автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.02
диссертация на тему: Средства выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке

Полный текст автореферата диссертации по теме "Средства выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке"

@04619312

На правах рукописи

КАКСИН Андрей Данилович

СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ МОДАЛЬНОСТИ И ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТИ В ХАНТЫЙСКОМ ЯЗЫКЕ (НА МАТЕРИАЛЕ КАЗЫМСКОГО ДИАЛЕКТА)

Специальность 10.02.02 - Языки народов Российской Федерации (финно-угорские и самодийские)

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Саранск 2011

004619312

Работа выполнена в отделе хантыйской филологии и фольклористики Бюджетного учреждения Ханты-Мансийского автономного округа-Югры “Обско-угорский институт прикладных исследований и разработок”

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Куклин Анатолий Николаевич

доктор филологических наук, профессор Лыскова Нина Алексеевна

доктор филологических наук, профессор Мызников Сергей Алексеевич

Ведущая организация: Учреждение Российской академии наук Институт языка,

литературы и истории Коми научного центра УрО РАН

Защита состоится ‘1$^’ 2011 г. в1/^часов на заседании диссертационного

совета Д 212.117.09 по защще диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук по специальности 10.02.02 - Языки народов Российской Федерации (финно-угорские и самодийские) в ГОУ ВПО “Мордовский государственный университет имени Н.П.Огарева” по адресу: 430005, г. Саранск, ул. Демократическая, 69 (403 ауд.).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО “Мордовский государственный университет имени Н.П.Огарева” по адресу: г. Саранск, ул.

Большевистская, 68.

Автореферат разослан

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук

А.М.Гребнева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования определяется тем обстоятельством, что хантыйским язык до сегодняшнего дня остается малоизученным, особенно по семантической линии (и меньше всего исследований в области лексической семантики понятийных и близких к ним категорий). Наша работа относится к тому ряду исследований, которые связаны с представлением о цельности и системности языка (в данном случае - хантыйского), что выявляется как при сопоставлении языков, так и при отдельном рассмотрении какого-либо естественного языка.

Более конкретно в работе исследуются языковая модальность и средства ее выражения в хантыйском языке, что до сих пор не было предметом специального изучения и описания. Вопрос об объеме этой языковой категории может быть удовлетворительно решен и освещен только на обширном письменном материале, предпочтительнее -художественной речи. Письменность на хантыйском языке существует сравнительно недавно, и мало еще оригинальных художественных произведений для описания таких неоднозначных языковых явлений, как модальность. В нашей работе за основу приняты записи разговорной речи, тексты в учебных пособиях, фольклорных сборниках и в периодической печати. Наша цель - выявить и описать средства выражения в хантыйском языке основных значений, относящихся к сферам модальности (объективной и субъективной) и эвиденциалыюсти. Основной проблемой при этом является отделение модальности от смежной с ней в языке категории эвиденциалыюсти, а также разграничение двух названных типов модальности - объективной и субъективной (и относящихся к их выражению средств).

Актуальность работы определяется именно тем, что указанная проблематика еще не разрабатывалась на материале хантыйского языка. Выявление проявлений эвиденциалыюсти как отдельного явления в языке - это актуальная научноисследовательская задача.

Более конкретная актуальная проблема - отбор и адекватное описание средств выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке. Теоретические выводы исследования актуальны не только для описательной лингвистики, но и для других языковых дисциплин: финно-угроведения, семантики, структурной и ареальной

типологии. Положения работы имеют актуальность также для теории и методики преподавания хантыйского языка в высшей и национальной средней школе.

Цель и задачи исследования. Основной целью исследования является лингвистический анализ категорий модальности и эвиденциалыюсти в синхронном аспекте, всестороннее описание плана выражения этих категорий (в части специальных и дополнительных средств).

Целью является также синхронное описание субъективной модальности в хантыйском языке; при этом под хантыйским языком понимается преимущественно базовый диалект (казымский), выполняющий функции хантыйского литературного языка, но вместе с тем учитываются наиболее разительно отличающиеся модальные характеристики других диалектов.

Достижению этих целей способствует решение следующих конкретных задач:

а) выявить категориальное значение (семантику) категорий модальности и эвиденциальности в современном хантыйском языке путем определения функциональной направленности ядерных средств их выражения;

б) исследовать средства выражения категории модальности в ее основных разновидностях - средства выражения возможности (невозможности), необходимости, желательности;

в) исследовать средства выражения категории эвиденциальности, группирующиеся вокруг причастных форм в предикативном употреблении (форм на -ш и -0; определить условия выражения перфектной и эвиденциальной семантики данными формами;

г) определить круг значений, входящих в сферу субъективной модальности в хантыйском языке; выявить и систематизировать средства выражения субъективной модальности в хантыйском языке; классифицировать их по уровням языка: лексические, морфологические, синтаксические, а на уровне синтаксиса межфразовых единств - также и комбинации разных средств;

д) сопоставить привлеченные к анализу факты хантыйского языка с аналогичными фактами родственных финно-угорских языков (прежде всего — мансийского).

Материал и методы исследования. Основным материалом для изучения послужила выборка примеров из фольклорных, художественных и учебных текстов, а также массив примеров из текстов, опубликованных в газете “Хаиты ясац” (“Хантыйское слово”). Использовались также данные грамматик и словарей, полевые записи автора. При сборе языкового материала в местах проживания ханты использовались традиционные приемы: опрос, наблюдение, фиксация устной речи при помощи технических средств. Разговорная хантыйская речь представлена в основном записями носителей казымского диалекта, в небольшом количестве - представителей березовско-шурышкарского (по Штейницу) и ваховского диалектов.

Диалектология хантыйского языка (как специализированная часть хантоведения) еще не создана, но лингвисты-исследователи хантыйского языка не могли пройти мимо вопроса о его диалектной раздробленности. Высказано много мнений по данной проблеме, предложены различные классификации. Наиболее известные системы (или даже просто списки) диалектов и говоров хантыйского языка предложены в трудах таких ученых, как А.Алквист, К.Ф.Карьялайнен, В.Штейниц, А.Н.Баландин, Н.И.Тсрешкин, Я.Гуя, Л.Хонти. Автору более других близка классификация В.Штейница, которая, с учетом фонетических и морфологических признаков» представляет диалектное членение хантыйского языка следующим образом: северную группу составляют диалекты обдорский, шурышкарский, березовский, казымскнй и шеркальский, южную группу -атлымский (низямский), кеушинский и иртышско-кондинский, восточную группу — салымский, сургутский и вахо-васюганский. Различия между отдельными группами -прежде всего морфологические, в меньшей степени - фонетические. Есть незначительные расхождения также в лексике и синтаксисе [1].

Основными методами исследования являются дистрибутивный анализ, компонентный анализ, психолингвистический метод, лингвостатистика. Описание результатов анализа и классификационных процедур проводится в синхронии, с поиском сходных и различительных черт между диалектами. На промежуточных этапах использовался также трансформационный метод, в т.ч. прием проб на возможность замены одних форм и лексем другими.

Известно, что любая современная наука стремится ко всё большей строгости, точности, объективности результатов исследования. В этом плане лингвистика - наука семиотическая и в своем роде также и точная - стремится разграничивать исследования эмпирические (конкретных языков) и общетеоретические (языка вообще, человеческого языка). Наше исследование - эмпирическое, а такого рода исследование, конечно, может и должно заключать в себе и проблемные постановки, и теоретические выводы, которые могут оказаться верными для более широкого круга объектов; но если исследование проводилось на базе одного языка или ограниченного однородного множества языков, его выводы имеют силу лишь по отношению к этой базе. В этой работе мы руководствовались

1. ШтейнтI В.К. Хантыйский (остяцкий) язык // Языки и письменность народов Севера. Часть I. Л., 1937. С.193-227; Терешкин Н.И. О некоторых особенностях ваховского, сургутского и казымского диалектов хантыйского языка// В помощь учителю школ Крайнего Севера. Вып.8. Л., 1958. С.319-330; Терешкин Н.И. Очерки диалектов хантыйского языка: Ваховский диалект. М.-Л., 1961; Хантыйский язык: Учебник для педагогических училищ. Л., 1988; Хонти Л. Хантыйский язык // Языки мира: Уральские языки. М., 1993. С.301-319; Николаева И.А. Обдорский диалект хантыйского языка. М.; Гамбург, 1995.

именно такой общей установкой, а также и тем, что в современных научных трудах предполагается рефлексия самого исследовательского процесса.

Исследование проведено в рамках функционально-семантического подхода с применением разнообразных приемов и методов лингвистического анализа, включая метод структурного моделирования. При использовании данного метода постулируется существование на синтаксическом уровне готовых образцов - моделей синтаксических конструкций, соотносимых с определенными обобщенными ситуациями действительности и служащих их знаками. Их формальная сторона может быть записана в виде структурной формулы, а содержание каждой отдельной модели составляет пропозиция - семантическая конструкция, представляющая класс однотипных ситуаций. В пашей работе мы стремились представить основные модели конструкций с модальным значением.

Семантика предложения, построенного по определенной модели, - это конкретная смысловая реализация, являющаяся результатом соединения типового значения (модели) и грамматических и лексических значений входящих в предложение словоформ. Мы обращали особое внимание на отдельные яркие примеры таких реализаций по каждому из рассматриваемых типов объективной и субъективной модальности (намерения, желания, возможности, необходимости, достоверности), а также эвиденциалыюсти. Основным методом при этом служил метод лингвистического описания. Как более частные применялись также методы дистрибутивного, компонентного и трансформационного анализа. Эти методы были использованы на предварительном этапе анализа фактического материала, а в диссертации изложены уже выводы, к которым мы пришли по завершении классификационных процедур и анализа.

Научная новизна работы определяется тем, что впервые проведено синхронное семантическое исследование сфер модальности и эвиденционалыюсти в одном из малоисследованных языков - хантыйском. Впервые объектом исследования становятся модальные слова и модальные конструкции хантыйского языка, в которых выражается та или иная субъективная модальность (желание, возможность, необходимость, долженствование и т.п.). Как известно, субъективная модальность чаще всего имеет основой модальность объективную, т.е. видо-временные и временные формы глагольных наклонений, поэтому исследуется и категория наклонения глагола. Но понятие модальности шире понятия наклонения, и в поле зрения исследователя попадают и конструкции с именным сказуемым. Таким образом, мы описываем единицы разных уровней языка, в той или иной мере участвующие в выражении значений субъективной модальности.

Новизна также в том, что диссертационная работа представляет собой первое монографическое описание двух важных функционально-семантических категорий хантыйского языка - модальности и эвиденциальности:

а) впервые детально рассмотрено функционально-семантическое поле модальности -эвиденциальности в хантыйском языке, состоящее из целого комплекса субполей (возможности, необходимости, желательности и др.; цитативности, неочевидности, неожиданности действия и др.); внутри каждого из субполей выделены центральные типы модальных отношений, кодируемые наиболее грамматикализованными языковыми средствами;

б) впервые выделено как отдельное, “другое” (не относящееся к модальности) и детально описано функционально-семантическое поле эвиденциальности в хантыйском языке, складывающееся из нескольких семантических разновидностей; для каждой из этих разновидностей определены типичные контексты;

в) впервые выявлено семантическое соотношение в хантыйском языке форм перфектности и эвиденциалыюсти (неочевидности); акцентируется, что эти два значения, исходя из одной и той же формы, взаимно дополняют друг друга;

г) впервые констатируется своеобразие хантыйского языка в плане лексического выражения модальных и эвиденциальных значений; в то же время выявляется общее в средствах выражения этих значений между хантыйским языком и некоторыми языками финно-угорской семьи и уральской типологической общности.

