объяснять и обосновывать «регулятивную идею» принципа открытого публичного соглашения, но она не может преодолевать расселину между этой нормативной идеей свободного соглашения и практикой фактических процессов согласия. Риторические формы согласия, по меньшей мере, позволяют устранить эту расселину между принципом и практикой дискурса, в первую очередь, политического, так как они отображают именно образцы, в соответствии с которыми принцип согласия будет практически эффективен как принцип речевого заинтересованного рационально мотивированного согласия.

Кроме того, с позиций риторического убеждения содержание различных теорий социально-политического взаимодействия предстает как проблемное и втягивается в аргументационный процесс убеждения, а разнообразие риторических средств убеждения позволяет делать практический вывод, исходя только из логики разворачивания процесса соглашения; поскольку он избегает «строгих доказательств», тем самым он должен активизировать все ресурсы возможной силы убеждения, чтобы привести к необходимому рационально мотивированному согласию.

Сверх того, риторическая топика предлагает свои услуги как надежный источник сильных аргументов, потому что она, вместо иллюстрации содержания убеждения, систематизирует формальные стратегии его изыскания, и гарантирует, таким образом, соответствующей проблеме необходимый уровень сложности и напряжения при поиске согласия. Реконструкции топики от Аристотеля до Перельмана («схемы аргументации»), количество которых в зависимости от их классификации насчитывает от нескольких дюжин до нескольких сотни, являются надежными, в том смысле, что специфицируют на определенном уровне абстракции образцы практического достижения социально-политического согласия и, вместе с тем, задают ему выполнимый уровень разумности. Топика не замена, а предпосылка для критики, в этом отношении она открывает ее системные ресурсы, которые в процессе достижения практического соглашения всегда проверяются на убедительность. Но самый важный капитал, который привносит риторика в резонную политику, — это разработанное риторикой понятие власти. Поэтому не удивительно, что исследователи риторического строения политического мира авторитетно утверждают, что риторика непосредственно открывает доступ к власти, так как она переносит «базис власти» туда, где условия ее возникновения только обнаруживаются - в процесс успешной интеграции различных мнений в единую волю. Такая интеграция, успех которой не есть результат воздействия «силы и ее инструментов», а покоится на «власти объединяющей речи», «расширяет возможности деятельности» и, вместе с тем, увеличивает шансы в осуществлении общественной «потребности в кооперации» на основе общих ориентиров деятельности. Риторика открывает доступ к власти в смысле теоретического анализа еще и потому, что позволяет рассматривать имманентно присущий понятию власти диалектический характер или в хабермасовской терминологии «амбивалентность».

Наконец, концепции политики выигрывают от союза с персуазивной риторикой еще и потому, что разнообразие риторических форм речи дифференцировано конкретизирует политические процессы принятия управленческих решений и общественные процессы волеизъявления, результате чего становиться понимаемым практический процесс достижения политического консенсуса, который хотя и не носит чисто дискурсивный характер, однако не может опровергать дискурсивный идеал (как разумную норму) без того, чтобы не дисквалифицировать себя.

В Заключении отмечается, что проведенное исследование позволяет составить целостную картину функционирования риторики в социально-

политической практике. Результаты исследования могут быть в данной картине использованы в качестве последовательных основных шагов ее построения. Подводятся итоги и определяются перспективы дальнейших исследований риторики в социально-политическом взаимодействии, основанных на использовании результатов данной работы.

Основное содержание диссертации отражено в публикациях

1. Кащей Н. А. Риторика и политика в современном обществе: Монография. -В. Новгород, 2005. - 136 с. (8,5 п. л)

2. Кащей Н. А. Неориторика и современная политика // Философские науки. -2004.-№ 5. - С. 136-143. (0,5 п. л.)

3. Кащей Н, А. Воля к власти как риторическое самоутверждение // Вестник НовГУ им. Ярослава Мудрого. - Серия: «Гуманитарные науки: философия, культурология». - 2004. - № 27. - С. 16-21. (0,6 п. л.)

4. Кащей //. А. Риторика и современная политика // Вестник СамГУ. - Серия: «Политология». - 2004. -№ 3. - С. 36-42. (0,6 п. л.)

5. Кащей Н. А. Вероятность и смысл // Вестник НовГУ им. Ярослава Мудрого. -Серия: «Гуманитарные науки». - 1995. - № 12. - С. 33-37. (0,5 п. л.)

6. Кащей Н. А. Вероятность и техника объективации смысла Онтология и гносеология технической реальности. - Ценологические исследования. — 5 выпуск. — М.: Центр системных исследований, 1999. - С. 157-159. (0,1 п. л.)

7. Кащей Н. А. Генезис категории вероятности Новгород: НовГУ, 1999. -16 с. Деп. рук. ИНИОН К» 54919 от 12.08.99. (1 п. л.)

8. Кащей Н. А. Риторика. К проблеме определения предмета // Бренное и вечное: Экология, человека в современном мире. Всероссийская научная конференция 23 - 24 октября 2001. - Тезисы докладов и выступлений. - Вып. 4. -В. Новгород: НовГУ,2001.-С. 140-141.(0,1 п. л.)

9. Кащей Н. А. Теория аргументации и риторика // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке: Материалы VII Общероссийской научной конференции 20-22 июня 2002. - СПб: СПбГУ, 2002. -С. 161-163. (0,2 п. л.)

10. Кащей Н. А. Софистика против софистики (к проблеме «неориторического» оправдания софистики как инструмента политики И Международная научная конференция «Информация. Коммуникация. Общество»: Тезисы докладов и выступлений. 12-13.11.02. - СПб: ЛЭТИ, 2002. - С. 140-141. (0,1 п. л.)

11. Кащей Н. А. Эстетическое и эффективное в риторике (на примере софистики) // Эстетика научного познания: Материалы Международной научной конференции21-23.10.03.-М.: МГУ, 2003.-С. 110-112.(0,1 п. л.)

12. Кащей Н, А. Риторика как реализация сопричастности к политике // Бренное и вечное. Прошлое в настоящем и будущем философии и культуры: Материалы Всероссийской научной конференции 27-29.10.03. - В. Новгород: НовГУ, 2003. -С. 98-102. (0,2 п. л.)

13. Кощей Н. А. Риторическая рационализация притчи о пещере Платона // Рациональность и вымысел. Тезисы научной конференции 21 — 23 ноября 2003. - СПб: СПбГУ, 2003. - С. 41-42. (0,1 п. л.)

14. Кащей Н. А. Человек говорящий: риторика как реализация сопричастности к политике (Ханна Арендт) // Антропологические конфигурации современной философии: Материалы научной конференции 3-4 декабря 2004 года. — М.: МГУ, 2004. - С. 99-101. (0,1 п. л.)

15. Кащей Н. А. Персуазивная аргументация Ё. Коппершмидта // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке: Материалы VIII Общероссийской научной конференции 24-26 июня 2004. - СПб: СПбГУ, 2004. -С. 161-165. (0,2 п. л.)

16. Кащей Н. А. Риторическая угроза государственной стабильности (по Томасу Гоббсу) // ...Как слово наше отзовется.,.: Сборник научных статей, посвященный 10-летию философского факультета НовГУ им. Ярослава Мудрого. - В. Новгород: НовГУ, 2004. - С. 198-206. (0, 6 п. л.)

Изд. лиц. ЛР № 020815 от 21.09.98. Подписано в печать 18.10.2005. Бумага офсетная. Формат 60x84 1/16. Гарнитура Times New Roman. Печать офсетная. Уч.-изд. л. 3,0. Тираж 100 экз. Заказ № 122. Издательско-полиграфический центр Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. 173003, Великий Новгород, ул. Б. Санкт-Петербургская, 41.

Отпечатано в ИПЦ НовГУ им. Ярослава Мудрого. 173003, Великий Новгород, ул. Б. Санкт-Петербургская, 41.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора философских наук Кащей, Николай Александрович

Введение

Глава I. Риторическая основа социально-политического взаимодействия

§ 1. Персуазивная риторика

§ 2. Риторика как социальная технология и критика

§ 3. Специфика риторического прочтения политики

Глава II. Риторика как средство социально-политического господства

§ 1. Прецепторальная риторика

§ 2. Субсидиарная риторика

§ 3. Риторика как политический спор

Глава III. Риторика социально-политического согласия

§ 1. Человек говорящий: аристотелевская риторика как средство 140 информации в процессе политического обсуждения

§ 2. Риторика как реализация причастности к политике (неоари- 159 стотелизм Ханны Арендт)

§ 3. Теория провизорского (временного) согласия

§ 4. Риторика политической резонности: процедурализм и кон- 205 венционализм

Введение диссертации2005 год, автореферат по философии, Кащей, Николай Александрович

Актуальность темы. Тесная взаимосвязь между риторикой и политикой характерна для всей социальной истории человечества, она является важнейшим элементом любой формы государственности. Роль и функции риторики в политике и политики в риторике, отношение к ним человека и общества служат показателем культурного и общественного развития, социальной, политической и идеологической ориентации общества.

Актуальность темы исследования определяется не только социальной значимостью современной риторики в жизни общества, но и той познавательной ситуацией, которая складывается в сфере риторического знания. Употребление риторики в трёх основных значениях: в прикладном как дидактики (ораторское искусство, руководство по организации эффективной коммуникации, развитие индивидуальных речевых способностей для максимально убедительного воздействия на аудиторию); в теоретическом как теории языкового воздействия на аудиторию, описывающей процедуру порождения персуазивных ментальных актов и инструментарий анализа речевой коммуникации; в философском как метода познания действительности и выявления критериев разумности совершаемых действий, требует комплексного представления о риторическом знании. При этом непосредственным предметом такой риторики (или как ее теперь называют неориторики) становиться речь, связанная с общественной практикой; эта связь выступает основой для построения общей теории коммуникативной деятельности, объектом которой является взаимозависимость между речью и ее дискурсивным функционированием, успех которого есть условие совместной осмысленной деятельности. Достижение эффективной коммуникации обуславливает важность исследования риторической методологии в постижении закономерностей развития и изменения коммуникативной деятельности, прежде всего: а) в исследованиях коммуникации как специфического процесса осуществления общественных (в первую очередь политических) отношений между людьми и социальными группами; б) в исследованиях коммуникации как специфического инструмента развития сознания и выявления условий, при которых коммуникация может привести к оптимальным результатам в развитии человека и общества; в) в исследованиях закономерностей протекания коммуникации и средств, которые при этом используются, эффекта их воздействия.