Теоретическая и практическая значимость исследования

1. Хантыйский язык и его диалекты в настоящее время находятся под угрозой исчезновения; вместе с выходом хантыйского языка из живого употребления исчезнет и определенный, присущий только хантыйскому языку, содержательный ряд, непередаваемый на бумаге смысл изречений на этом языке, и детальная обрисовка этих семантем средствами другого языка (русского или английского) поможет сохранить осязаемый материал этого языка в трудах лингвистов, как необходимый комментарий к звучащим фонограммам.

2. Акцент в нашем исследовании сделан на потенциальных способах выражения, на возможностях передачи средствами хантыйского языка значений (и оттенков этих значений) двух функционально-семантических категорий, конкретное воплощение которых определяет и специфику хантыйского языка в целом, (т.к. эти категории необходимым образом связаны с грамматическими категориями), и специфику самих этих категорий, неодинаково проявляющихся на лексическом, морфологическом, синтаксическом уровнях хантыйского языка, а в полной мере, по настоящему проявляющихся лишь на уровне текста и в речи носителя хантыйского языка.

3. Достоверность полученных результатов определяется тем, что материалом исследования послужили данные по всем диалектам хантыйского языка, т.е. не только речь современных носителей, говорящих на всех, ныне еще живых, диалектах, но и образцы текстов на тех диалектах, которые вышли из живого употребления, но сохранились в записях (в частности, фольклор усть-иртышских и кондинских ханты, записанный в свое время С.Паткановым). В будущем результаты исследования и особенно методологический подход к выделению лексем хантыйского языка помогут составителям большого, наиболее полного словаря хантыйского языка (толково-комбинаторного типа), в котором были бы учтены в том числе и все модальные лексемы.

4. Анализ функционально-семантических полей модальности и эвиденциальности в хантыйском языке, одном из младописьменных языков народов Российской Федерации, находящихся на грани исчезновения, имеет важное теоретическое и практическое значение. Этот анализ вводит в научный оборот данные по одному из сибирских уральских языков и тем самым обогащает наши представления о том, как в языках разного строя устроена система наклонений и способов выражения точки зрения говорящего. Этот анализ помогает понять, что каждый естественный язь'К располагает своим набором средств выражения модальной оценки (в плане возможности, невозможности, необходимости и т.п.) и по-своему структурирует семантическое пространство реальности и потенциальности.

5. Имея основой большой и разнообразный фактический материал, работа вносит определенный вклад в синхронное исследование морфологии, синтаксиса и семантики, чем заполняет один из пробелов в изучении хантыйского языка. Тем самым работа обогащает общую теорию финно-угроведения, а также уралистики в целом.

6. Исследование представляет безусловный интерес в аспекте общей типологии и интересно как справочный материал по исчезающему хантыйскому языку, представляя ценность для деятельности по сохранению уникальных языковых систем. Результаты и материал исследования могут найти применение при составлении учебных и методических пособий по хантыйскому языку, лекционных курсов и семинарских занятий по финно-угорским языкам, в преподавании хантыйского языка в школах с этническим компонентом, при составлении электронной базы исчезающего хантыйского языка.

Теоретической и методологической базой исследования послужили результаты исследований отечественных и зарубежных ученых по общему, типологическому и

сопоставительному языкознанию, а также результаты исследований специалистов по отдельным языкам финно-угорской, самодийской, тунгусо-маньчжурской, тюркской и индоевропейской семей.

Теоретической основой нашего подхода в вопросах модальности являются взгляды представителей санкт-петербургской (ленинградской) школы функциональной грамматики, согласно которым модальность представлена двумя основными разновидностями - реальной и потенциальной, которые выражаются средствами разных уровней языка. В то же время значительное место в данной концепции занимает теория поля (и периферии). Например, функционально-семантическое поле модальности возможности объединяет различные языковые средства, выражающие представление говорящего о такой связи между субъектом предметной ситуации и его признаком, при которой существует обусловленность ситуации детерминирующими факторами (объективными или субъективными), допускающими различный исход потенциальной ситуации - ее реализацию или нереализацию [2].

Из работ, посвященных эвиденциальности, использованы известные труды по общему языкознаю, по типологии грамматических систем и результаты исследований по ряду индоевропейских, тюркских, финно-угорских языков [3].

Положения, выносимые на защиту

1. Функционально - семантическое мегаполе модальности / эвиденциальности в хантыйском языке состоит из двух полей: модальности и эвиденциальности. Они автономны, поскольку ядерные формы их выражения - а это глагольные формы -различны по своему происхождению и по своей парадигме, т.е. показателям, следующим после основы глагола.

2. Объективная и субъективная модальность в хантыйском языке различаются по свойству обязательности / необязательности и по наличию / отсутствию вербально выраженного отношения говорящего к сообщаемому. Такое же разделение на объективную и субъективную разновидности действует и в сфере эвиденциальности.

3. Функционально-семантическое поле модальности в хантыйском языке состоит из

двух основных субполей: возможности/ невозможности и необходимости. Они автономны, хотя и тесно взаимосвязаны: во-первых, общей основой ситуаций

возможности и необходимости, как и ряда других, является семантика потенциальности; во-вторых, ситуации возможности и необходимости являются ситуациями модальной оценки, в которых есть субъект, объект, основание и средства оценки. Различие же между возможностью и необходимостью связано со степенью детерминированности предметной ситуации.

4. Перфектное значение в хантыйском языке выражается и формами индикатива (поле модальности), и формами неочевидного наклонения (поле эвиденциальности). При выражении перфектности индикативом определяющую роль играют глагольное окружение и контекст, а при выражении перфектности формами неочевидного наклонения решающее значение имеет семантика глагольной основы.

2. Беляева ЕМ. Возможность // Темпоральность. Модальность / В сер.: Теория функциональной грамматики / Отв. ред. А.В.Бондарко. - Л., 1990. - С. 126-142.

3. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка / Пер. с франц. М., 1955 [франц. изд. -1932]; Виноградов В.В. Русский язык (грамматическое учение о слове). М., 1947; Виноградов В.В. О категории модальности и модальных словах в русском языке // В.В.Виноградов. Исследования по русской грамматике: Избранные труды. М., 1975. С.53-87; Темпоральность. Модальность / В сер.: Теория функциональной грамматики / Отв. ред. А.В.Бондарко. Л., 1990 Lazard G. Mirativity, evidentially, mediativity, or other? // Linguistic typology. 1999. Vol. 3-1; Evidentials: Turkic, Iranian and Neighbouring Languages. Berlin, 2000; Плунгян B.A. Общая морфология: Введение в проблематику. М., 2000. С.308-329; Эвиденциальность в языках Европы и Азии. Сборник статей памяти Наталии Андреевны Козинцевой / Ин-т лингвистических исследований РАН; отв. ред. В.С.Храковский. - СПб.: Наука, 2007.

5. Оптативпость в хантыйском языке является одним из значений, образующих категорию коммуникативной рамки высказывания (или типов предложения по цели высказывания). В хантыйском языке выделяется синтаксическая категория оптатива (как наклонения), и это наклонение следует отнести к другому ряду наклонений, нежели наклонения, действующие в сферах повествовательности и вопросительности.

6 .Достоверность в хантыйском языке представляет собой субъективную модальность, выражаемую собственными специфическими средствами. Наряду с другими случаями внутри данного типа модальности специально обозначается предметная ситуация, когда у говорящего нет достоверных знаний о положении дел и он может лишь допустить наличие связи между субъектом и признаком (субъективная возможность) или сделать умозаключение о необходимости этой связи (субъективная необходимость).

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования отражены в докладах на более чем 50 научных конференциях различного уровня, в частности, на международных: “Аборигены Сибири: Проблемы изучения исчезающих языков и культур” (Новосибирск, июнь 1995 г.); Congressus Octavus Internationalis Fenno-Ugristarum (Финляндия, ГОвяскюля, август 1995 г.); “Перспективные направления развития в современном финно-угроведении” (Москва, МГУ им. М.В.Ломоносова, ноябрь 1997 г.); Congressus Nonus Internationalis Fenno-Ugristarum (Эстония, Тарту, август 2000 г.); “Актуальные проблемы финно-угорской филологии”, поев. 70-летию профессора И.С.Галкина (Йошкар-Ола, ноябрь 2000 г.); “Сохранение традиционной культуры коренных малочисленных народов Севера и проблема устойчивого развития” (Ханты-Мансийск, июнь 2003 г.); I Симпозиум по полевой лингвистике (Москва, Ин-т языкознания РАН, октябрь 2003 г.); XXIV Дульзоновские чтения “Сравнительноисторическое и типологическое изучение языков и культур” (Томск, ТГПУ, июнь 2005 г.); Congressus Decimus Internationalis Fenno-Ugristarum (Йошкар-Ола, август 2005 г.); “Активные процессы в современной грамматике” (Москва, МПГУ, июнь 2008 г.); XXV Дульзоновские чтения “Сравнительно-историческое и типологическое изучение языков и культур” (Томск, июнь 2008 г.); “Развитие языков и культур коренных народов Сибири в условиях изменяющейся России” (Абакан, сентябрь 2008 г.); XII Симпозиум “Пермистика: Диалекты и история пермских языков во взаимодействии с другими

языками” (Ижевск, октябрь 2008 г.); I конференция “Актуальные вопросы фллологии и методики преподавания иностранных языков” (Санкт-Петербург, Государственная полярная академия, февраль 2009 г.); Активные процессы в различных типах дискурсов: политический, медийный, рекламный дискурсы и Интернет-коммуиикация” (Москва, МПГУ, июнь 2009 г.); IV Бодуэновские чтения (Казань, сентябрь 2009 г.); “Арктика и циркумполярная цивилизация в глобальном измерении: Соловецкий форум”

(Архангельск; Северодвинск, сентябрь 2009 г.); “Лингвистическое наследие Шарля Бапли в XXI веке” (Санкт-Петербург, РГПУ им. А.И.Герцена, октябрь 2009 г.); XII “Русистика и современность” (Украина, Одесса, 30 сентября - 4 октября 2009 г.); I Крымский лингвистический конгресс “Язык и мир” (Украина, Ялта, октябрь 2009 г.); III конференция по полевой лингвистике (Москва, Ин-т языкознания РАН, октябрь 2009 г.); II конференция “Актуальные вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков” (Санкт-Петербург, Государственная полярная академия, февраль 2010 г.); Congressus Undecimus Internationalis Fenno-Ugristarum (Венгрия, август 2010 г.); на всероссийских-. I конференция финно-угроведов “Узловые проблемы современного финно-угроведения” (Йошкар-Ола, ноябрь 1994 г.); II конференция финно-угроведов “Финно-угристика на пороге третьего тысячелетия” (Саранск, февраль 2000 г.); Ill конференция финно-угроведов “История, современное состояние, перспективы развития языков и культур финно-угорских народов” (Сыктывкар, июль 2004 г.); II конференция “Урал-Алтай: через века в будущее” (Уфа, июнь 2005 г.); “Духовная культура финноугорских народов России” (Сыктывкар, ноябрь 2006 г.); VII Югорские чтения “Обские угры: научные исследования и практические разработки”, посвященные 75-летию

создания письменности народов Севера на родных языках (Ханты-Мансийск, декабрь 2006 г.); III конференция “Урал-Алтай: через века в будущее”, поев. 110-летию со дня рождения Н.К.Дмитриева (Уфа, июнь 2008 г.); “Динамика структур финно-угорских языков” (Сыктывкар, ноябрь 2009 г.); IV конференция финно-угроведов “Языки и культура финно-угорских народов в условиях глобализации” (Ханты-Мансийск, ноябрь 2009 г.); “Инновации и традиции науки и образования” (Сыктывкар, апрель 2010 г.); на региональных: “Ханты-Мансийский автономный округ: историко-культурная и

социально-экономическая характеристика в аспекте создания региональной энциклопедии” (Ханты-Мансийск, ноябрь 1996 г.); “Детский фольклор обских угров” (Белоярский, март 2007 г.); “Человеческое измерение в региональном развитии” (Нижневартовск, декабрь 2008 г.).

Публикации. Содержание диссертации отражено в трех монографиях и в более чем 50 статьях и тезисах докладов.

Структура работы. Работа состоит из введения, четырех глав, заключения, одного приложения (“Словарь модальных слов и сочетаний хантыйского языка. Проект”), списка условных сокращений и библиографии.

Основное содержание работы Во Введении обосновывается выбор темы и формулируется научная проблема, на решение которой направлено исследование, его цель и задачи, раскрываются актуальность, научная новизна, практическая ценность работы, описываются материал и методы работы, выдвигаются защищаемые положения. Во введении содержатся также сведения общего характера о языковой модальности и эвиденциальности и возможностях их проявления в разных языках, о категоризации этих функционально-семантических категорий в хантыйском языке, проводится анализ предшествующих работ [4].

По сравнению с интересом к категории эвиденциальности, воникшим только в первой четверти XX века [5], изучение категории модальности (и связанных с ее выражением форм глагольного наклонения) как в отечественном, так и в зарубежном языкознании имеет давнюю традицию. Знакомство с историей данного вопроса показывает, что работы, посвященные изучению модальности, во множестве представлены в индоевропеистике (в русистике, в частности), в тюркологии, в финно-угроведении (обзор этих работ и библиографии см. [6]). Однако в этих работах не ставилась цель сопоставления средств

4. Гун Я. Морфология обско-угорских языков // Основы финно-угорского языкознания: Марийский, пермские и угорские языки. М., 1976. С.277-332; Черемисина М.И. О системе спряжения хантыйского глагола // Языки народов севера Сибири: Сборник научных трудов / ИИФФ СО АН СССР. - Новосибирск, 1986. С.3-19; Хантыйский язык: Учебник для учащихся педагогических училищ. Л., 1988; Кошкарева Н.Б. Модальное сказуемое в хантыйском языке (на материале казымского диалекта) // Компоненты предложения (на материале языков разных систем): Сб. науч. тр. Новосибирск, 1988. С.33-38; Хантыйский глагол: Методические указания к курсу “Общее языкознание” / М.И.Чсремисина, Е.В.Ковган. Новосибирск, 1989; Salo М. Modal auxiüary verbs in Khanty dialects // Congressus Nonus International Fenno-Ugristarum: Summaria acroasium in sectionibus factarum. Pars VI. Tartu, 2001. P.138-143.

5. Boas F. Handbook of American Indian Languages. Part. I. Washington, 1911. (Smithosinan Institution, Bureau of American Ethnology. Bull. 40); Sapîr E. The Takelma language of South-Westem Oregon. Washington, 1912. (Smithosinan Institution, Bureau of American Ethnology. Bull. 40. Part 2).

6. Якобсон P. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа

языков различного строя. М., 1972; Бондарко А.В. Предисловие // Темпоральность. Модальность I В сер. Теория функциональной грамматики / Отв. ред. А.В.Бондарко. Л., 1990. С.3-67; Ляпон М.В. Модальность // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С.303-304; Козинцева И.А. Категория

эвиденциальности (проблемы типологического анализа) // Вопросы языкознания. 1994. №3. С.92-104; Тураева З.Я. Лингвистика текста и категория модальности // Вопросы языкознания. 1994. №3. С. 105-114; DeLancey S. Mirativity: New vs Assimilated Knowledge as a Semantic and Grammatical Category II Linguistic Typology. 1997. Vol. 1.1; Скрибник E.K. К вопросу о неочевидном наклонении в мансийском языке (структура и семантика) // Языки коренных народов Сибири: Сборник научных трудов. Вып.4. Новосибирск, 1998. С.197-215; Плунгяп В.А. Общая морфология: Введение в проблематику. М., 2000. С.329; 334-354; Цыпанов Е.А. Грамматические категории глагола в коми языке. Сыктывкар, 2005.

выражения категории модальности в двух близкородственных языках (как делаем мы в своей работе, сравнивая материал хантыйского и мансийского языков). Именно решение данной задачи и определяет научную новизну всей нашей работы, результаты которой могут быть весьма полезны для обоих сопоставляемых языков, так как подобные исследования систем родственных и типологически схожих языков дают возможность более детально и глубоко изучить то или иное грамматическое явление, позволяют выявить некоторые особенности сопоставляемых языков, которые невозможно обнаружить при их “внутреннем” изучении.

В первой главе модальность и эвиденциалыюсть рассматриваются как две части одной гиперкатегории “модалыюсть~эвиденциальность”. Устанавливается план содержания названных категорий.

Модальность - сложная функционально-семантическая категория, и выражается она не только грамматическими формами глагольных наклонений и некоторыми

специализированными лексемами, которые обычно употребляются в качестве вводных слов (типа русск. может, возможно, наверное, хант. тому‘может быть’, манс. паукха! ‘кажется’). При таком подходе понятие модальности обрисовывается в самых общих чертах: это оценка ситуации говорящим как реальной (существующей на самом деле, в том или ином временном измерении) или нереальной (возможной, предположительной, необходимой). Более конкретно, модальность - категория,, выражающая разные виды отношения высказывания к действительности, а также разные виды субъективной квалификации сообщаемого; главным средством грамматического оформления

модальности является категория глагольного наклонения.

Модальность бывает (значит, и наклонения бывают) двух типов - реальная (-ые) и нереальная (-ые). Формы реальных наклонений представляют действие уже

совершившимся, совершающимся или таким, которое произойдет в будущем. В общем случае, во всех языках - это формы индикатива, прямого наклонения. Формами же косвенных наклонений (императива, конъюнктива, оптатива и под.) выражаются значения нереальной (ирреальной) модальности. В данном случае термин “ирреальная модальность” употребляется как родовой по отношению к собственно ирреальной модальности и потенциальной модальности. В свою очередь, к первой разновидности относятся модальные значения, при которых действие категорически невозможно (ке§еп Ы^эеп Ы ‘если бы ты наточил нож’ = ке5еп аШ Ы/^еп ‘ты не наточил нож’). Когда же говорят о второй разновидности (т.е. о потенциальной модальностч), подразумевают значения возможности, необходимости, долженствования и т.п.

Мы в целом принимаем самый широкий набор модальных значений (Темпоральность. Модальность 1990; 59-71); думаем, что они существенны и в хантыйском языке, все составляют поле модальности, за исключением значения утверждения/ отрицания, которое в каких-то случаях может “подправлять” модальное значение, но непосредственно к модальным не относится. Считаем, что в числе модальных должны рассматриваться и желание, и побуждение, тем более что наряду со значением побуждения (императив), во многих языках и значение желания может выражаться формами глагольного наклонения (оптатив). В упомянутом коллективном труде оптативность и повелительность рассматриваются в разделе “Модальность”, и сами авторы обосновывают это так: в модальных значениях отражается не только оппозиция реальности/ ирреальности, но и динамика связей между ними; именно эти связи отражаются в понятии потенциальности; а сфера потенциальности непосредственно охватывает модальные значения возможности и необходимости, а также гипотетичности; и вместе с тем элемент потенциальности играет существенную роль в значениях оптативности и повелительности.

По сравнению с модальностью, об эвиденциалыюсти написано намного меньше. В самом общем виде: эвиденциальные значения выражают эксплицитное указание на источник сведений говорящего относительно сообщаемой им ситуации (Плунгян 2000:

321; Эвидепцналыюсть 2007: 13-14). Но эти две категории часто рассматриваются совместно: их связывает то обстоятельство, что основным средством грамматического оформления эвиденциалыюсти также является категория глагольного наклонения.

В русской грамматической традиции эвиденциалыюсть как языковая категория вплоть до последних десятилетий рассматривалась как составная часть модальности. За рубежом рассмотрение эвиденциалыюсти, безотносительно к модальности, проводилось во многих случаях, особенно подробно - начиная с известной статьи Р.Якобсона (Якобсон 1972). Статьи “эвиденциалыюсть” нет и в большом советском лингвистическом энциклопедическом словаре 1990 года (под редакцией В.Н.Ярцевой). Там находим лишь упоминание о некоторых значениях, позже причисленных к эвиденциальным. В частности, согласно словарю, к сфере модальности относят: ...разную степень уверенности говорящего в достоверности формирующейся у него мысли о действительности”. Из средств выражения этой категории в словаре упомянуты только “специальные модальные частицы, напр., для выражения неуверенности (‘вроде’), ... недостоверности (‘якобы’).

В русском языке эвиденциалыюсть не находит грамматического выражения и передается в основном лексическими средствами типа вводных “мол”, “видно”, “оказывается”. Говорящие по-русски указывают на источник сведений о ситуации только в том случае, если эта информация представляется им необходимой: например, если говорящий хочет подчеркнуть, что он лично наблюдал описываемое событие (ср. у меня на глазах; я сам видел, как... и т.п.) или, наоборот, если говорящий хочет снять с себя ответственность за достоверность сообщаемой информации.

Эвиденциалыюсть как категория, близкая к модальности, но все же имеющая свою специфическую семантику, грамматикализуется во многих языках, и ее морфологические формы традиционно также называются наклонениями. Повторим, что в русском языке эвиденциальность не грамматикализована, поэтому в переводах на русский появляются лексические средства, которые вербализуют смысловые оттенки, в других языках (в том числе в хантыйском) заключенные в самой морфологической форме:

Jajum-iki ma kiñscma su5i mirew jâma wô-t-al ‘Брат мой лучше меня людей наших знает, оказывается (выяснилось)’; Liw isi tâta noptal-ti pit-l-el ‘Они тоже здесь плавать будут, оказывается, (по их. словам)’; Si kûtn lüw scm pawtas: lóxsaí iki yot lipijn, xotyari külupn simas mawar) tant, surarj.lant pasan liw-m-al, omsas-m-al ‘В это время он повел глазом [и видит]: в доме его друга, посреди пола, всякой пищей накрытый стол, оказывается, возник, откуда ни возьмись, появился’; Nag, nés, yâncmu-m-en, ma pa kânSa! ‘Ты вот, надо же, спрятался, оказывается, а я ищи!’. .

Эвиденциальность, в ее отношении к модальности, - также сложно устроенная функционально-семантическая категория, в разных языках имеющая свой набор средств выражения. В русском языке - это преимущественно лексические средства, в хантыйском языке — они тоже есть, но служат в качестве дополнительных (уточняющих) средств по отношению к морфологическим формам неочевидного наклонения:

Lüw nàrjti tâiag y.àtt wüs lawal-ma-l ‘Он тебя в течение целого дня ведь ждал, оказывается (как он говорит)’ (указывается на то обстоятельство, что говорящему стало известно об ожидании 3-го лица от него самого); Nâij, nés, sora-sora siw xôxatl'u-m-en\ ‘Ты, оказывается, быстро-быстро туда сбегал (как мне стало известно)\’; Liw, Sop, isi si mâratn kôrtewa juxat-t-el ‘Они, вспомнил, тоже в это время в нашу деревню приедут (как они говорили)’.

Jesawôl pa si kasupsijn luxn /ó/aí-í/ pit-t-al ‘Скоро опять на соревнованиях на лыжах бежать будет, оказывается (по его словам)’; Ра оI tu^larj xopat tiw latijl-tipit-t-el\ ‘Ha следующий год самолеты здесь приземляться будут, оказывается (как говорят)\’

Имеются некоторые другие (в частности, синтаксические) средства выражения эвидснциапьной семантики. В случае с прошедшим временем, возможно, следует вести речь о значении перфектности. Этот вопрос будет рассмотрен далее.