О необходимости анализа перспектив риторической методологии говорит и тот факт, что в отечественных философских работах она - в отличие от целого ряда новейших концепций языка и мышления - специально не обсуждалась. Возникнув в 50-е годы прошлого века, как антипод «картезианской лингвистики» и в смысле исходных положений теории, и в смысле культуры научного мышления, неориторика лишена черт экстравагантности, привлекающих внимание, ее мало обсуждают, но она влиятельна. Возможно, неориторическая критика лингвистической философии и логического универсализма не вызвала у сторонников последних особой охоты ввязываться в дискуссию. Между тем, неориторика как методология анализа социально-политического взаимодействия заслуживает серьезного критического разбора по двум причинам.

Во-первых, реально влиятельной неориторику делает практическая ценность результатов: как методология и теория аргументации она вооружает техникой изобретения и анализа публичной речи. Поэтому идеи неориторики активно используются в теоретических и практических разработках речевой коммуникации, плодом этих усилий является теория персуазивной коммуникации. Ее авторы исходят из того, что межличностное общение возможно лишь в процессе убеждающей аргументации; средством такого общения является язык, целью - достижение разумного согласия. Теория персуазивной коммуникации строиться на персуазивной компетенции, то есть на способности субъекта к речевому освоению типичных социальных ситуаций. Именно персуазивная компетенция ведет к «ненасильственной коммуникации», в рамках которой Юрген Хабермас строит свою универсальную прагматику, основываясь на прагматических универсалиях, общих процедурных принципах, т.е. общих структурах, которые проявляются при стандартных условиях в любом речевом акте. Поэтому актуальной представляется исследование процедурных параметров согласия, на которых, по Хабер-масу, и фокусируется риторика.

Во-вторых, неориторика представляет значительный интерес как научная концепция, основанная на глубокой традиции мысли и обобщающая значительный фактический материал. Эмпирическиая база работ по неориторике - европейская философская, научная, юридическая, религиозная, политическая, журнальная литература, а неориторика предстает как исследование семантики текстов в их социальном и идеологическом окружении. Сам принцип неориторического подхода к предмету - изучение речевой техники - придает ей большой вес в изучении проблематики языка и мышления, а так же механизмов коммуникации в процессе социально-политической интеграции. Тесная связь неориторики с логикой и теорией познания, применение ее в качестве эристической диалектики - своего рода методологии гуманитарных наук - несомненно, имеет философское значение и заслуживает подробного рассмотрения.

Политика и риторика постоянно находятся во взаимодействии и составляют конститутивную платформу для любого социального действия. Политическая риторика, борьба за правильность основных черт общей практики является ядром любой политической общности. Это находит наглядные подтверждения как, например, в классической античной демократии, так и в современном обществе; широкие риторические процессы инсценируют медиальные соглашения, а также составляют основу для таких государственных образований, в которых более мелкие корпорации оставляют за собой важные политические решения. Решающим здесь является то, что формулируются определяющие позиции в области политической практики и перспективируется поведение актеров на политической авансцене.

Длительный политический порядок не может быть построен на стволах винтовок, политическая стабильность всегда зависит от определенной меры готовности общества к лояльности. Эта готовность общества быть лояльным по отношению к существующему строю, в конечном счете, в своих мотивах опирается на законность политических устоев и ее организационные принципы принятия решения; и эта «вера в законность», к которой так мало понуждают силой, стратегически нацелена, на признание политического порядка как основы этой «веры в законность». Еще античная политическая философия дала ответ на вопрос о том, что означает признание политического порядка, который не потерял до сегодняшнего дня своей актуальности. Он звучит в аристотелевской формулировке приблизительно так: признание политического порядка и вместе с тем возможность стабильности зависят от степени нормативного соответствия этого политического порядка действующим представлениями о добре и зле, справедливости и несправедливости и других ценностях. Правда здесь возникает ряд вопросов, связанных ни сколько с функциональным пониманием нормативных убеждений, которые должны обеспечивать стабильность политического общественного устройства, сколько с тем, чего стоит ожидать от таких ориентированных на общие ценности убеждений в современных специфических условиях плюрализма. Таким образом, и сегодня обоснование риторики как общей методологии политической резонности одна из насущных задач социальной философии.

Степень разработанности проблемы. Вообще интерес современной философии к риторике и политике остается удивительно незначительным, хотя для философии генетически и систематически политика и риторика играла всегда особенную роль, скажем, например, в философских системах софистов [см.: 54, 56], Платона [80 - 83], Аристотеля [15 - 20], Цицерона [116], Квинтилиана [59] и др. Отсутствие внимания со стороны философии к проблемам политики и риторики связано, как отмечают некоторые авторы, в первую очередь с междисциплинарным характером исследуемых проблем и вытекающими отсюда трудностями, а так же с известным упадком духа теории риторики, который продлился вплоть до середины XX века. Отказ от риторики происходил потому, что она фактически была превращена в нормативно-стилистическое учение и третировалась как чисто учебная дисциплина, не имеющая серьезных научных оснований. Возрождение риторики во второй половине XX века протекает на общей предпосылке, что язык есть не только средство осознания действительности, но и средство ее изменения; речь как социальное действие и соответственно как взаимодействие между участниками дискурса становиться объектом новой риторики. Риторику определяют (уже в современных терминах) как науку об оптимальной и эффективной коммуникации, что вполне соответствует интересам социальной философии в ее нацеленности на разрешение проблем связанных с социально-политическим взаимодействием в современном обществе, о сути которых говорит известное высказывание: «право на власть - это всегда право на речь».

Социально-политическое взаимодействие в современной риторике рассматривается с двух позиций: во-первых, оно исследуется с точки зрения классической риторики - в том направлении работают в основном лингвисты, во-вторых, значимым фактором современной научной жизни являются исследования социально-политической жизни общества с точки зрения современной теории аргументации, здесь прерогатива принадлежит философам, логикам, правоведам. Риторика в классическом понимании задавала наиболее эффективные формулы речевого воздействия, в которых были заинтересованы как античность (что приводит к ораторскому искусству), так и средние века (что приводит к науке о построении проповеди - гомилетике); в современных условиях задача классической риторики заключается в том, чтобы научить управлять системой речевых коммуникаций в пределах своей компетенции, решение которой должно опираться на культуру речи данного общества, то есть на систематизацию через речь культуры как целого. Здесь следует назвать работы Авеличева А.К. [6], Аверинцева С.С. [7, 8], Баранова А.Н. [21 - 23], Безменовой Н.А. [24 - 27], Волкова А.А. [31, 32], Гаспарова M.JI. [36], Гиндина С.И. [38], Демьянкова В.З. [46, 47], Мейзерского В.М. [67], Муратовой К.В. [71, 72], Пешкова И.В. [77 -79], Почепцова Г.Г. [86], Розеншток-Хюсси О. [99, 100], Рождественского Ю.В. [97 - 98], Трошиной Н.Н. [108, 109], Хазагерова Г.Г. [114], Юниной Е.А. [120] и др. [см.: 48, 74, 87 - 89, 94, 95, 101], а также можно указать на ряд статей, которые появились во второй половине 90-х годов прошлого века в специализированном проблемном журнале «Риторика» [90 - 93]. Стоит отметить работы Михальской А.К. [69 ,70] по сравнительно-исторической риторике, в рамках которой она предлагает современные риторические подходы и методы решения актуальных проблем соотношения речи и власти, форм речи и форм социума, специфики речи средств массовой информации и политики.

Исследование социально-политического взаимодействия с позиций теории аргументации представляет собой тот редкий тип гуманитарной науки, который возник буквально на наших глазах. Среди ее создателей бельгийские ученые X. Перельман и JI. Ольбрехт-Тытека [76] (именно они закрепляют за этим направлением название неориторика), профессора амстердамского университета Франц ван Еемерен и Роб Гроотендорст [49], создавшие Международное общество по исследованию аргументации со своим журналом. Объект изучения бельгийской и голлагдской неориторики - это оправдание или опровержение рациональным образом чьей-либо точки зрения. Исходной посылкой здесь становиться неудовлетворенность двумя науками, традиционно сориентированными на высказывание: логика, по мнению неориторов, слишком абстрактна, а лингвистика - слишком конкретна для этих целей. Неориторика определяется ими как социальная, интеллектуальная, вербальная деятельность, необходимая для того, чтобы оправдать или опровергнуть мнение, состоящее из набора высказываний и направленное на то, чтобы получить одобрение аудитории. С нашей точки, зрения для обозначения данного направления исследований более подходящим является термин персуазивная риторика, который вводит немецкий неоритор Ёзеф Коппершмидт [210 - 217]. В персуазивной риторике аргументация выступает методологией убеждения и обнаруживает следующие составляющие: экстернализация, функционализация, социализация и диалектификация. Под экстернализацией аргументации понимается принципиальная ориентация на вербальную коммуникацию. Под функ-ционализацией аргументации понимается аргументация как целенаправленная деятельность, как процесс, а не продукт. Под социализацией аргументации понимается ее коммуникативный и интерактивный характер, когда говорящий и слушающий поочередно меняются местами. Наконец, далектификация позволяет говорить о про-аргументации или о контр-аргументации. Среди отечественных исследований, в которых в той или иной мере рассматриваются обозначенные аспекты, можно назвать работы Алексеева А.П. [11]. Беркова В.Ф. [28, 64], Воробьевой С.В. [33, 34], Герасимовой И.А. [37], Маркова Б.В. [66], Мигунова А.И.