Дать определение языковой категории эвиденциальности можно по аналогии с дефиницией категории модальности, приводимой в академических словарях. Эвиденциальность - грамматическая категория, выражающая разные виды соотношения содержания высказывания и объективной действительности, с точки зрения говорящего, который сам очевидцем действия (события) не был, и этот факт специально подчеркивается или подразумевается. Эвиденциальность является языковой универсалией, она принадлежит к числу основных категорий естественного языка, в разных формах проявляющаяся в разноструктурных языках, и средства выражения этой категории имеются на всех уровнях языковой системы.

Хантыйские формы на -ш, -t и -ti -t получают значение эвиденциальности в том случае, если они являются финитным сказуемым. Есть и дополнительные лексические средства, способствующие выражению оттенков этого значения, а также других значений (латентива, аудитива, комментатива, миратива). Чаще всего во фразе содержатся слово (словосочетание, предложение) типа neä ‘оказывается’, matte ‘оказывается; говорят’, wante ‘смотри; видишь ли’, xöltemn ‘слышу’, mir lupíat ‘люди говорят’, t’e! ‘ба; вот те на!’:

Tum joxtan isi tiw mwemu-m-el ‘Те люди тоже сюда наведаюсь, оказывается (-это видно)'; Jeäawöl, luplat, no/rat puns-t-el ‘Скоро, говорят, созреют кедровые шишки’; Xätewat jaxa män-t-ew, fiw ujelan, mosai}, arSak xül weHDw ‘Завтра вместе поедем, оказывается, благодаря их удаче, может быть, больше рыбы добудем’; Xöltemn, multi si püsijh Ampsm, t’e, xüwan-wanan parsen xota wúrat-m-all ‘Слышу: что-то сопит! Ба, собака моя давно ли, недавно ли в палатку залезла, оказывается1.'.

Рассматриваемые формы, таким образом, могут выражать различные оттенки эвиденциальности, а также другие значения, связанные со значением очевидности/ неочевидности:

Lowai ewalt il woxal-m-al pa tiwet-tuxet wantijt, x°ta tugti jeipijn ‘С коня своего слез уже и теперь туда-сюда оглядывается, прежде чем войти в дом’; Xänum, luplat, näij аг mos \vö-t-en, t&j-t-en. Moñsa sa, at äl muj kaän xulal ‘Кум, говорят, ты много сказок знаешь, имеешь. Рассказывай-ка, глядишь, между делом и ночь пройдет’; Näij si täta lol’-m-en\ Muj än üwatsen lüvvtti? ‘Ты ведь здесь стоял, оказывается! Почему не крикнул ему?’; Nin ра täta Xäs-m-an, asen töp pón want-ti män-m-al ‘Вы двое, как вижу, остались, отец только снасти проверять пошел, видать'.

Часто на эвиденциальный контекст указывают модальные слова и частицы; особенно частотна при этом частица si ‘ведь, ну вот, же, даже, так’:

Säqka si jüw-m-al, wütet peäital pita pirmat cwatt t’ük täxetn xáñatijl-ti pit-m-el ‘Жарко ведь стало, олени с телятами от оводов в чаще прятаться стали, очевидно’; Nár) sirenan, si purajn mug si amat-t-ew, nux sipörla-t-ew\ ‘По-твоему, тогда мы так обрадуемся, так и взлетим!’; Min pstama tüvv lik an táj-m-al, tüw sämt lula-m-al ‘На нас он не гневался, оказывается, его сердце оттаяло, оказывается'.

éaseln wötlup jüx ewalt tío! äöpijn, juxal äöpijn wer-um. Törum werum ar xätl tijtj juxan tijl psli éi järjx-t-al. N'örum xor kür ewat-t-al, wönt xor kör ewat-t-al, siti xutti jätjx-I-al ‘Бабушка ему из стружечного дерева лук и стрелы сделаю, оказывается. Каждый божий день в верховья реки ходит, оказывается. Болотную ногу отрезает, оказывается, лесную ногу отрезает, оказывается. Так к ходит, оказывается'.

Для выражения подобных значений используется и сложная форма: сочетание инфинитива смыслового глагола и временные формы вспомогательного глагола pitti ‘быть, становиться, начать’:

Tuxtar) xopen lat-ti si pit-m-al ‘Самолет вот уже начал садиться (это же очевидно)'; Xön si knigalan eí-ti pit-t-еП ‘Когда эти книги твои будут выходить? (они же будут выходить)'; Xön ра röpit-tipit-t-aU? ‘Когда и работать начнет!?’

Приведем еще ряд примеров на все эти случаи.

Jäm sew joäa pawat-m-cm ajlat ewi ewalt. In xöw nöpat wölti pitlum ‘Хорошую косу приобрела, гляньте, у молодой девушки. Теперь долго жить буду’; Lüw si xätt in wönta si

nöm-t-al ‘Этот день он ведь до сих пор помнит, оказываетсяJina muj xon takti wöl-tipit-t-ew? ‘Правда, что теперь без царя жить будем, видимо!’; Lüw än ñu^aman omas-ti pil-t-al, töp jamas at turtsa ‘Он не двигаясь будет сидеть (обещал), лишь бы его хорошо подстригли’; Lürjn ра towijn tiw aräak xüt well’a-t-el ‘Летом и весной (каждые весну и лето) они немного больше рыбы добывают, оказывается'; I nerjat lup-t-al: “At omasal, leti-jañsti pitlüw!” - Одна из женщин, видимо, говорит'. “Пусть садится, ссть-пить будем!”

Müt) juxí turjsüw: karti (ow upenan xot x^r kütupa latjkas-um ‘Мы в дом зашли: (и обнаружили, что) железный конь сестрой посреди пола уложен'; Lüw, ¡I, jcäawöt rüt’sa-ti pit-t-aP. ‘Он, да, скоро отдыхать будет, это точно (т.е. уйдет на пенсию)'; Si purajn, jis sim, mojpar än pit-t-al tüwtti wetum xuJata! Aô/ai-ti ‘Тогда, согласно поверью, медведь не будет преследовать ранившего его человека’; Jeäawöt no^rat puns-t-el ‘Скоро созреют кедровые шишки, очевидно'; Jetn otga än ju%at-t-al, xüw tawatti si pittew ‘К вечеру он не придет (по его словам), долго ждать будем его1; áos mär töp röpil-li pit-t-ew ‘Час только будем работать, оказывается’.

Способность формы на -ш- представлять действие в его протяженности используется в художественной речи при изображении действий и ситуаций, составляющих фон для поступательного движения сюжета:

Lin woñsumta järjxmanan. jäm xoSum xàtl wöl-m-al. Xälewat üw-m-el, törum rüwaija si jüw-m-al. Pdgajn töp ii'amtijl-m-an. Si kütn jäm kem ar wonsumat äkat-m-an ‘Когда они-дв. ходили по ягоды, был хороший теплый день, оказывается. Кричали чайки, оказывается, уже и жарко стало, оказывается. Но все же они-дв. достаточно ягод набрали, оказывается'; Siti, siti, mojlum suxrenan xötum xö imitât atar) sata xut wel-m-el ‘Так и так, подаренным тобой ножом трое мужчин жен своих утром убили их, оказывается'.

После анализа подобного материала хантыйского языка необходимо вновь вернуться к проблеме соотнесения в системе языка модальности и эвиденциалыюсти, к тому вопросу, которая В.А.Плунгяном была сформулирована следующим образом: “у лингвистов нет оснований ни объявлять эвиденциалыюсть простой разновидностью эпистемической модальности, ни трактовать эвиденциапьность и эпистемическую модальность как ничем не связанные категории” (Плунгян 2000: 325).

В первой главе рассматривается и вопрос о грамматикализации модальности и эвиденциальности с помощью форм глагольного наклонения. Модальность и эвиденциалыюсть в своей главной функции (выражать объективные связи и отношения) -это также и грамматические категории, поскольку выражаются в языках грамматическими формами, прежде всего - формами глагольного наклонения. Другими словами, они полностью соответствуют основным понятиям грамматики, принятым в общем языкознании: грамматическая категория - система противопоставленных друг другу рядов грамматических форм с однородными значениями; в свою очередь, грамматическая форма - это языковой знак, в котором грамматическое значение находит свое регулярное (стандартное) выражение, а грамматическое значение - обобщенное, отвлеченное языковое значение, присущее ряду слов.

Формы (и словоформы) служат для выражения определенных грамматических или функционально-семантических категорий. Во взглядах на модальность, эвиденциапьность

и, соответственно, наклонения мы придерживаемся понятия грамматикализации: грамматикализоваться могут как модальные значения (в формах модальных наклонений), так и эпистемологические (в формах эпистемологических наклонений).

Как общее правило: наклонения реалиса реализуются исключительно через набор временных форм. В большинстве языков представлено одно реальное наклонение, которое в грамматиках этих языков называется изъявительным, или индикативом. Так обстоит дело в русском, английском, немецком и многих других языках.

Но в языках бывают и другие наклонения реалиса. Так, в нанайском языке нейтральному изъявительному противопоставляется очевидное наклонение, значение которого - подчеркнутая очевидность, достоверность действия. Сюда же следует отнести

и утвердительное наклонение якутского языка, которое выражает “несомненную уверенность” в действии. Оно противопоставляется изъявительному (так же, как и очевидное наклонение нанайского языка) по признаку “степень достоверности”.

Еще одно достаточно широко представленное в языках наклонение - неочевидное. Его семантика заключается в представлении действия, которое совершилось “вне поля зрения” говорящего. Такого рода формы распространены, например, в тюркских и финноугорских языках, но в этой грамматической традиции их в особое наклонение не выделяют. Соответствующая семантика там приписывается временам: говорят о “прошедшем неочевидном (заглазном)”, “настоящем заглазном” времени и т.п. Поскольку этот ряд наклонений/”времен” присутствует в очень большом числе самых изученных европейской наукой языков, говорят иногда о языках^ образующих так называемый “эвиденциальный пояс Старого Света”, простирающийся на обширной территории от Балкан до Дальнего Востока (Плунгян 2000: 323). '

В некоторых финно-угорских языках, например, в коми-зырянском, марийском и удмуртском, находили “прошедшее неочевидное время”. Обобщающую работу по этому типу форм в финно-угорских языках выполнил Б.Л.Серебренников [7]. Наклонение с семантикой неочевидности (называемое “латентивом”) известно почти всем самодийским языкам [8]. ■

Если в языке не одно, а два (или более) реальных наклонения, то и временных форм должно быть больше. В системном ожидании их должно быть больше ровно вдвое, но в реальности заполняются не все “места”. Языки Могут Иметь разные способы маркировки рядов временных форм “неочевидности”. Для агглютинативных языков, по-видимому, возможны два варианта: либо второе реальное наклонение снабжается собственным показателем, либо наклонения различаются- формами “параллельных” времен. В первом варианте маркер наклонения должен включаться в каждую из временных форм данного наклонения. Соответственно, в глагольной словоформе выделяются два показателя -времени и наклонения. Это можно продемонстрировать на примере тазовского диалекта селькупского языка. В изъявительном наклонении там насчитывается четыре времени: прошедшее, прошедшее повествовательное, настоящее, будущее. Латентив же располагает тремя временами, показатели которых образуются сложением временных показателей индикатива с показателем -еШ- . • латентива; форма прошедшего повествовательного имеет показатель -штуШ- (из -шр + т-), будущего - -пут- (-М + Ш-). В настоящем времени представлен только показатель латентива, без форманта времени.

В хантыйском языке представлен иной вариант: наклонения (изъявительное и неочевидное) отличаются материальными показателями во всех своих временных формах. Собственно, эти показатели и являются темпоральными, но они же служат для различения форм наклонений: показатели -// рИ-1- маркируют временные формы

изъявительного наклонения, а показатели -т-, -И рИ-1- - неочевидного. При этом наименования наклонений не дают полного представления о том, какие формы и при каких условиях выражают то ли модальные, то ли эвиденциальные значения. Об этом скажем в дальнейшем изложении, пока же предварительно заметим, что в хантыйском языке по основной своей функции, в минимальном контексте эти формы противопоставлены как формы подачи информации либо вписывающейся, либо не вписывающейся в картину мира говорящего. Картина осложняется тем, что в речи при

7. Серебренников Б.А. Категории времени и вида в финно-угорских языках пермской и волжской групп.

М., 1960. .

8. Терещенко Н.М. Синтаксис самодийских языков: Простое предложение. Л., 1973; Терещенко Н.М. Нганасанский язык. Л., 1979; Кузьмина А.И. Грамматика селькупского языка. Ч. I. Новосибирск, 1974;Ч.2. Л., 1976; Очерки селькупского языка. Т.1: Тазовский диалект / А.И.Кузнецова, Е.А.Хелимский, Е.В.Грушкина. М., 1980; Морева Л.В. Повествовательный аорист в среднеобских говорах селькупского языка // Вопросы енисейского и самодийского языкознания. Томск, 1983.. С.112-117; Черелшсина И.И.,

Мартынова Е.11. Селькупский глагол: Формы и их синтаксические функции. Новосибирск, 1991. функционировании этих форм возможно появление значения миративности.

Другая сфера широкого функционирования аналитических форм в хантыйском языке -глагольные наклонения. Кроме синтетических форм индикатива и латентива, имеются аналитические формы косвенных наклонений (императива, адхортатива, оптатива, кондиционалиса, конъюнктива). На материале обдорского диалекта хантыйского языка они описаны (Николаева 1995: 124-135). Если конституировать аналитические

конструкции (лексико-грамматические), можно рассматривать функциональносемантические и грамматические категории в хантыйском языке глубже, с расширенным составом их парадигм.

Jilup tifyas kütn katra jäm löxaslan al jurcm-a-H ‘В кругу новых друзей старых добрых друзей не забудьAl nawrem sökat-e 'Не мучай ребенка’; AI sär xoll-a 'Не плачь же\'; Al ketm-e sär táwtti! 'Не трогай же его! ’

När] éaxa áivv al pörtn-a ‘Ты потом туда не наступи'', Sitam, al sär ñuxal-a ‘Тихо, не двигайся-ка\'

Как видим, противопоставление модальных и эвиденциальных форм в хантыйском языке возникает вследствие попадания инфинитных глагольных форм в позицию финитных (см. выше).

Еще примеры предложений с исследуемой формой: Ра si när) xorjsa tal-m-en ‘Опять ты курил, оказывается’; Lüw "¿utna wönltijl-t-al ‘Он еще учится, оказывается'; Keäem Х°РП /äj-m-r.m ‘Нож мой в лодке оставил я, оказывается'; As /usa sema та pit-m-em ‘Я, оказывается, родился на берегу реки’; Ма puxem an tägxatem esaíti - lüw isimurt män-l-al 'Я сына моего не хочу отпускать - он все равно идет, оказывается'.

Далее обратимся более детально к хантыйским причастным формам в финитном употреблении и рассмотрим их место в структуре предложения, их функции в предложении, какие компоненты доминируют в их семантике и при каких условиях.

Форма на -т передает чаще всего умозаключение по явным признакам (инферентив); всегда присутствует компонент “несоответствие ожиданиям”: от простого “оказывается” (латентив) - до более сильного “к удивлению” (миратив):

In woj lerjkem wars paj iípija xóñemu-m-al, at jitjkal it ráñgal-m-al 'Оказывается, он под тем кустом спрятался, с которого заодно и росу стряхнул’; Wäj, när) xuti ar lew-m-en! ‘О, как ты, оказывается, много съелГ

Форма глагола на -t чаще всего имеет значение непосредственно воспринимаемого “неожиданного” действия:

Ägkarmasum - ñür та jelpemn püpije £tma-t-al\ ‘И тут позади меня как выйдет медведь!’

Компонент умозаключения (инферентив) в форме на -t реализуется реже; и обычно анализируется как “неуверенность восприятия”, чему способствует регулярное сопровождение ее в этом случае частицей ätmönti (ki) ‘как будто, словно бы’:

Liw álmdnti wera sipäl-t-el ‘Они словно бы сильно боятся'.

Эти две формы, таким образом, должны характеризоваться скорее как миратив, чем как эвиденциалис.

Регулярно употребляется в конечной позиции единственная хантыйская деепричастная форма, форма на -man. В финитной функции она очень частотна, может сопровождаться вспомогательными глаголами; это пассивная форма прошедшего времени, в зависимости от семантики глагола реализующаяся как пассив, результатив и статальный пассив. В ее значении могут присутствовать оба компонента, и “логическое умозаключение”, и “несоответствие ожиданиям”, однако, в зависимости от лексического наполнения фразы, может выражаться то один, то другой компонент. Миративное значение сильнее всего представлено с пассивом, слабее с результативом и практически совершенно стирается со статальным пассивом от глаголов, обозначающих природные процессы. Значение инферентивности же сохраняется во всех случаях.

Рассмотрим примеры с формой настоящего времени (в этом случае при форме на -man служебный глагол wöt ‘быть в наличии’ может и отсутствовать):

Xönti, mosarj ра, i5n¡ atpüns-man (wöl) ‘Когда-нибудь, возможно, окно пусть открыто (будет)’;

Täm nspek x^wan-xOwan/äni-man (wöl) ‘Эта книга давным-давно написана'-,

Ju^an tat xüwat jsrjkanpot-man (wöl) ‘Река всю зиму покрыта льдом’; á¡ sä/at wü§ kimat tilas wcr-man (wöl) ’Эта шуба уже два месяца как сшита';

Tám ñux¡ kät xätl kawart-man (wöl) ‘Это мясо два дня как сварена'.

Таким образом, особенности формы на -man состоят в следующем: реализация обоих ее смысловых компонентов - “умозаключение о действии по состоянию объекта” и “несоответствие ожиданиям” - сильно зависит от семантики лексического наполнения фразы. Для выражения чистого, без элемента миративности и без подчеркнутого элемента умозаключения, значения результатива/ статальпого пассива, в хантыйском языке используются две аналитических производных формы на -man: одна с esse-глаголом (-man wöl-), другая - с habeo-глаголом (-man täj-). Вспомогательный глагол тем самым служит как бы для деактуализации семы миративности, отчасти и семы инференциальности: эти аналитические формы могут передавать значения результатива, перфекта и длительного действия в прошлом.

Более того, формы на -man wöl- со значением длительного действия бывают также активными:

Ar ol mär tata 1-2 äklas ñewrcmat päta ääkolapüns-man wö-s ‘В течение многих лет здесь была открыта школа для детей’;

áaj anat tslarja äajn pun-man (wöl-l-at) ‘Чашки полностью наполнены чаем’. Здесь происходит контаминация активной формы бытийного глагола с деепричастием на -man.

Как видим, вспомогательный глагол чаще всего принимает форму настоящего и прошедшего времени индикатива; другие формы крайне редки, но возможны, в том числе даже форма неочевидного наклонения; при этом отсутствует компонент миративности:

Si jis purajn iket isi öpatlal sew-man táj-m-el ‘В старое время мужчины тоже косы заплетали (букв.: волосы заплетая имели, оказывается)’.

Форма -man täj- благодаря семантике вспомогательного глагола (täj- ‘иметь’), как бы переворачивает диатезу и дает статальную характеристику уже субъекта действия по итогам выполненного им действия (по состоянию объекта, с которым он имел дело); она может быть охарактеризована как статальный антипассив:

Si ampal lüw, ¡sipa, jir-man täj-1-alle ‘Эту свою собаку он, наверное, привязав имеет (привязанной держит)’.

Интересно, что эта форма может в свою очередь приьимать залоговый показатель для перенесения коммуникативного ударения на объект при сохранении семантики формы (характеристика субъекта по состоянию объекта):

Si wer isa wüli lawalti joxn want-man táj-l-a ‘Это дело постоянно находится под наблюдением оленеводов’.

Другими словами, аналитические формы на базе -man должны быть отнесены к индикативу как формы перфектного типа - результатив, статальный пассив и статальный антипассив.

Все перечисленные финитные формы хантыйского глагола, а также и инфинитные, если они способны выступать в функции независимого сказуемого, задействованы в системе средств выражения модальности и эвиденциальности. Формы на -1 (-s, -ti pit-t-, -man, -man wö-1-, -man wö-s-) и формы на -t (-m, -ti pit-t-, -um) противопоставлены друг другу как формы индикатива и миратива. Другими словами, формы миратива - это причастные формы в предиктивном употреблении, инфинитные формы - в позиции конечного сказуемого.

Итак, основной вывод на данном этапе исследования сводится к тому, что модальность и эвиденциалыюсть - две разные, но взаимосвязанные категории.

Как уже сказано, авторы упомянутого коллективного труда (А.В.Бондарко и др.) явным образом придерживаются широкой трактовки модальности, но включают в эту сферу не все выявленные ими типы модальных значений (в частности, исключается значение утверждения/ отрицания). Широко понимать модальность в данном случае помогает теория поля, в котором выделяются ядро и периферия. А далее в этой модели функциональной грамматики на передний план выдвигается анализ типовых категориальных ситуаций в их многоступенчатой вариативности (Темпоральность. Модальность 1990:244).

Мы также придерживаемся широкой трактовки понятия “модальность” (но все же не совпадающей с понятием “модуса”; см.: Балли 1955), но при этом эвиденциальность рассматриваем как отдельную категорию, т.е. признаем наличие эвиденциальных наклонений, по другой терминологии - наклонений эпистемологических (Скрибник 1998: 206; Плунгян 2000: 322). Другими словами, в нашей трактовке модальность и эвиденциальность рассматриваются как две равноправные функционально-семантические категории, имеющие каждая свою системы наклонений, а другие средства выражения названных категорий целесообразно рассматривать как полевые структуры, и каждое из полей имеют ядро и периферию. Пересечение полей модальности и эвиденциальности может происходить в области периферийных средств.

Во второй главе рассматривается соотношение и взаимодействие глагольных категорий, связанных с выражением модальности и эвиденциальности; и основная проблема, выявляемая в данной главе - как соотносятся глагольные наклонения и перфект (перфектность). В хантыйской разговорной речи, а также в повествовательных текстах, часто возникает потребность выражения актуальности прошедшего действия для последующего временного плана (перфектность). Это значение может быть выражено и при нерезультативности действия, обозначаемого формой на -s индикатива, но достаточно редко. Перфектное значение в гораздо большей степени связано с результативностью и обнаруживается в подавляющем числе результативных контекстов, хотя и не во всех. В некоторых случаях форма на -s обозначает завершенное и результативное действие, но результат не является актуальным для момента речи (или некоторого момента в прошлом). Переходные глаголы при таком употреблении встречаются как в субъектном, так и в субъектно-объектном спряжении:

Kören та tö^ar-s-Em ‘Печь я закрыл-ее’; Jemasen wüsal jont-s-em ‘Дырку на твоей рубашке зашила-ее’; Ма näg jemasen pös-s-em ‘Я твою рубашку выстирала-ее’; Kartseset та nux wü-s-lam. А näg, utäam puxije, lujen éiw lükema-s-en ‘Капканы я убрал. А ты, глупыш, палец туда сунул (давеча)’; Tin та lüw ewaltala an wü-s-um. Pa someg xülije та sorsa esal-s-em ‘Откуп я от нее не взял. И золотую рыбку ту я в море отпустил-ее’; Ма siwas olarjn xüwn nömaslum. - Xüwn? Pa närj siwas mul^atl ofar) püä welsi Siwafa-s-en! 'Я давно уже про орла думаю. - Давно? Ведь ты же вчера только первый раз орла увидел-его!’

Перфектное значение формы на -s- во многом определяется лексической семантикой глагола. Такое значение легче всего возникает в формах прошедшего времени глаголов, обозначающих действия, могущие иметь реально наблюдаемые последствия.