68], Новоселова М.М. [37], Оливер Х.Р. [75], Рябцевой Н.К. [102], Светлова В.А. [103], Сергеева В.М. [105], Чеушова В.И. [117], Чуешо-вой А.Г. [118, 119], Яскевич Я.С. [64, 122] и др. [см.: 73, 110]. С появлением русской версии международного журнала «Аргументация» [10] можно надеется на появление новых интересных идей и разработок в данном направлении.

Риторика как основа для социально-политического взаимодействия осмысляется с различных философских позиций. Так П. Птассек [263, 264], Б. Сандкаулен-Бок [264], Й. Вагнер [264], Г. Ценкерт [264] R говорят о «доксическом» или «риторическом устройстве социальнополитического мира» и пытаются в рамках неософистики обеспечить присоединение коммутантов к общим потенциалам согласия. Следует назвать имена Х.-Г. Гадамера [35, 165], К.-О. Апеля [12, 126, 127], с их герменевтическим и трансцендентально герменевтическим подходами к предмету риторики, а так же Г. Блюменберга [142 - 144], который рассматривает риторику с позиций философской антропологии. Именно различие философских подходов к пониманию механизмов социально-политического взаимодействия и роле в этом процессе риторики объяс-» няет те трудности, с которыми сталкиваются Ю. Хабермас [111 - ИЗ,

172 - 184], Н. Луман [65, 85, 198, 230 - 235], Д. Роле [265 - 267] в купе с так называемыми неоаристотелистами (Д. Штернбергер [285], В. Теннис [187], Л. Штраус [286], X. Арендт [14, 128 - 130] и др.) и коммунитаристами (А. Макинтайр [238], X. Тэйер [288], М. Ветцер [291] и др.) в своих попытках вернуть демократическим политическим ценностям привлекательность и разрешить основную политическую проблему современности, которую Ю. Хабермас обозначил как преодоление когнитивного диссонанса между универсальным призывом к национальной миссии и партикулярной природой фактически существующих интересов. Поэтому преодоление теоретической, мировоззренческой и идеологической односторонности, которая присутствует в различных работах, посвященных риторике и политике, является необходимой предпосылкой продуктивных социально-философских исследований различных моделей функционирования риторики как инструмента социально-политического взаимодействия.

В соответствии с поставленной целью формируются следующие задачи исследования:

- в-четвертых, обосновать в рамках риторической стратегии бинарной дифференциации и кодификации смысла понятий прецепто-ральную риторику как средство политического господства и на материалах философии Платона определить политическую функцию риторики в идеальном государстве;

- в-шестых, рассмотреть риторику как объект спора и борьбы в ♦ политике в современных специфических условиях вынужденной публичности, показать политическое препирательство вокруг проблем языка как борьбу различных политических сил за общественное присутствие и признание;

- в-девятых, показать, что системный процедурализм Н. Лумана, основанный на иррациональных ресурсах человека, не только с необходимостью приводит к идее «провизорского» и соответственно «аперсуа-зивного соглашения» в процессе принятия политического решения, но и к установке направленной против требований ориентации на рациональное согласие в политическом дискурсе;

Конкретизация решаемых задач осуществляется в ходе исследовательской работы.

Методологическая основа исследования. Методологической основой настоящего исследования выступает теория универсальной прагматики Юргена Хабермаса. В рамках этой методологии риторическое исследование социально-политических проблем заключается в том, чтобы реформировать согласованность между содержанием и идеей как согласованность между совместным действием и консенсуально ориентированным смыслом и тематизировать речь как основу согласия, предоставив возможность для взаимодействия социальным субъектам. Эта содержательная речевая работа обособляет риторику как специфическую, языковую, целеполагающую рефлексию, информирующую общественное согласие, в котором благодаря эффективности речи обнаруживается интерсубъективное, следовательно, могущее быть консенсуаль-ным, содержание, и, где одновременно смысловая направленность обладает единственной возможностью его легитимации. В контексте нашего исследования это приводит к выполнению следующих двух методических требований: 1) если риторика имеет значение не только как более или менее составная частность социально-политической практики, а признается как ее оригинальный способ существования, то можно прочесть в дифференциациях политической риторики соответствующие дифференциации понятия политического; 2) если риторика является образцовым и репрезентативным типом убедительного применения языка, то можно в нем конкретизировать социальную функцию риторики по политической координации и интеграции общества.

- во-вторых, осмыслить целостную картину исторической взаимообусловленности риторики и политики;

- в-третьих, развивать методологическую базу социально-философских исследований, которая в работе рассматривается как пер-суазивная техника современной риторики.

Научная новизна диссертационного исследования выражается в следующих его результатах, выносимых на защиту.

Во-первых, в работе осуществлен анализ риторики как методологии убеждения (персуазивной техники), и, исходя из этого, установлена взаимосвязь между целеполаганием в теории персуазивности и в теории дискурса. Эта взаимосвязь позволяет говорить об общей теории коммуникативной деятельности, объектом которой является взаимозависимость между речью и ее дискурсивным функционированием, успех которого есть условие совместной осмысленной деятельности людей.

Во-вторых, определено место риторики в современном гуманитарном знании, она предстает как социальная технология и теоретическая критика: в первом случае в ней язык рассматривается и понимается как инструмент поведенческого управления, во втором - как средство мышления и средство информации процесса соглашения, в связи с чем, устанавливается взаимосвязь между практической и теоретической риторикой.

В-третьих, определена специфика риторической рационализации механизмов социально-политического взаимодействия, которая проявляется в том, что риторика выражает не только методологические основания, но и является оригинальным способом существования политического, поскольку исследует язык в политике и его работу по конституи-рованию исключительного и особенно представительного политика в лице общественной субсистемы.

В-четвертых, определена функция прецепторальной риторики как средства политического господства и на материалах философии Платона показано, что прецепторальная риторика есть не только механизм построения «идеального общества», но также средство просвещения граждан и средство коммуникационного освобождения имманентно присущего обществу потенциала рациональности.

Августином стратегии бинарной дифференциации понятий в субсидиарную риторику, которая благодаря церкви и «спасительному посланию» есть функциональная субституция политической речи и ее общественного характера, является эффективной стратегией в процессе освобождения значимых ценностей от узурпации и оккупации идейными и политическими противниками.

В-девятых, доказано, что лумановское гетерархическое общество . «гиперкомплексной поликонтекстуализации», в котором нет больше никаких вершин, никаких представительных центров, никого верха и низа, есть следствие методологии системного процедурализма, в основе которой лежит идея «культуры провизорского (временного) соглашения» как коммуникативный стиль, направленный против требований ориентации на рациональное согласие в политическом дискурсе.

Теоретическая и практическая значимость исследования. Материалы и выводы диссертации способствуют расширению представлений о современной социально-политической жизни общества и его языковой инфраструктуре, позволяют углубить знание о механизмах и структуре функционирования речи в различных политических системах, о месте риторики в современном знании. В работе представлен комплекс теоретических идей, устанавливающих междисциплинарные связи со многими другими науками, изучающими риторику и социально-политическую практику, а так же интегрирующих необходимые сведения из философии, логики, современных методов исследования языка и мышления, что способствует созданию адекватной общей теории речевой деятельности, отвечающей требованиям современной науки и культуры, более полно раскрывает языковую инфраструктуру общества.

Теоретический анализ риторики как методологии и теории эффективного использования языка в современных условиях уточняет и расширяет представления о политической и прагматической функциях языка в обществе, раскрывает методологию современных политических манипуляций. Это важно и в практическом, и в прагматическом плане, поскольку не только обеспечивает понимание носителем политической и риторической культуры той речевой среды, в которой он находиться, но и расширяет возможности координировать свое речевое и политиче ское поведение, адекватно оценивать речевое поведение других политических контрагентов.

Научное понимание сущности и специфики функционирования речи в социально-политической жизни общества способствует взаимо-^ пониманию и взаимной толерантности людей, представляющих различные политические взгляды, и может оказать помощь в социально-политическом конструировании эффективных каналов межкультурной и межпартийной коммуникации. Кроме того, знакомство со структурным описанием и методами анализа риторических стратегий социально-политического взаимодействия позволяет человеку и социальным группам перестать быть жертвами манипулирования, пассивными объектами, дает знание, необходимое для человека в современном демократическом обществе.

Апробация работы. Теоретические выводы и положения диссертации были изложены в ряде докладов и выступлений: на научно-теоретической конференции Института истории естествознания и техники РАН «Онтология и гносеология технической реальности» (Новгород, январь 1998 г.), на Всероссийской научной конференции «Бренное и вечное: экология человека в современном мире» (Великий Новгород, октябрь 2001 г.), на VII общероссийской научной конференции «Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке» (Санкт-Петербург, июнь 2002 г.), на международной научной конференции «Информация. Коммуникация. Общество» (Санкт-Петербург, ноябрь 2002 г.), на научно-практическом семинаре ««Русский Ницше»: русская литература XX века и «кризис ценностей» европейской культуры» (Великий Новгород, март 2003 г.), на международной научной конференции «Эстетика научного познания» (Москва, октябрь 2003 г.), на Всероссийской научной конференции «Бренное и вечное: прошлое в настоящем и будущем философии и культуры» (Великий Новгород, октябрь 2003 г.), на научной конференции «Рациональность и вымысел» (Санкт-Петербург, октябрь 2003 г.), на VIII общероссийской научной конференции «Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке» (Санкт-Петербург, июнь 2004 г.), на научной конференции «Антропологические конфигурации современной философии» (Москва, декабрь 2004 г.).

Основные идеи диссертации изложены в статьях и монографии «Риторика и политика в современном обществе».

Заключение научной работыдиссертация на тему "Современная риторика в социально-политическом взаимодействии"

Заключение

Предложенный в данном диссертационном исследовании вариант взаимодействия риторики и политики в сфере общественной практики получился не вполне традиционным. Впрочем, говорить о традиции в этом смысле, видимо, не имеет смысла. Скорее всего, справедливым будет утверждение о том, что за двадцать пять веков существования теории риторики и социальной философии предлагалось такое количество риторик для осмысления различных моделей социальных и политических практик, что никакой очередной вариант не может, видимо, рассматриваться как принципиально новый. И, тем не менее, стоит еще раз подчеркнуть, что появившаяся в шестидесятых годах прошлого столетия новая риторика - правда, не в каждой из ее редакций, пытаясь восстановить парадигму чрезвычайно древней научной дисциплины, убедительным образом обеспечивает возможность не рассматривать ее категории как догматические и формирует взгляд на современную риторику как на дисциплину, потенциал которой позволяет адекватно раскрывать механизмы современного социально-политического взаимодействия. Социально-философский анализ этих механизмов показывает риторику как единственную отрасль знания, обеспокоенную весь период существования проблемой передачи содержания одного сознания другому, она оказывается наукой универсального характера и по своему масштабу, и подходам к реальности, которая понимается как «реальность языка».

Проведенное в диссертации исследование различных социально-политических концепций через призму риторических механизмов их построения позволяет составить целостную научную картину взаимосвязи риторики и политики, эта целостность обеспечивается единством методологических принципов риторической стратегии бинарной дифференциации понятий и кодификации их смысла, а также процедурали-стски понимаемой риторики, в рамках которых рассматриваются различные типы социально-политического взаимодействия. Основываясь на полученных результатах работы, мы можем подвести некоторые итоги и наметить контуры дальнейших исследований, иначе говоря: что привносит и может привносить современная персуазивная риторика в различные модели социально-политического взаимодействия.

В первую очередь является несомненным, что риторический процесс поиска политической резонности способствует не только дифференциации собственно проблем соответствующей теории социально-политического взаимодействия, но и ведет к систематическому расши-„ рению ее предмета исследования, а именно более масштабно включает в процесс параметры согласия, на которых по Хабермасу и фокусируется риторика . Вместе с тем, установленные таким образом риторические формы согласия позволяют аккумулировать те позиции и взгляды, в которых принцип открытого публичного соглашения рассматривается с позиций коммуникативной практики, что приводит к становлению методологии разрешения проблем практической коммуникации. Всякая модель взаимодействия и согласия «всегда держит под прицелом реальность абстракции», то есть она может объяснять и обосновывать «регу-► лятивную идею» принципа открытого публичного соглашения, но она не может преодолевать расселину между этой нормативной идеей свободного соглашения и практикой фактических процессов согласия. Риторические формы согласия, по меньшей мере, позволяют устранить эту расселину между принципом и практикой дискурса в первую очередь политического, так как они отображают именно образцы, в соответствии с которыми принцип согласия будет практически эффективен как принцип речевого заинтересованного рационально мотивированного согласия.

Во-вторых, с позиций риторического убеждения содержание различных теорий социально-политического взаимодействия предстает как проблемное и втягивается в аргументационный процесс убеждения, а разнообразие риторических средств убеждения позволяет делать практический вывод исходя только из логики разворачивания процесса соглашения; поскольку он избегает «строгих доказательств», тем самым он должен активизировать все ресурсы возможной силы убеждения, чтобы привести к необходимому рационально мотивированному согласию.

В-третьих, риторическая топика предлагает свои услуги как надежный источник сильных аргументов, потому что она, вместо иллюстрации содержания убеждения, систематизирует формальные стратегии * его изыскания, и гарантирует, таким образом, соответствующей проблеме необходимый уровень сложности и напряжения при поиске согласия. Реконструкции топики от Аристотеля до Перельмана («схемы аргументации»), количество которых в зависимости от их классификации насчитывает от нескольких дюжин до нескольких сотни, являются надежными, в том смысле, что специфицируют на определенном уровне абстракции образцы практического достижения социально-политического согласия и, вместе с тем, задают ему выполнимый уровень разумности. Топика не замена, а предпосылка для критики, в этом ► отношении она открывает ее системные ресурсы, которые в процессе достижения практического соглашения всегда проверяются на убедительность. Это позволяет в современных риторических исследованиях называть топику: «опытом коммуникативного преодоления проблем . когда мнение становиться знанием» [249, с. 286], и даже говорить о «топическом разуме» в смысле «действенного образа мышления определенного свойства» [249, с. 51], недогматический характер которого (вероятностная логика) прямо-таки позволяет избавиться от многих недоразумений современности.

В-четвертых, самый важный капитал, который привносит риторика в политику, - это разработанное риторикой понятие власти. Поэтому не удивительно, что исследователи «риторического строения политического мира» [263] авторитетно утверждают, что «риторика непосредственно открывает доступ к власти» [263, с. 156], так как она переносит «базис власти» туда, где условия ее возникновения только обнаруживаются: в процесс успешной интеграции различных мнений в единую волю. Такая интеграция, успех которой не есть результат воздействия «силы и ее инструментов», а покоится на «власти объединяющей речи», «расширяет возможности деятельности» и вместе с тем увеличивает шансы в осуществлении общественной «потребности в кооперации» на основе общих ориентиров деятельности [264]. Наверное, это и позволя-♦ ло Ницше говорить о риторике как «самом значимом средстве поддержания власти между общностями» [253, с. 203].

Риторика открывает доступ к власти» в смысле теоретического анализа еще и потому, что позволяет рассматривать имманентно присущий понятию власти диалектический характер или в хабермасовской терминологии «амбивалентность». С именем «риторика» связаны не только революционное открытие и разработка консенсуального принципа кооперации между «волей и равенством», который позволяет идентифицировать риторику с «отказом от насилия» [143 с. 113]; имя > «риторики» стоит так же под открытием (уже не однократно цитированной ранее) «Власти слова», которая затем всегда приходит в упадок после голого «перемещения власти в слово», когда слово не заменяет власть, а только сублимирует, чтобы себя увековечить [182, с. 188] . В этом отношении такая «власть слова» направлена не на интеграцию различных мнений в единую разумную волю, а есть монологически ин-струментализированное средство исчисления пользы, поэтому по праву такая риторика власти как «средство поддержания власти» начиная с Платона и заканчивая Шельски признана недееспособной.

Наконец, в-пятых, концепции политики выигрывают от союза с персуазивной риторикой еще и потому, что разнообразие риторических форм речи дифференцировано конкретизирует политические процессы принятия управленческих решений и общественные процессы волеизъявления. В результате чего становиться понимаемым практический процесс достижения политического консенсуса, который хотя и не носит чисто дискурсивный характер, однако не может опровергать дискурсивный идеал (как разумную норму) без того, чтобы не дисквалифицировать себя.

Все это еще раз подчеркивает важность риторического анализа современных механизмов взаимодействия в сфере социально-политических практик, намечает пути дальнейших исследований, вселяет веру в способность разумно строить современное информационное общество и адекватно выражать его в открытой публичной речи. А это, вне всякого сомнения, означает, что риторика не противопоказана ни одной эпохе.

254

Список научной литературыКащей, Николай Александрович, диссертация по теме "Социальная философия"

1. Августин Аврелий. Исповедь // Августин Аврелий. Исповедь; Абеляр П. История моих бедствий. - Пер. с латин. - М.: Республика, 1992. - С. 5-222.

2. Августин Блаженный. О граде Божием. Мн.: Харвест, М.: ACT, 2000.- 1296 с.

3. Августин Блаженный. О порядке // Августин Блаженный. Об истинной религии. Теологический трактат. Мн.: Харвест, М.: ACT, 1999. -С. 141-213.

4. Августин Блаженный. Об учителе // Августин Блаженный. Об истинной религии. Теологический трактат. Мн.: Харвест, М.: ACT, 1999. -с. 300-350.

5. Августин Блаженный. Монологи // Августин Блаженный. Об истинной религии. Теологический трактат. Мн.: Харвест, М.: ACT, 1999. -с. 351-413.

6. Авеличев А. К. Возвращение риторики // Общая риторика: Пер. с фр./ Дюбуа Ж. Эделин Ф. Клинкенберг Ж.-М. и др. М.: Наука, 1986. - С. 5-23.

7. Аверинцев С. С. Античная риторика и судьбы античного рационализма // Античная поэтика: Риторическая теория и литературная практика / Отв. ред. Гаспаров М.Л. М., Л.: АН СССР, 1991. - С. 3-26.

8. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М.: Свет, 1996. - 417 с.

9. Адорно Т. В. Проблема философии морали. Пер. с нем. М. Л. Хорь-кова. - М.: Республика, 2000. - 238 с.

10. Александрова Л. Н. Риторика и герменевтика // Неориторика: Генезис, проблемы, перспективы: Сб. науч.-аналит. обзоров. М.: ИНИОН, 1987.-С. 70-90.

11. Алексеев А. П. Аргументация. Познание. Общение. М.: Наука, 1991. 150 с.

12. Апель К.-О. Трансформация философии. Пер. с нем. В. Куренной,

13. B. Скуратов. М.: Логос, 2001. - 338 с.

14. Аргументация. Выпуск № 1, № 2. - Эл. журнал: -http://argumentation.ru/2000l/index.htm

15. Арендт X. Истоки тоталитаризма / Пер. с англ. И. В. Борисовой; под ред. М. С. Ковалевой. М.: Центрком, 1996. - 672 с.

16. Аристотель. Метафизика // Сочинения в 4-х томах. М.: Мысль, 1976.-Т. 1.- 550 с.