Контекстуальные средства, способствующие проявлению перфектного значения, разнообразны по своей уровневой принадлежности. Перечислим основные из них:

1) указательными словами задается наблюдаемость (перцептивность) субъекта или объекта действия и, следовательно, актуальность самого действия:

Тйт, lönt wel-s-um, - lüw welpas xujat ¡ti lupas 'Вот, гуся добыл, - сказал он как заправский охотник’;

шур. Muj та jastisam? Tum palarj тапет rom ät mas! Watlallan, luw un palna larpema-s ‘Что я говорил? Вон та тучка мне покоя не давала. Видите, она в большую тучу развернулась’; Tata sil - joäpatal sir/tasli Untari. - Ma ujat-s-em 'Вот здесь! - протянул ладонь Унтары. - Я нашел-ее (рыбку)’.

2) в контексте есть форма настояще-будущего времени (со значением настоящего), связанная с s-овой формой причинно-следственной, временной или какой-либо другой связью:

Si xuwat xult ul-l-arí! Letut ánt wer-s-an, mántti ánt lawal-l-an ‘Что так долго спишь? Еду не приготовила, меня не ждешь’; Ма simas рбхаг ánt si nSmtum! - Pirscma-s-ijan, in nom-len xón\ ‘Я такого места не помню! - Состарилась, вот и не помнишь теперь! ’;

шур. Xoti ulti, taram-l-et\ - xaliwat pela joSal likanat wosemas Kup’ja. - Mosta-s-at letot! ‘Что делать, торопят! - сердито махнул рукой в сторону чаек Купья. - Заметши пищу!’;

Wojlan müw ilpijn ji-l-at. Liw uS müw kütupa wanama-s-at ‘Звери твои под землей идут. Они уже до середины приблизились'.

3) во фразе присутствует обстоятельство с семой “теперь, сейчас”:

/я lüw pensijaja mána-s ‘Сейчас он на пснсию>'г«ел’;

Тот jisn simas purmas Simalxása-s ‘Сейчас таких (старинных) вещей мало остаюсь’;

Puxcm та xusema in si lesats-a wol-ti pa rópit-ti ‘Сына вот ко мне теперь отправили жить и работать';

Xürup pulen Sal’ wós, in nág Ictutlan isa ks-ijat ‘Корочки тебе жалко было, теперь твои припасы все съели (съедены)’.

4) последствия прошедшего действия распространяются в область будущего, что выражается в наличии коррелирующего глагола с соответствующим значением в форме будущего времени или императива:

Xoltemn takla, pátlasijman xuti ‘Придется заночевать, ночь настала ведь’; Luwel in putar elti jel üt tallen: woj epal mostas ‘Ее (собаку) теперь оттуда не вытащишь: запах дичи учуяла’.

5) перфектное действие соотносится с ситуацией отсутствия кого-либо (чего-либо) на момент сообщения. Это отсутствие непосредственно связано с произведенным действием. Сюда же относятся фразы о произошедших событиях, и в этих описаниях содержится указание на полное или частичное отсутствие некоторой субстанции:

Nelan lapat o-/_pi тек ikijn tusajt. Salta xulniet xátaln mátsat ‘Женщин твоих семнголовый менк увел. Три дня как ушли’; Ра otna xun, mojpama /ireman tusa ‘Не кем иным, а медведем мешок наш утащен’; Asen 5nt6m. Nik kaitaqa manas ‘Отца твоего нет. На берег ушел он’.

Nsmalt sistam müw ánt xásas ‘Ни одного чистого клочка земли не осталось’; Wetxüéjag sem’ja müwli-jigkli xássat ‘Пятнадцать семей без земли осталось’; Si ujag, б mas wolupsi t6p ma numssmn pa sSmsmn xásas ‘Эта счастливая, интересная жизнь только в моей душе и в моем сердце осталась’; Xós wanpas xojat §3n5wo5 ewalt lal’ xám xásas ‘Больше двадцати человек из деревни Шаншвош осталось на полях войны’.

6) отчетливо проявляется перфектная семантика s-овой формы в вопросительных конструкциях, а также в вопросно-ответных единствах, построенных на использовании одного и того же глагола:

USena juxtas? - Juxtas ‘Дошло до ума твоего? - Дошло’; Xül welti joxa met kiñsa lajlasti Xosti mosal! U5a pontsen? - Pontsem uSa ‘Рыбаку более всего - ждать надо уметь! Запомнил? - Запомнил'; Át jaremasen, L’adi, xati tunal luga Ewet joxanna tunti wasti jaxsuw? -Át jaremasem ‘Не забыл, Ляди, как прошлым летом на Эвет-юган за берестой ездили? - Не забыл’.

Результативные переходные глаголы в хантыйском языке легко принимают форму пассива прошедшего времени. При этом они выражают, как правило, перфектное значение (если не выражают нарративное): оттенок пассивного состояния сам по себе способствует проявлению перфектности. Имя субъекта действия (в форме местно-творителыюго падежа) может отсутствовать, если оно не значимо или известно из ситуации или контекста:

Muja rüs jasaga wönltasijüw?! ‘Зачем русскому языку обучены мы?!’; Kuñar Pel’a. Ма urgemna luw likapsa ‘Бедный Пеля. Из-за меня ему попало’; áiéki tew, tew! N’at x°t sugen ñat tutn lossa ‘Щищки тэв, тэв! Четыре угла дома твоего четырьмя кострами обложены’.

В условиях ситуативно неактуализированной речи s-овая форма обозначает предшествующее действие, значимое для того момента, о котором идет речь на данном этапе повествования (плюсквамперфект):

Imegan ikegan wosgan. §ok tuwman, wos tuwman wosgan. Pux änt tajsagan, top kat ewijn torumn partsajgan ‘Муж с женой жили. В нужде, в бедности жили. Сына у них не было, только двух дочерей небо им послало’; Lómatsu^lam ela jpnsat, wenäem pa joägalam ewalt jiijk pösag kawarf. Töp lalman pitum jux öxtija omassum ‘Одежда моя к телу прилипла, от лица и от рук пар струится. Еле дыша, присел на упавшее дерево’ (здесь плюсквамперфектное значение поддерживается соотносительной формой на -I- во второй части сложного предложения); Jemel’a xot isa muwa ¡ti enmis, nowi turima tup äukatim karmis üukit xassit ‘Избушка Емели совсем вросла в землю, глядит на свет божий всего одним окном; крыша на избушке давно прогнила, от трубы остались только обвалившиеся кирпичи’.

Итак, в рамках категории наклонения-времени хантыйского глагола реализуется противопоставление форм прошедшего времени с перфектным значением (как при наличии дополнительных лексических средств, так и при их отсутствии) формам прошедшего времени без значения перфектности. Дальнейшее семантическое варьирование не подкрепляется в достаточной мере формальными морфологическими средствами, разграничение оттенков перфектности производится исходя из контекста (тип текста, лексико-грамматическая характеристика предиката и субъекта). Перфект в хантыйском языке соотносится и с модальностью (значение перфекта могут иметь индикативные формы на -s и на -man), и с эвиденциальностыо (формы эвиденциалиса на -ш, у которых, впрочем, значение перфекта отходит на второй план: резче выражается неочевидность или неожиданность события).

Далее рассматривается соотношение категорий наклонения и спряжения глагола. Мы считаем, что основным условием употребления форм объектного спряжения в хантыйском языке является указание на то, что действие направлено на объект. Объектные спрягаемые формы указывают не только лицо и число субъекта действия, но и число объекта действия. Семантика наклонений и времен для форм объектного спряжения та же, что и для форм субъектного спряжения. Покажем это на примере форм настоящебудущего времени.

На синтагматическом уровне существует определенная связь между противопоставленными временными значениями формы на -I- (настояще-будущее совершенное) и показателями лица-числа переходных глаголов. Те же два ряда личночисловых показателей участвуют в противопоставлении перфектного (совершенного) и имперфектного употребления формы на -S-.

Суффиксы, образующие глаголы от глагольных основ, вносят различные оттенки акциональных, залоговых и модальных значений. Иногда один и тот же суффикс выполняет разные смысловые функции, а для выражения одного и того же значения используются разные суффиксы. Собственно суффиксов модальных значений в хантыйском языке нет. Но к ним можно отнести суффиксы, свойственные модальным и модально окрашенным глаголам. Таких глаголов не так много, и оформляются они различными суффиксами. Опосредованно некоторые модальные значения могут выражаться в глаголах с преимущественным участием того или иного суффикса, маркирующего либо переходность, либо непереходность действия (wox-e ‘проси у него’ -wox-iji-a ‘проси-ка у него’). Переходность обычно выражается суффиксами понудительного и моментального значений, а непереходность - суффиксом возвратности и суффиксом многократности (наиболее употребительные суффиксы хантыйского языка: -t; -at (-at); -st; -ta (-ta); -alt (-ah); -Ita (-tta) и другие).

В этой группе много непроизводных глаголов (типа рак- ‘мочь в силу внутренних свойств’), а также много таких, которые восходят к немотивированным корням. Часть рассматриваемых глаголов семантически экспрессивна.

С формально-семантической точки зрения они отличаются способностью иметь при себе инфинитивную форму. Из числа словообразовательных суффиксов (не считая тематические гласные) наиболее часто встречаются в составе модальных глаголов суффиксы -t, -ts (-tá), -ijt, -la (-t’a), -ma:

-t, -i, -a; значения - непереходность, невозвратность/ возвратность: tusi- ‘стремиться’, wüt’áa- ‘намереваться’;

-t (-at, -ta); значения - непереходность/ переходность: tup-at- ‘засобираться’, wür-at-‘стремиться, проситься’, wer-at- ‘суметь, одолеть’, arm-at- ‘мочь’;

-as, -as; значения - непереходность/ переходность: kürt-as- ‘затрудняться’, est-as-‘решаться, отправляться’, ka§-as- ‘соглашаться’;

-ijt (-ta); значения - непереходность/ переходность: armat-ijt- ‘пытаться, норовить, приноравливаться’, xüáas-ijl- ‘завлекать, искушать’;

-ta (t’a); значения - непереходность/ переходность: arta-ta- ‘пробовать’; .

-та; значения - непереходность, возвратность: sontu-ma- ‘собраться быстро’ (sont- *?’). Взаимосвязь категорий наклонения и спряжения в хантыйском языке лучше всего показать на примере императива (повелительного наклонения), в котором степень категоричности играет определяющую роль.

Модальные значения и оттенки, выражаемые на основе императива (и обусловленные контекстом и интонацией), могут быть самыми разными: приказ, просьба, призыв, приглашение и т.п. Запрет и предостережение выражаются в хантыйском языке при помощи отрицательной частицы at ‘не’, всегда препозитивной по отношению к глагольной словоформе. Эта частица закреплена исключительно за императивом, и для ряда финно-угорских языков она принимается как императив так называемого “запретительного глагола” (Плунгян 2000: 319; Цыпанов 2005: 41-42).

Хантыйская приимперативная частица at ‘не’ может отделяться от глагола другими словами, чаще всего - прямым дополнением и обстоятельством образа действия. В императивную парадигму хантыйского глагола в качестве косвенных форм включаются также формы 1-го и 3-го л. - осложненные грамматикализованными частицами временные формы индикатива:

At lôti] ju/al-l ’Пусть придет он'; Juxfi tôlg at jowlas-l ‘Пусть обратно убирается он'; At wujum-1-aj-ijan tóh) 'Пустьуснут они-дв.'. .

В случае, если непереходные глаголы получают возможность иметь при себе имя объекта, они могут изменяться по объектному типу спряжения. Ср.:

Si wôri xonagn lüwtti elti si juxat-s-sm ‘Возле той протоки его нагнал я его (сверху пришел-его)';

LÜW xuti Serjk wera elti mân-l-alle\ ‘Он же сильно довлеет над ним (сверху идет-его)\’;

I juxli at ker-at-s-en tüwtti! ‘Обратно надо было вернуть его!’