17. Аристотель. Риторика // Античные риторики. М., 1978. - С. 13164.

18. Аристотель. Категории // Сочинения в 4-х томах. М.: Мысль, 1978. -Т. 2.-С. 51-90.

19. Аристотетель. Первая аналитика. Вторая аналитика. // Сочинения в 4-х томах. М.: Мысль, 1978. - Т. 2. - с. 117-346.

20. Аристотель. Никомахова этика // Сочинения в 4-х томах. М.: Мысль, 1984. - Т. 4. - С. 53-294.

21. Аристотель. Политика // Сочинения в 4-х томах. М.: Мысль, 1984. -Т. 4.- с. 375 -644.• 21. Баранов А. Н. Что нас убеждает. Общественное сознание и язык. 1. М.: Знание, 1991. 64 с.

22. Баранов А. Н. Метаязыки описания аргументативного диалога // Диалог: теоретические проблемы и методы исследования: Сб. научн.-аналит. обзоров / Отв. ред. Безменова Н. А. М.: ИНИОН, 1991. - С. 45-81.

23. Баранов А. Н. Паршин П. Б. Языковые механизмы вариативной интерпретации действительности как средство воздействия на сознание // Роль языка в средствах массовой коммуникации. М.: ИНИОН, 1986.1. C. 100-143.

24. Безменова Н. А. О предмете «история риторики» // Неориторика: Генезис, проблемы, перспективы: Сб. науч.-аналит. обзоров. М.: ИНИОН, 1987.-С. 25-45.

25. Безменова Н. А. Теория и практика риторики массовой коммуникации: /Научно-аналитический обзор АН СССР ИНИОН/. М.: ИНИОН, 1989.-39 с.

26. Безменова Н. А. Речевое воздействие как риторическая проблема // Проблемы эффективности речевой коммуникации. М.: ИНИОН, 1989. -С. 116-133.

27. Безменова Н. А. Очерки по теории и истории риторики. М.: ИНИОН, 1991.-251 с.

28. Берков В. Ф. Аргументация как логико-коммуникативная процедура // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке: Материалы VII Общероссийской научной конференции. СПб.: СПбГУ, 2002. С. 144-146.

29. Введенская JI.A. Павлова Л.Г. Культура и искусство речи. Ростов-на-Дону: РГУ, 1995. - 391 с.

30. Вебер М. Избранные произведения. Пер с нем. / сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова. - М.: Прогресс, 1990. - 804 с.

31. Волков А. А. Неориторика Брюссельской школы // Неориторика: Генезис, проблемы, перспективы: Сб. науч.-аналит. обзоров. М.: ИНИОН, 1987.-С. 46-69.

32. Волков А. А. Строение и смысл риторического аргумента // Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1995. - № 1. - С. 15-24.

33. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М.: Прогресс, 1988. 704 с.

34. Гаспаров М. JI. Античная риторика как система // Античная поэтика: Риторическая теория и литературная практика / Отв. ред. Гаспаров М.Л. М., Л.: АН СССР, 1991. - С. 27-59.

35. Герасимова И. А. Новосёлова М. М. Аргументация как методология убеждения // Вопросы Философии. 2003. - № 10. - С. 72-85.

36. Гиндин С. И. Что знала риторика об устройстве текста? // Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1995. - № 2. - С. 120-130.

37. Гоббс Т. О теле // Гоббс Т. Сочинения в 2-х томах. М.: Мысль, 1989. -Т. 1.-С. 66-218.

38. Гоббс Т. О человеке // Гоббс Т. Сочинения в 2-х томах. М.: Мысль, 1989. - Т. 1. - с. 219-269.

39. Гоббс Т. О гражданине // Гоббс Т. Сочинения в 2-х томах. М.: Мысль, 1989. - Т. 1. - с. 270-506.

40. Гоббс Т. Человеческая природа // Гоббс Т. Сочинения в 2-х томах. -М.: Мысль, 1989. Т. 1. - с. 507-573.

41. Гоббс Т. О свободе и необходимости // Гоббс Т. Сочинения в 2-х томах. -М.: Мысль, 1989. Т. 1.-е. 574-611.

42. Гоббс Т. Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Сочинения в 2-х томах. Т. 2. - М.: Мысль, 1989.- 731 с.

43. Гомер. Одиссея // Древняя Греция. Сборник: Эпос. Драматургия. История. Философия. Под общ. ред. А.Л.Мясникова. СПб: Принт, 1995. - 640 с.

44. Демьянков В. 3. Эффективность аргументации как речевого воздействия // Проблемы эффективности речевой коммуникации. М.: ИНИ-ОН, 1989.-С. 13-40.

45. Демьянков В. 3. Тайна диалога: (Введение) // Диалог: теоретические проблемы и методы исследования: Сб. научн.-аналит. обзоров / Отв. ред. Безменова Н. А. М.: ИНИОН, 1991. - С. 10-44.

46. Диалог: теоретические проблемы и методы исследования: Сб. научн.-аналит. обзоров / Отв. ред. Безменова Н. А. М.: ИНИОН, 1991. -159 с.

47. Еемерен Ф. X. Ван, Гроотендорст Р. Аргументация, коммуникация, ошибки. Л.: Васильевский остров, 1992. - 315 с.

48. Зеленицкий К. П. Топики // Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1995. - № 1. - С. 24-33.

49. Иванова С. Ф. Говори!. Уроки развивающей риторики. М.: Школа-пресс., 1997.-399 с.

50. Информация Коммуникация - Общество (ИКО -2002). - СПб.: СПбГУ, 2002.-360 с.

51. Кассен Б. Эффект софистики. Перевод с франц. А. Россиуса. М., СПб: Ун. книга, 2000. - 238 с.

52. Кащей Н. А. Неориторика и современная политика // Философские науки. 2004. - № 5. - С. 136-143.

53. Кащей Н. А. Воля к власти как риторическое самоутверждение // Вестник НовГУ. Серия: «Гуманитарные науки: философия, культурология». - 2004. - № 27. - С. 16-21.

54. Кащей Н. А. Риторическая угроза государственной стабильности (по Томасу Гоббсу) // .Как слово наше отзовется.: Сб. науч. ст., посвященный 10-летиюфилос. ф-та НовГУ им. Ярослава Мудрого. В. Новгород: НовГУ, 2004. - С. 198-206.

55. Кащей Н. А. Риторика и политика в современном обществе. В. Новгород: НовГУ, 2005. - 136 с.

56. Квинтилиан Марк Фабий. Двенадцать книг риторических наставлений. Пер. А. Никольского. СПб., 1834.

57. Клюев Е. В. Риторика. М.: ПРИОР, 1999. - 272 с.

58. Кохтев Н.Н. Риторика. М.: ПРИОР, 1994. - 250 с.

59. Кузмин А. А. Понятие трансверсального разума в современной философии // .Как слово наше отзовется.: Сб. науч. ст., посвященный 10-летию филос. ф-та НовГУ им. Ярослава Мудрого. В. Новгород: НовГУ, 2004.-С. 207-215.

60. Кун Т. Структура научных революций. М.: ACT, 2002. - 605 с.

61. Логика и риторика. Хрестоматия. / Сост. В. Ф. Берков, Я. С. Яске-вич. Мн.: ТетраСистемс, 1997. - 624 с.

62. Луман Н. Власть / Пер. с нем. А. Антоновского. М.: Праксис, 2001.- 249 с.

63. Марков Б. В. Вступительная статья // Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории / Пер. с нем. Д.В.Скляднева. Спб.: Наука, 2001, с. 5-44.

64. Мейзерский В. М. Философия и риторика. Киев, 1991. - 268 с.

65. Мигунов А. И. О коммуникативной природе истины // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке: Материалы VIII Общероссийской научной конференции. СПб.: СПбГУ, 2004. С. 180-183.

66. Михальская А. К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-исторической риторике. М.: "Academia", 1996. - 192 с.

67. Михальская А. К. Основы риторики: Мысль и слово. М.: Academia, 1996. - 416 с.

68. Муратова К. В. Структура коммуникативного акта с точки зрения риторики // Реализация системы языка в речи. М.: Наука, 1986. - С. 78-86.

69. Муратова К. В. Диалектический метод ведения спора (анализ диалога Платона «Горгий») // Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1995. - № 2. - С. 146-159.

70. Неориторика: Генезис, проблемы, перспективы: Сб. науч.-аналит. обзоров. М.: ИНИОН, 1987. - 216 с.

71. Общая риторика / Дюбуа Ж. Эделин Ф. Клинкенберг Ж.-М. И др.; Общ. ред. И вступ. ст. Авеличева А. К. М.: Наука, 1986. - 392с.

72. Олкер X. Р. Диалектическая логика «мелосского диалога» Фукидида // Язык и моделирование социального взаимодействия. М.: Наука, 1987. С. 282-325.

73. Перельман X. Ольбрехт-Тытека JI. Из книги «Новая риторика: Трактат об аргументации» // Язык и моделирование социального взаимодействия. М.: Наука, 1987. - С. 207-264.

74. Пешков И. В. Нужна еще одна революция . риторическая // Социум. М., 1992. -№ 8.-С. 3-6.

75. Пешков И. В. Риторика как гуманитарное задание // Путь в риторику. -Выпуск № 2. Пермь: ПГУ, 1995. - С. 38-54.

76. Пешков И. В. Подступы к типологии речи (современность Аристотеля и Розенштока-Хюсси) // Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1995. - № 1. - С. 61-76.

77. Платон. Протагор // Платон. Сочинения в трех томах. М.: Мысль, 1971. - Т. 1. - С. 187-254.

78. Платон. Горгий // Платон. Сочинения в трех томах. М.: Мысль, 1971.-Т. 1.-С. 255-366.