Таким образом, формы объектного спряжения в хантыйском языке участвуют в выражении модальных значений своей способностью к трансформации, определенностью и большей степенью категоричности.

Соотношение категорий наклонения и времени - это прямое взаимодействие, связь этих двух категорий представляется наиболее тесной. Далее рассматривается участие глагольной категории времени в выражении модальной и эвиденциальной семантики.

Сложность семантики глаголов, участвующих в выражении модальной и эвиденциальной семантики определяется не только смысловой емкостью глаголов, богатством и многообразием их значений, лексических связей, употребления, но также тесным переплетением в глаголе лексических и грамматических значений.

Например, значение сослагательного наклонения выражается в хантыйском языке сочетанием глагольной формы прошедшего времени индикатива с частицей lôlrj.

Сослагательное наклонение выражает несколько значений ирреального плана. Чаще всего оно обозначает действие, не состоявшееся по причине отсутствия необходимого условия:

Lux pänan täjsum, та lüwtti Шд nö/al-s-zm ‘Если бы лыжи с собой имел, я бы его догналРа ki je5a omassum, jux¡ si xäs-s-um löltj ‘Если бы еще немного посидел, то опоздал бы'.

Частица löltj, занятая в образовании сослагательного наклонения, обычно сочетается с формой прошедшего времени глагола, хотя нереальное действие может мыслиться не только в плане прошлого, но и тогда, когда подразумевается план настоящего и будущего:

Wir¿ ki täjsum, та löltj kaäaij xätl kinaja jätjx-s-um ‘Если бы у меня были деньги, я бы каждый день ходил в кино’; Täta täm surttamn änt ki kattsajum, evvem -/jjsa män-s-um löltj ‘Если бы заботы здесь не держали, к дочери поехала бы'.

Ирреальное значение сослагательного наклонения обнаруживается и в конструкциях противопоставления:

Löh] arije arcma-s-um, löltj sijrja näxat-s-um, töp arjkem ut ‘Песню запела бы я, громко засмеялась бы, но мама спит’; Ма löltj jäijx-s-um, töp x№am werti most ‘Я бы сходила, да только рыбу надо разделать’.

При помощи форм сослагательного наклонения может выражаться также смягченное побуждение (в виде приглашения к действию, предложения, просьбы). Во многих случаях

- это та же конструкция ирреального условия, и меняется только расположение частей:

Xaäapan pela luln nin mät-s-atan, - keremas luw jelli lojti ñawremgan pela 'Шли бы вы в палатку, - обернулся он к стоявшим детям’; Jämsak u-s luln, jeSa ñotsan ki xolpat jentastija 'Было бы лучше, если бы помог сети чинить’; Jämsak u-s luln, il ki omassan 'Было бы лучше, если бы ты сел’.

При помощи форм сослагательного наклонения может быть выражено сильное желание, подаваемое как заведомо неисполнимое. При этом основной смысловой глагол часто принимает форму инфинитива:

Siti löltj si äpalma-s-em! ‘Так бы его и обняла!’]

Kuäkepa manem luln xolna ipuä Sum jexanna lojti sumtat elti is-ti al! ‘Мне бы еще раз попить сока стоящих на Шум-югане берез!’

Формы сослагательного наклонения функционируют и в других, более редких конструкциях со значением ирреальности (в различных ее проявлениях). Так, они могут использоваться в конструкциях со значением возможности, невозможности, желания, а также в целевых конструкциях в сочетании с частицей at ‘пусть’ (в отрицательном аспекте

- al ‘не’ или äntal ‘пусть не’):

Müw öxtijn siti werti an räxl, löltj multi ut lawart än täj’-s ‘На Земле не бывает так, чтобы какой-нибудь предмет веса не имел'', Ма löntije pela wantsum ра nömassum: mänem löltj at mä-s-le ‘Я смотрел на гуся и думал: мне бы отдал его’;

L’adi ät weritas ultija jalap jentap takli, xata Untari pilna jurlan artala-ti luln räxa-s ‘Ляди не мог жить без какой-нибудь новой игры, в которой можно было бы помериться силами с Унтары’; Luw tup numasas, nemolti xojatna luln atat in woxap-s-a, atat ketap-s-a luwel sijel wat-tij'a, xoti ow xuwat jegkat nawarlat! ‘Он думал только (о том), чтобы никто не позвал его, не помешал ему смотреть (на то), как прыгают льдины!’

Итак, в сослагательном наклонении хантыйского языка временная семантика не находит выражения, поскольку это наклонение входит в сферу ирреалиса.

Соотношение категорий наклонения и залога также интересно. При рассмотрении функционирования форм наклонений в хантыйском языке обращает на себя внимание тот факт, что чрезвычайно велика доля и роль участия в распределении ролей у пассивных форм и конструкций. Что такое пассив в хантыйском языке? Ответ на этот вопрос дан очень развернутый (Kulonen 1989), а мы здесь кратко охарактеризуем лишь некоторые яркие типы модальных и эвиденциальных конструкций, построенных с помощью форм пассива.

Итак, предложения с переходным глаголом характеризуются наличием

потенциальной позиции прямого объекта. Прямой объект выражается формой номинатива имени или формой аккузатива личного местоимения. Такого рода предложения реализуются в трех возможных типах конструкций - субъектном, объектном и пассивном. В активных конструкциях позицию субъекта занимает агенс, а позицию прямого объекта - пациенс. При этом в объектных конструкциях глагол принимает форму объектного спряжения, которой выражается и число прямого объекта (ед. или неед.). В пассивных конструкциях позицию субъекта занимает пациенс, а агенс перемещается в позицию косвенного дополнения, что выражается формой местнотворительного падежа. Правила выбора той или иной конструкции определяются коммуникативными условиями.

Пассивная конструкция употребляется в том случае, если пациенс имеет коммуникативную роль топика или роль данного при нейтральном значении агенса. Данная ситуация реализуется в нескольких вариантах:

а) имя агенса - название некой внешней силы (одушевленной или неодушевленной), действующей на предмет: !üw jajälan xát’sa-s-i ‘его брат ударил’ (букв, ‘он братом ударен’), in lük ampenan te-s-i ‘глухаря собака-твоя съела’ (букв, ‘глухарь собакой съеден’), joSem xästeln pel-s-a ‘в руку-мою заноза воткнулась’, näq ра si xujatn kpat-t-aj-an ‘ты опять кем-нибудь будешь обманут’;

б) агенс обозначает новый предмет, о котором впервые говорится в тексте: Kawslegki arjkel pifa wös. Imaftijn xöttafle, mojo utatn si ji-t-i ‘Кавщ с матерью своей живет. Однажды слышит: гости к нему идут’;

в) агенс может быть не выражен вообще (в неопределенно-личных и безличных предложениях): war werti jelpijn jüxal-agkal lesit-l-a ‘перед строительством запора колья заготовляют’, iai’a é¡ wox-s-a ‘позвали его на войну’, ра si pätla-s-ij-gan ‘снова застала их-дв. ночь’.

При неочевидности агенса или неожиданности действия используется пассивная форма неочевидного наклонения: milen apsenan joäa pawt-um ‘шапка-твоя у младшего брата-твоего оказалась’, wetrajgan xujatn tiw tüw-um-gan ‘ведра-дв. кем-то сюда принесены’, tum imel ñawamgat pila isa 55pij-um-at ‘та женщина с детьми все обглоданы’.

Пассивная конструкция часто употребляется в том случае, если пациенс выполняет коммуникативную роль данного, а агенс при этом выступает в функции топика: sora soltat suxlan xult W]xa> ma nux lömatlallam ‘быстро свои солдатские одежды снимай, я одену-их’; näg та петет wüje, та näg ncmen wülsm ‘ты мое имя возьми-его, я твое имя возъму-его’; pätman si ornas!, ñawreml äanäa wüsle ‘сидит и боится, ребенка на колени взяла-его’; joxlan iSñel änt töxarsel ‘люди-твои окно-свое не закрыли-его’; in ncrjen puxijel lömattasle ‘та женщина сыночка-своего одела’.

Подобная конструкция употребляется и тогда, когда пациенс выражен личным местоимением в аккузативе (с суффиксом -ti): та lüwtti lepalscm ‘я его обманул’, agkem linti woSitsalle ‘мать-моя их-дв. прогнала-их’, mänti muja katlsen? ‘меня зачем схватил-ты?’

Во всех остальных случаях употребляется субъектная конструкция: xäsum iki xolupta! wantal, xül wel ‘оставшийся мужчина сети-свои проверяет, рыбу добывает’; üpl omasl, Saj jafti’ ‘шурин-его сидит, чай пьет’; in utl tüga pitumn in ampi öxal kiras ‘когда тот упал неподвижно, собачью упряжку запрягла-она’.

В безличных конструкциях отсутствует синтаксическая позиция субъекта. В качестве предиката выступают безличные глаголы и предикативно употребленные прилагательные (наречия, слова категории состояния). С точки зрения семантики безличные предложения описывают различные природные явления, физиологические и психические состояния. Сюда же относятся некоторые модальные конструкции.

В предложениях с предикативными прилагательными употребительны различного рода обстоятельства (особенно места и времени): kamn iski ‘на улице холодно’, tiw xotetn jolax ‘у них дома прохладно’, tepagn pätlam ‘в сенцах темно’, süsn wera jertag ‘осенью сильно дождливо’, tämxätt x°tew %oäum ‘сегодня у нас дома тепло’. К данному типу

примыкают и обобщенно-личные кострукции, обозначающие состояние или положение вообще (в т.ч. связанное с человеком): lügn, pelga-namalt purajn, äsrjk lawart ‘летом, в период гнуса, очень тяжело’; möSag x°jat Р>*а turas ‘с больным человеком неудобно’. В безличных предложениях могут выражаться различные временные планы: настоящее (см. приведенные примеры), прошедшее (с помощью бытийного глагола wös ‘было’), будущее (с помощью глагола pit! ‘будет’): mulxätl rûwag wös ‘вчера было жарко’, ¿im wüä nuwi wös ‘тогда уже светло было’, ju^anan ¡ski pitl ‘на реке холодно будет’. В конструкциях, о которых идет речь, предикативные слова могут управлять актантами: tarn pökatnijn tu^liti lawärt ‘в такую непогоду неводить тяжело’, ñuki wejn ñorum /ûwat ken jägxti ‘в кожаной обуви по болоту легко ходить’, ñawrem cnmalti isi ken хбп ‘ребенка растить тоже нелегко’.

В конструкциях с пассивным причастным оборотом определяемое слово называет прямой объект причастного действия, а в составе предложения имеется обязательный компонент в форме местно-творительного падежа (со значением субъекта причастного действия). Этот компонент может обозначать как одушевленный, так и неодушевленный предмет, и располагается он обычно в начале предложения: mir-n isa jänx-ti joxum wonsumat xön täjl ‘людьми постоянно обходимый бор ягод не имеет’; amp-an pur-um lüken ääkas ‘собакой погрызенный глухарь испортился’; xuJat‘n täj-um mil ma nux Xön lömatlem ‘кем-то ношеную шапку я ни за что не надену’; wot-n il pawt-um wönäi ara pil’atlew ki ‘ветром сваленную сосну хорошо бы распилить нам’.

В конструкциях с деепричастными оборотами осложняющим компонентом предложения является деепричастие на -man с зависимыми словами. В данных конструкциях может выражаться: 1) одновременность добавочного действия с основным или 2) разновременность двух действий.