79. Платон. Государство // Платон. Сочинения в трех томах. М.: Мысль, 1971. - Т. 3(1). - С. 89-454.

80. Платон. Законы // Платон. Сочинения в трех томах. М.: Мысль, 1971. - Т. 3(2).-С. 179-264.

81. Поппер К. Открытое общество и его враги / В двух томах. Пер. с англ., под общ. ред. Садовского В. Н. - М.: МФ Культурная инициатива -00 Феникс, 1992.

82. Посконина О. В. Философия государства Никласа Лумана: Монография. Ижевск: УГУ, 1996. - 91 с.

83. Почепцов Г.Г. Коммуникативные аспекты семантики. Киев: Наву-кова думка, 1987. - 310 с.

84. Проблемы эффективности речевой коммуникации. М.: ИНИОН,1989.-220 с.

85. Реализация системы языка в речи. М.: Наука, 1986. - 235 с.

86. Речевое воздействие в сфере массовой коммуникации. М.: Наука,1990.- 136 с.

87. Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1995. - № 1.- 178 с.

88. Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1995. - № 2.- 167 с.

89. Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1996. - № 13.. 183 с.

90. Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1997. - № 14..-192 с.

91. Риторика в развитии человека и общества. Пермь: ЗУУНЦ, 1992. -123 с.

92. Риторика в системе культуры. Пермь: ЗУУНЦ, 1997. - 117 с.

93. Рождественский Ю. В. Теория риторики. 2-е изд. -М.: Добросвет, 1999, -482 с.

94. Рождественский Ю. В. Принципы современной риторики. 2-е изд. - М.: SvR - Аргус, 2000. - 135 с.

95. Рождественский Ю. В. О термине «риторика» // Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1995. - № 1. - С. 7-13.

96. Розеншток-Хюсси О. Как язык устанавливает отношения // Риторика. Специализированный проблемный журнал. 1995. - № 1. - С. 76-95.i

97. Розеншток-Хюсси О. Речь и действительность. М.: Лабиринт, 1995. -208 с.

98. Роль языка в средствах массовой коммуникации. М.: ИНИОН, 1986.- 231 с.

99. Рябцева Н. К. Мысль как действие, или риторика рассуждения // Логический анализ языка. Модели действия. М.: Наука, 1992. - С. 124-147.

100. Светлов В. А. Практическая логика. 2-е изд. - СПб.: ИД "МиМ", 1997.- 576 с.

101. Секст Эмпирик. Против ученых. Книга вторая: Против риторов // Секст Эмпирик. Сочинения в двух томах. М.: Мысль, 1976. - Т. 2. -С. 122 - 143.

102. Сергеев В. М. Структура политической аргументации в «Мелий-ском диалоге» Фукидида // Математика в изучении средневековых повествовательных источников. М.: Наука, 1986. - С. 49 - 62.

103. Синельникова Л. Н. Лапотько А. Г. Риторика как научная и учебная дисциплина. Луганск, 1994. - 204 с.

104. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. Пер. с фр. А Сухотина; ко-мент. Тулмио де Маура. - Екатеринбург: Изд-во УГУ, 1999. - 426 с.

105. Трошина Н. Н. Риторика и теория коммуникации: (На материале немецкоязычных публикаций) // Неориторика: Генезис, проблемы, перспективы: Сб. науч.-аналит. обзоров. -М.: ИНИОН, 1987. С. 114-136.

106. Трошина Н. Н. Коммуникативная стратегия и стилистическая структура текста // Проблемы эффективности речевой коммуникации. -М.: ИНИОН, 1989. С. 134-150.

107. Философия, логика, язык. М.: Наука, 1987. - 483 с.

108. Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность: Московские лекции и интервью. М.: Academia, 1995. - 224 с.

109. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. -Пер. с нем.; под ред. Д. В. Скляднева. СПб.: Наука, 2000. - 377.

110. Хабермас Ю. Спор о прошлом и будущем международного права. Переход от национального к постнациональному контексту // Вопросы философии. 2004. - № 2. - С. 12 - 18.

111. Хазагеров Г. Г. Политическая риторика. М.: Никколо - Медиа, 2002.- 313 с.

112. Хайдеггер М. Бытие и время. Пер. с нем. В. В. Бибихина. - 2-е изд. исп. - СПб.: Наука, 2002. - 450 с.

113. Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1972.

114. Чуешов В. И. Риторика Аристотеля и современность // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке: Материалы VII Общероссийской научной конференции. СПб.: СПбГУ, 2002. -С. 193-195.

115. Чуешова А. Г. О современном смысле выражений «риторика старая» и «риторика новая» // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке: Материалы VII Общероссийской научной конференции. СПб.: СПбГУ, 2002. С. 195-197.

116. Чуешова А. Г. О единстве когнитивного и коммуникативного аспектов в риторических аргументах // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке: Материалы VIII Общероссийской научной конференции. СПб.: СПбГУ, 2004. С. 205-207.

117. Юнина Е. А. Современная риторика в философско-культурологическом измерении (проблема обоснования одного из вариантов современной риторики). Пермь: ЗУУНЦ, 1998. - 300 с.

118. Язык и моделирование социального взаимодействия. М.: Наука, 1987.- 380 с.

119. Яскевич Я. С. Коммуникативная парадигма субъекта власти: специфика аргументации // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке: Материалы VII Общероссийской научной конференции. СПб.: СПбГУ, 2002. С. 202-205.

120. Ясперс К. Смысл и назначение истории. Пер. с нем. - М.: Политиздат, 1991. - 527 с.

121. Abosch Н. Das Ende der groBen Illusionen. Hamburg: Radius, 1993. -173 S.

122. Alexy R. Theorie der juristischen Argumentation. Frankfurt: Suhrkamp, 1978.-396 S.

123. Apel K.-0. Die Idee der Sprache in der Tradition des Humanismus von Dante bis Vico. Bonn: Passagen Verlag, 1960. - 372 S.

124. Apel K.-0. Diskurs und Verantwortung. Frankfurt: Suhrkamp, 1990. -420 S.

125. Arendt H. Wahrheit und Luge in der Politik. Munchen: Minerva-Publikation 1987.-487 S.

126. Arendt H. Was ist Politik? Munchen: Minerva-Publikation, 1993. -594 S.

127. Arendt H. Briefe 1925 bis 1975 : und andere Zeugnisse. Frankfurt: V. Klostermann, 1998. - 435 S.

128. Bauman Z. Moderne und Ambivalenz. Das Ende der Eindeutigkeil. -Hamburg: Argument Verlag, 1992. 269 S.

129. Beck U. Die Erfindung des Politischen. Frankfurt: Suhrkamp, 1993. - 302 S.

130. Beck U. Riskante Freiheiten : Individualisierung in modernen Gesell-schaften. Frankfurt: Suhrkamp, 1994. - 480 S.

131. Behrens M. Dieckmann W. Kehl E. Politik als Sprachkampf // Heringer H.J. Holzfeuer im holzernen Ofen. Aufsatze zur politischen Sprachkritik. -Tubingen: Verlag H. Heringer, 1982. S.216 ff.

132. Bellah R.N. The Good Society. New York : Knopf : Distributed by Random House, 1991.- 347 p.

133. Bergsdorf W. Politik und Sprache. Munchen, Wien: G. Olzog, 1978.- 186 S.

134. Bergsdorf. W. Herrschaft und Sprache. Pfullingen: Neske, 1983. -366 S.

135. Beyme von K. Theorie der Politik im 20. Jahrhundert. Frankfurt: Suhrkamp, 1991.-493 S.

136. Biedenkopf K.H. Mitgestaltung Mitveranlwortung // Union in Deutschland. - 1973. - № 45. - S. 9 ff.

137. Biedenkopf K.H. Die Politik der Union // Union in Deutschland. -1975. № 26/27. - S. 57 ff.

138. Biedenkopf K.H. Politik und Sprache // Heringer H.J. Holzfeuer im holzernen Ofen. Aufsatze zur politischen Sprachkritik. Tubingen: Verlag H. Heringer, 1982. - S. 189 ff.

139. Blumenberg H. Arbeit am Mythos. Frankfurt: Suhrkamp, 1979. -699 S.

140. Blumenberg H. Lebenszeit und Weltzeit. Frankfurt: Suhrkamp, 1986.- 378 S.

141. Blumenberg H. Hohlenausgange. Frankfurt: Suhrkamp, 1989. -827 S.

142. Bornscheuer L. Topik. Frankfurt: Suhrkamp, 1976. - 253 S.

143. Bubner R. Dialektik und Topik. Frankfurt: Suhrkamp, 1990. - 111 S.

144. Bubner R. Antike Themen und ihre moderne Verwandlung. Frankfurt: Suhrkamp, 1992. - 220 S.

145. Burckhardt A. Hebel F. Hoberg R. Sprache zwischen Militar und Frieden: Aufriistung der Begriffe? Tubingen: G. Narr, 1989. - 327 S.

146. Cahn M. Kunst der Uberlistung. Munchen: Minerva-Publikation, 1986.-290 S.

147. Classen C.J. Mullenbrock H.-J. (Hg.) Die Macht des Wortes. Aspekte gegenwartiger Rhetorikforschung. Marburg: Hitzeroth, 1992. - 273 S.

148. Como F. Die Diktatur der Einsicht: Ferdinand Lassalle und die Rhetorik des deutschen Sozialismus. Frankfurt am Main, New York: Peter Lang, 1991. - 186 S.

149. Coseriu E. Einfuhrung in die Strukturelle Linguistik. Tubingen: Univ. Roman. Seminar, 1969. - 157 S.

150. Dieckmann W. Politische Sprache Politische Kommunikation. -Heidelberg: Winter, 1981. - 279 S.

151. Dorner D. Die Logik des Mifilingens. New York: Metropolitan Books, 1996. - 222 p.

152. Droge F. u.a. Wirkungen der Massenkommunikation. Munster: Re-gensberg, 1969.-219 S.

153. Dubiel H. Was ist Neokonservativismus? Frankfurt: Suhrkamp, 1985. - 135 S.

154. Dubiel H. Ungewiflheit und Politik. Frankfurt: Suhrkamp, 1994. -246 S.

155. Dyck J. Rhetorik in der Schule. Kronberg: Scriptor Verlag, 1974. -270 S.

156. Edelman M. From art to politics : how artistic creations shape political conceptions. Chicago: University of Chicago Press, 1995. - 152 p.

157. Eppler E. Kavalleriepferde beim Hornsignal. Die Krise der Politik im Spiegel der Sprache. Frankfurt: Suhrkamp, 1992. - 250 S.

158. Fest J. Der zerstorte Traum. Vom Ende des utopischen Zeitalters. -Berlin: Deutscher Verlag der Wissenschaften, 1991. 357 S.

159. Fischer H.R. u.a. Das Ende der groflen Entwurfe. Frankfur: Suhrkamp, 1992. - 287 S.

160. Fishkin J.S. Democracy and deliberation : new directions for democratic reform. New Haven : Yale University Press, 1991. 133 p.

161. Flasch K. Augustin Augustin: Einf. in sein Denken. Stuttgart: Reclam, 1980.-487 S.

162. Gadamer H.-G. Rhetorik, Hermeneutik und Ideologiekritik. Frankfurt: Suhrkamp, 1967. - 390 S.

163. Geis M.L. The language of politics. New York: Springer-Verlag, 1987. - 189 p.

164. Gigon 0. Gegenwartigkeit und Utopie. Eine Interpretation von Platons «Staat». Zurich, Munchen: Artemis-Verlag, 1976. - 630 S.

165. Glasersfeld von E. Das Ende der groflen Visionen // Fischer H.R. u.a. Das Ende der grofien Entwurfe. Frankfurt: Suhrkamp, 1992. - S. 85 ff.

166. Glucksmann. A. Die Macht der Ohnmachtigen // Borsenblatt des Deutschen Buchhandels. 1989. - № 83. - S. 217 ff.

167. Greiffenhagen M. (Hg.) Kampf um Worter? Munchen, Wien: C. Han-ser, 1980. - 551 S.

168. Grieswelle D. Rhetorik und Politik. Munchen: Minerva-Publikation, 1978. 155 S.

169. Habermas J. Zur Logik der Sozialwissenschaften, Materialien. Frankfurt: Suhrkamp, 1970. - 519 S.

170. Habermas J. Luhmann N. Theorie der Gesellschaft oder Sozialtech-nologie. Frankfurt: Suhrkamp, 1971.-401 S.

171. Habermas J. Wahrheitstheorien // Habermas J. Wirklichkeit und Reflexion. Pfullingen: FS fur W. Schulz, 1973. - S. 211 ff.

172. Habermas J. Kultur und Kritik. Frankfurt: Suhrkamp, 1973. - S. 578.

173. Habermas J. Erkenntnis und Interesse. Frankfurt: Suhrkamp, 1973. -350 S.

174. Habermas J. Zur Entwicklung der Interaktionskompetenz. Frankfurt: Suhrkamp, 1975.-291 S.

175. Habermas J. Zur Rekonstruktion des Historischen Materialismus. -Frankfurt: Suhrkamp, 1976. 410 S.

176. Habermas J. MoralbewuBtsein und kommunikatives Handeln. Frankfurt: Suhrkamp, 1983. - 417 S.

177. Habermas J. Die Neue Unubersichtlichkeil. Frankfurt: Suhrkamp, 1985.- 310 S.

178. Habermas J. Der philosophische Diskurs der Moderne. Frankfurt: Suhrkamp, 1985.-611 S.

179. Habermas J. Strukturwandel der Offentlichkeit. Frankfurt: Suhrkamp,1990.-327 S.

180. Habermas J. Erlauterungen zur Diskursethik. Frankfurt: Suhrkamp,1991.- 391 S.

181. Habermas J. Faktizitat und Kontingenz. Frankfurt: Suhrkamp, 1992. -420 S.

182. Havel V. Versuch, in der Wahrheit zu leben. Reinbek: Wissen-schaftliche Buchgesellschaft 1989. - 270 S.

183. Havel V. Am Anfang war das Wort. Reinbek: Wissenschaftliche Buchgesellschaft 1990. - 312 S.

184. Hennis W. Politik und praktische Philosophie. Schriften zur politischen Theorie. Stuttgart: Klett-Cotta, 1977. - 301 S.

185. Heringer H. J. «Ich gebe Ihnen mein Ehrenwort». Politik, Sprache, Moral. Munchen: Beck, 1990. - 193 S.

186. Hermanns P. Deontische Tautologien // Klein J. Politische Semantik. -Opladen: Westdeutscher Verlag 1989. S. 69 ff.

187. Herrlitz H. G. Vom politischeh Sinn einer modernen Aufsatzrhetoric // Dyck J. Rhetorik in der Schule. Kronberg: Scriptor Verlag, 1974.- S. 97 ff.

188. Hoffe 0. Modelle politischer Philosophie. Paderborn : Mentis, 2003. -323 S.

189. Holly W. Politikersprache Medien im Wandel. Opladen : Westdeutscher Verlag, 1998. - 239 S.

190. Honneth A. KLampf urn Anerkennung. Frankfurt: Suhrkamp, 1992. -301 S.

191. Horkheimer N. Zum Begriff der Vernunft // Horkheimer N. Sozialphi-losophische Studien. Frankfurt: Suhrkamp, 1972. - 17 ff.

192. Horster D. Politik als Pflicht. Frankfurt: Suhrkamp, 1993. - 220 S.

193. Hovland C.I. Communication and persuasion : psychological studies of opinion change / by Carl I. Hovland, Irving L. Janis, and Harold H. Kelley.- Westport, Conn.: Greenwood Press, 1982. 315 p.

194. Januschek F. Arbeit an der Sprache. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1986. - 196 S.

195. Jens W. Von deutscher Rede. Munchen: Herder, 1969. - 419 S.

196. Jermann Chr. Philosophie und Politik. Stuttgart-Bad Cannstatt: Frommann-Holzboog, 1986. - 325 S.

197. Kainz F. Psychologie der Sprache. Stuttgart: F. Enke, 1967. - Bd.V/1.- 225 S.

198. Kaltenbrunner G.-K. (Hg.) Sprache und Herrschaft. Munchen: Herder, 1975.-407 S.

199. Kant I. Von den Traumen der Vernunft. Leipzig, Weimar: Hg. von SI. u. D. Dietzsch, 1979. - 314 S.

200. Kersting W. Die Politische Philosophie des Gesellschaftsvertrags. -Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1994. 369 S.

201. Kienpointner M. Alltagslogik. Stuttgart-Bad Cannstatt: Frommann-Holzboog, 1992.-447 S.

202. Klaus G. Die Macht des Wortes. Berlin: Deutscher Verlag der Wis-senschaften, 1968. - 199 S.

203. Klein J. Politische Semantik. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1989. -450 S.

204. Koch F.-A. Gerechtigkeit als Gedankenexperiment Rawls und Aristo-teles // Zeitschrift fur Philos. Forschung. - 1978. - № 32. - S. 239 ff.

205. Konrad G. Antipolitik. Frankfurt, New York : H. Holt, 1987. - 243 p.

206. Kopperschmidt J. Allgemeine Rhetorik, Einfiihrung in die Theorie der persuasiven Kommunikation. Stuttgart: W. Kohlhammer, 1973. - 216 S.

207. Kopperschmidt J. Das Prinzip verniinftiger Rede. Sprache und Ver-nunft. Stuttgart: Kohlhammer, 1978. - 2 Bde.

208. Kopperschmidt J. Rhetorica : Aufsatze zur Theorie, Geschichte und Praxis der Rhetorik. Hildesheim, New York : Olms, 1985. - 229 S.

209. Kopperschmidt J. Methodik der Argumentationsanalyse. Stuttgart-Bad Cannstatt: Frommann-Holzboog, 1989. - 242 S.

210. Kopperschmidt J. Nietzsches Entdeckung der Rhetorik. Rhetorik im Dienste der Kritik der unreinen Vernunft // Kopperschmidt J. Schanze H. (Hg.) Nietzsche oder «Die Sprache ist Rhetorik». Munchen: W. Fink Verlag, 1994. - S.39 ff.

211. Kopperschmidt J. Hohlen-Rhetorik // Dyck J. «Nicht allein mit den Worten». Stuttgart: Reclam, 1995. - S. 9 ff.

212. Kopperschmidt J. Fest und Festrhetorik : zur Theorie, Geschichte und Praxis der Epideiktik. Munchen: W. Fink, cl999. - 403 S.

213. Kopperschmidt J. Rhetorische Anthropologic : Studien zum Homo rhetoricus. Munchen: Fink, 2000. - 404 S.

214. Koselleck R. Kritik und Krise. Frankfurt: Suhrkamp, 1989. - 220 S.

215. Koselleck R. Vergangene Zukunft. Frankfurt: Suhrkamp, 1989. -276 S.

216. Kreibich R. Die Wissenschaftsgesellschaft. Frankfurt: Suhrkamp, 1986. - 381 S.

217. Kuhlmann W. (Hg.) Moralitat und Sittlichkeit. Frankfurt: Suhrkamp, 1986.- 442 S.

218. Lausberg H. Handbuch der Literarischen Rhetorik. Munchen: Hueber, 1973. - 983 S.

219. Leggewie C. (Hg.) Wozu Politikwissenschaft? Uber das Neue in der Politik. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1994. - 315 S.

220. Lorenzen P. Konstruktive Wissenschaftstheorie. Frankfurt: Suhrkamp, 1974.-236 S.

221. Liibbe H. Der Streit um Worte // Kaltenbrunner G.-K. (Hg.) Sprache und Herrschaft. Munchen: Herder, 1975. - S. 87 ff.

222. Lubbe H. Sprache und Herrschaft // Bochumer Universitatsreden. -Munchen: UP, 1975. S. 67 ff.

223. Liibbe H. Praxis der Philosophie. Praktische Philosophie. Geschichtsphilosophie. Stuttgart: Reclam, 1978. - 344 S.

224. Liibbe H. Diskurs und Dezision : politische Vernunft in der wissen-schaftlich-technischen Zivilisation : Hermann Lubbe in der Diskussion / Georg Kohler, Heinz Kleger (Hrsg.). Wien: Passagen Verlag, 1990. - 392 S.

225. Lueken G.-L. Inkommensurabilitat als Problem rationalen Argumentierens. Stuttgart-Bad Cannstatt: Fromann-Holzboog, 1992. -403 S.

226. Luhmann N. Okologische Kommunikation. Kann die moderne Gesell-schaft sich auf okologische Gefahrdungen einstellen? Opladen: West-deutscher Verlag, 1986. - 227 S.

227. Luhmann N. Die Wissenschaft der Gesellschaft. Frankfurt: Suhrkamp, 1992.-312 S.

228. Luhmann N. Beobachtungen der Moderne. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1992.-220 S.

229. Luhmann N. Gesellschaftsstruktur und Semantik. Studien zur Wissens-soziologie der modernen Gesellschaft. Frankfurt: Suhrkamp, 1993. - 2 Bde.

230. Luhmann N. Das Recht der Gesellschaft. Frankfurt: Suhrkamp, 1993. -222 S.

231. Luhmann N. Das Erziehungssystem der Gesellschaft. Frankfurt: Suhrkamp, 2002. - 236 S.

232. Lyotard J.-F. Das postmoderne Wissen. Graz, Wien: Olms, 1986. -314 S.

233. Maas U. Argumente fur die Emanzipation von Sprachstudium und Sprachunterricht. Frankfurt: Athensum-Verlag, 1974. - 205 S.

234. Maclntyre A. After virtue : a study in moral theory. Notre Dame, Ind.: University of Notre Dame Press, 1984. - 286 p.

235. Maier H. Sprache und Politik. Zurich: Klett-Cotta, 1977. - 388 S.

236. Mainberger G.K. Rhetorica I. Reden mit Vernunft. Stuttgart-Bad Cannstatt: Passagen Verlag, 1987. - 260 S.

237. Marcuse H. Der eindimensionale Mensch. Neuwied, Berlin: Luchter-hand, 1967. - 282 S.

238. Marcuse H. Versuch uber die Befreiung. Frankfurt: Suhrkamp, 1969.- 191 S.

239. Marquard O. Abschied vom Prinzipiellen. Stuttgart: Reclam, 1982. -190 S.

240. Marquard O. Apologie des Zufalligen. -Stuttgart: Reclam, 1986.-23IS.

241. Maturana. H. Wissenschaft und Alltag // Watzlawick P. Krieg P. (Hg.) Das Auge des Beobachters. Munchen, Zurich: FS fur H. v. Foerster, 1991.- S.163 ff.

242. Meier Ch. Die Entstehung des Politischen bei den Griechen. -Frankfurt: Suhrkamp, 1980. 451 S.

243. Meier H. Carl Schmitt, Leo Strauss und «Der Begriff des Politischen».- Stuttgart: Reclam, 1988. 192 S.

244. Meyer Th. Die Transformation des Politischen. Frankfurt: Suhrkamp, 1994.- 514 S.

245. Moos P. Geschichte als Topik. Hildesheim: G. Olms, 1988. - 656 S.

246. Munch R. Dialektik der Kommunikationsgesellschaft. Frankfurt: Suhrkamp, 1991.- 397 S.

247. Nass O. Staatsberedsamkeit. Koln, Berlin, Bonn, Munchen: Hey-mann, 1978. - 529 S.

248. Negt O. Kritische Theorie und politischer Eingriff. Hannover : Of-fizin, 1999.-702 S.

249. Nieizsche F. Rhetorik // Nietzsches Werke. Bde. XVIII. - Leipzig: Hg. von 0. Crusius, 1912. - Bd. 2. - S. 22 ff.

250. Niehues-Probsling H. Uberredung zur Einsicht. Frankfurt: V. Klos-termann, 1987. - 276 S.

251. Noelle-Neumann E. Offentliche Meinung und sozialer Wandel. -Opladen : Westdeutscher Verlag, 1981. 431 S.

252. Nozick R. Anarchie, Staat, Utopie. Munchen: Blackwell, 1974. -367 S.

253. Oesterreich P.L. Fundamentalrhetorik. Hamburg: F. Meiner Verlag, 1990. - 146 S.

254. Offe C. Wider scheinrationale Gesten // Hofmann G. Perger W. A. (Hg.) Die Kontroverse. Weizsackers Parteienkritik in der Diskussion. -Frankfurt: Suhrkamp, 1992. S. 126 ff.

255. Opp de Hipt M. Latniak E. (Hg.) Sprache statt Politik? Politikwissenschaftliche Semantik- und Rhetorikforschung. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1991.- 279 S.

256. Ottmann H. Politische Theologie als Begriffsgeschichte // Gerhardt V. Der Begriff der Politik. Stuttgart: Verlag V. Gerhardt, 1990. - S. 169 ff.

257. Probst G. Selbst-Organisation. Ordnungsprozesse in sozialen Systemen aus ganzheitlicher Sicht. Berlin: Rowohlt, 1987. - 357 S.

258. Pross H. Protestgesellschaft. Munchen: Artemis & Winkler, 1992. -269 S.

259. Ptassek P. Rhetorische Rationahtat. Die politische Funktion uber-zeugender Rede. Munchen: W. Fink Verlag, 1993. - 173 S.

260. Ptassek P. Sandkaulen-Bock B. Wagner J. Zenkert G. Macht und Meinung. Die rhetorische Konstitution der politischen Welt. Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1993. - 290 S.

261. Rawls J. The Idea of Overlapping Consensus // The Oxford Journal of Legal Studies. 1987. - № 7. - p. 1 - 142.

262. Rawls J. Zur Idee des politischen Liberalismus : John Rawls in der Diskussion. -Frankfurt: Suhrkamp, 1997. 452 S.

263. Rawls J. Political liberalism. New York : Columbia University Press, 2005.-412 p.

264. Riedel M. Norm und Wertwandel. Stuttgart: Reclam, 1979. - 139S.

265. Ritter J. Metaphysik und Politik. Frankfurt: Suhrkamp, 1977. - 177 S.

266. Rorty R. Kontingenz, Ironie und Solidaritat. Frankfurt: Suhrkamp, 1992.-234 S.

267. Saage R. Hat die Politische Utopie noch eine Zukunft? Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1992. - 268 S.

268. Sarcinelli U. Symbolische Politik. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1987. - 301 S.

269. Sartori G. Demokratietheorie. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1992.-479 S.

270. Schanze H. Rhetorik und Philosophie. Mtinchen : Fink, 1989. -376 S.

271. Schelsky H. Die Arbeit tun die anderen. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1975. - 447 S.

272. Schelsky. H. Macht durch Sprache // Kaltenbrunner G.-K. (Hg.) Sprache und Herrschaft. Mtinchen: Herder, 1975. - S. 176 ff.

273. Schmitt C. Der Begriff des Politischen. Berlin: Rowohlt, 1963. -196 S.

274. Schnadelbach H. Zur Rehabilitierung des animal rationale. Frankfurt: Suhrkamp, 1992. - 448 S.

275. Schulze G. Die Erlebnisgesellschaft. Frankfurt: Suhrkamp, 1992. -254 S.

276. Schwemmer C. Philosophie der Praxis. Frankfurt: Suhrkamp, 1971. -247 S.

277. Serres M. Der Parasit. Frankfurt: Suhrkamp, 1981. - 217 S.

278. Spaemann R. Utopie der Herrschaftsfreiheit // Riedel M. Reha-bilitierung der praktischen Philosophie. Freiburg: Verlag M. Riedel, 1974. -Bd. 2.-S. 211 ff.

279. Sprute J. Aristoteles Theorie rationalen Argumentierens // Gymnasium. » 1981. - № 88. - S. 254 ff.

280. Stephan C. Der Betroffenheitskult. Berlin: Rowohlt, 1993. - 190 S.

281. Sternberger D. Drei Wurzeln der Politik. Frankfurt: Suhrkamp, 1984. - 191 S.

282. Straufi F. J. Die Erinnerungen. Berlin: Deutscher Verlag der Wissen-schaften, 1989.-276 S.

283. Szlezak Th. A. Platonisches Philosophieren. Hildesheim, Zurich, New York: Georg Olms, 2001. - 338 S.

284. Tayior Ch. Multikulturalismus und die Politik der Anerkennung. -r Berlin: Deutscher Verlag der Wissenschaften, 1993. 246 S.

285. Teigeler P. Verstandlichkeit und Wirksamkeit von Sprache. Stuttgart: Nadolski, 1968. - 126 S.

286. Vollrath E. Grundlegung einer philosophischen Theorie des Politischen. Wiirzburg: Konigshausen & Neumann, 1987. - 323 S.

287. Wetzel M. Praktisch-politische Philosophie. Wiirzburg: Konigshausen & Neumann, 2004.-301 S.

288. Willke H. Die Ironie des Staates. Frankfurt: Suhrkamp, 1992. -398 S.

289. Worner M.H. Das Ethische in der Rhetorik des Aristoteles. Freiburg, Munchen: Fink, 1990. - 212 S.

290. Zahlmann Ch. (Hg.) Kommunitarismus in der Diskussion. Berlin: Deutscher Verlag der Wissenschaften, 1986. - 257 S.