1) Прежде всего конструкции с деепричастными оборотами служат для выражения одновременности главного и побочного действия. При деепричастиях от переходных глаголов (именно переходные глаголы наиболее частотны в этом случае) почти всегда обязательно прямое дополнение, предшествующее форме на -man. Деепричастный оборот в целом располагается либо в середине, либо в конце предложения (т.е. до или после основного глагола, тяготеющего к абсолютному концу): kütup jajn xotXar> otagn ñuxs xur-man omasl ‘средний брат на полу, соболя ошкуривая, сидит’; in piras iki letut tüw-man si juxtas ‘этот старик, еду неся, пришел'; wuxsar ра äowar wönt xüwat letut känä-man jägxsagn ‘лисица и заяц по лесу, пищу добывая, ходили’; imi xöxalman si jägxal, ewel päta an äkat-man, put äkat-man ‘женщина туда-сюда бегает, за дочь свою чашку собирая, котелок собирая’; isa xös i ol röpitl ñawremat wönltu-man ‘уже двадцать один год работает, детей обучая’.

Вторым по частотности компонентом при деепричастии является обстоятельство образа действия, меры или степени, которое также обычно располагается перед главным словом оборота (который может стоять в любой части предложения): pästa §ö§-man nemalti än mutäälan ‘быстро шагая, ничего не видишь’; aj woj legki 5ä5toxa omas-man %ül lei ‘маленький зверек, спиной сидя, рыбу ест’; siti i mänas, sijga pa pitasa äöx-man ‘так и ушел, громко и назойливо насвистывая’.

2) Конструкции со значением разновременности главного и побочного действия встречаются гораздо реже. В них деепричастный оборот (включающий те же компоненты в том же порядке), как правило, занимает начальную позицию в предложении: löpat wüj-man xulijewa nik mänti pitsat ‘весла взяв, все стали спускаться к берегу’; nanlam köra omas-man wel’si lüklam söxatti pitlum ‘тесто в печь поставив, только глухарей ощипывать начну’; wót’sa ñortas-man ääklat ‘вместе слежавшись, испортятся=они (лекарственные травы)’.

После анализа материала во второй главе приходим к следующим выводам (по степени участия глагольных категорий в выражении модальной и эвиденциальной семантики).

Все модальные и эвиденциальные значения выявляются исключительно в предложении, и для их выражения достаточно простого предложения, а модальность (или эвиденциальность) сложного предложения складывается из значений его частей. Взаимодействие планов выражения различных глагольных категорий происходит на уровне предложения, и здесь часто важную роль играют собственно синтаксические категории: функциональная нагрузка членов предложения, соотношение темы и ремы и т.п.

В частности, в безличных предложениях, в которых описывается состояние конкретного лица, наименование носителя данного состояния передается формой дательно-направительного падежа (имени или личного местоимения), а выражение модального (или эвиденциального) значения осуществляется при помощи служебных глаголов (его отсутствие - показатель настоящего времени индикатива): mäncma usxül’ ‘мне интересно’, mütjewa ncmalt atum äntöm wös ‘нам плохо не было’, ninan ät 5ök ñuxati wôlmat ‘вам просто лень двигаться было, оказывается’, sim wötum mira sit lawärt si wös ‘тогда жившим людям вот тяжело было’, arjkena atelt pitas pitt ‘матери одной скучно будет’.

Как указывалось выше, большинство членов предложения имеют в нем свои закрепленные позиции (впрочем, не вполне строгие). Для разных типов конструкций существуют свои закономерности размещения членов предложения. Наиболее общие закономерности связаны с коммуникативными условиями и коммуникативной установкой говорящего. Топикальный элемент (в большинстве случаев совпадающий с грамматическим субъектом) обычно занимает позицию в самом начале предложения: та jüx saja tot’sum ‘я за дерево встал’; i ¡mi wo5n xitet wöjtsatle ‘одна женщина в городе племянника встретила’.

éi wöltanan multi wü na wo ta änt pitijllan? 'Во время этой вашей жизни виноватой не оказывалась?’;

Ñawremi teln, alpa, lawart wös? ‘С ребенком, наверное, тяжело было?’;

Xuti, löxas, ar suxum pöntsan? ‘Что, друг, много нитей наткал?’;

Ja, xuti, woj tösn? ‘Ну, что, зверя привез?’.

В вопросительных предложениях с вопросительным словом последнее в норме занимает начальную позицию в предложении:

Xutisa ma mät Ions xüwat mänlum? ‘Как я по глубокому снегу пойду?’;

Xutisa ma lüwtti woäitlem? ‘Как я его прогоню?’;

Muja närj xirfen täm xot ow? ‘Зачем подрываешь эту дверь?’.

Этот порядок, однако, нарушается в случае выдвижения в начало предложения топикального элемента:

Xot xulta wsrti? ‘Дом где делать?’;

Mänti muja katlsen? ‘Меня зачем поймал?’;

Nawremen pa xojn lawalsa? ‘А ребенка кто сохранял?’.

Mija pa suxum poxal ‘Дай другой моток ниток’;

Lewali täm palum ñañat ‘Съешь эти пирожки’;

Luga ma ñüki xotEma ‘Заходи в мой чум’.

Kämn ut jir/an xüwat nopatla! ‘Что только не несет по реке!’;

Siw xuiti pa omassan?! ‘Туда зачем опять сел?!’;

Juxi mäna-ja, piraá iki! ‘Домой иди же, старик!’.

Cnum-ti jüx al Sükata ‘Растущее дерево не ломай’;

Möäit-ti xujat kämn muj känäat ‘Болеющий человек чего только не просит’;

Ow xonaqn kirum wüleg öxtat omastat ‘Возле ворот запряженные оленьи нарты стоят’.

Nä§n xüt wet-ti %ö juxan xonaijn omast ‘Удочкой рыбу ловящий человек на берегу реки сидит’;

Wön juxan xüwat män-ti xojata jam хор werti most ‘Человеку, который поплывет по большой реке, хорошую лодку сделать надо’;

Xiillora jagx-um joxWw jux* s> juxatsat ‘В деревню Хуллор ездившие люди домой уже приехали’;

Xiiw 5n lut-am tons tutamat ‘Долго не таявший снег растаял (наконец)’.

Взаимодействие функционально-семантических, грамматических и когнитивных (в т.ч. понятийных) категорий, языковых средств и неязыковых знаний происходит во время речевой деятельности. В конкретных речевых актах неязыковые знания выражаются с помощью механизмов языка: всевозможными комбинациями языковых значений, их метафорическим употреблением, варьированием контекста и т.д.

В третьей главе прослеживается взаимосвязь категорий модальности и эвиденциалыюсти, а также рассматриваются формы глагольного наклонения и их основные функции. Вначале анализируется система грамматических категорий хантыйского глагола.

В хантыйском языке имеется несколько видов средств выражения возможности, относящихся к различным уровням: 1) лексические - модальные слова (сочетания) и предикативы; 2) морфологические - формы категории наклонения-времени; 3) синтаксические - инфинитивные конструкции; 4) контекстуальные, т.е. комбинированные лексико-синтаксические способы, функционирующие в разных типах текстов (в первую очередь - описательных). В газетных материалах обычно преобладают тексты публицистического и официально-делового стилей, но в публикациях хантыйских национальных газет широко представлены и разговорный, и художественный стили, поскольку часто публикуются и фольклорные тексты (прежде всего сказки).

Итак, грамматическую базу выражения категорий модальности и эвиденциальности в хантыйском языке составляют формы глагольного словоизменения: формы субъектного (или общего) и объектного спряжения, нефинитные формы, формы пассивного залога. Модальные и эвиденциальные значения выражаются разными формами глагола или сказуемого, стоящего в форме того или иного наклонения. Мы уже достаточно много приводили примеров с формами всех наклонений; ниже перечислим все грамматические формы наклонений, выявленные в казымском диалекте (и в других северных диалектах) хантыйского языка.

Индикатив. В индикативе различаются три формы времени - прошедшее, настоящебудущее и будущее сложное, три числа - единственное, двойственное и множественное -в трех лицах. (С некоторыми ограничениями по последней категории). Индикатив обозначает реальность или нереальность действия (в формах времени глагола). Форма настояще-будущего времени (форма с показателем -t) выражает действие, совершающееся в момент речи, а также используется для обозначения действия, которое состоится после момента речи.

Форма прошедшего времени, т.е. форма с временным показателем -s, обозначает действие, которое происходило или произошло до момента речи. В формальном аспекте все вышесказанное о форме настояще-будущего времени относится и к форме прошедшего времени (Каксин 2007: 74-75).

Настояще-будущее время. Форма настояще-будущего времени обозначает: а) актуальное действие, происходящее в момент речи; б) действие, совершающееся в настоящее время (в широком смысле), или имеющее вневременной характер; в) действие в будущем, имеющее, как правило, однократный характер; г) нарративное настоящее, употребляющееся при рассказе о прошлом для придания ему большей достоверности.

Временной суффикс тот же, что и в субъектном спряжении (-1). Парадигмы форм при ед. и неед.ч. объекта состоят каждая из 9-ти мест соответственно (Каксин 2007: 78-79). Ряд форм имеют один и тот же показатель лица-числа, и их значение распознается в контексте. (Это три формы 2 л. и форма 3 л. дв.ч.).

Суффиксы варьируют в зависимости от типа основы. Формы, образующиеся от основ на гласный (кроме гласной -i), идентичны показателям мн.ч. предмета обладания имен существительных. Единственное исключение здесь составляет форма 3 л. ед.ч., которая

получает не суффикс -lal (который остается для 3 л. мн.ч.), а суффикс -1е. При этом происходит совпадение формы 3 л. ед.ч. объектного спряжения при неед.ч. объекта с аналогичной формой при ед.ч. объекта. Формы, образующиеся от основ на согласный, имеют показатели с дополнительным формантом -51.

Eydyufee время (сложное, аналитическое). Форма будущего сложного образуется сочетанием неизменяемого инфинитива (это одна из функций формы на -ti) и вспомогательного глагола pit-. Последний принимает показатель настояще-будущего времени -1-, становится формой pit-1-, к которой затем присоединяется тот или иной лично-числовой суффикс. Эта сложная (аналитическая) форма выражает действие, которое будет происходить после момента речи. Данное значение совпадает со значением русского будущего времени несовершенного вида. При употреблении формы будущего сложного вспомогательный глагол обычно следует за инфинитивом (а не наоборот, как в русском языке) (Каксин 2007: 75-76).

Основным условием употребления форм объектного спряжения является указание на то, что действие направлено на объект. Объектные спрягаемые формы указывают не только лицо и число субъекта действия, но и число объекта действия. Семантика наклонений и времен для форм объектного спряжения та же, что и для форм субъектного спряжения.

Структура объектных форм глагола не отличается от структуры субъектных: после основы следует временной показатель, а затем - суффикс лица-числа. Различие в том, что лично-числовые суффиксы материально несколько другие во всех формах парадигмы. К тому же и сама парадигма объектного спряжения шире по объему в сравнении с субъектной: в ней два ряда лично-числовых форм (для выражения ед.ч. объекта и неед.ч. объекта).

Таковы финитные формы хантыйского глагола в парадигматическом рассмотрении.

Исследование способов (или средств) выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке невозможно без предварительного уяснения вопроса об инфинитных формах глагола и основанном на них предикативном склонении. В хантыйском языке, как и во многих других языках, к нефинитным формам относятся инфинитивы, причастия и деепричастия. В казымском диалекте строго формально различаются только два причастия (одно из них выполняет и функцию инфинитива) и деепричастие.

Причастия. Причастие - это особая глагольно-именная форма, имеющая признаки глагола и прилагательного. В казымском диалекте от глагольных основ образуются две причастные формы: причастие настояще-будущего времени и причастие прошедшего времени.

Причастие настояще-будущего времени оформляется показателем -ti. Оно обозначает признак по действию, которое существует в настоящий момент или совершится в будущем: xollati riawrem ‘плачущий ребенок’, jontasti imi ‘женщина, занимающаяся шитьем’, juyUjlti %аппсхб ‘приходящий человек’, kawarti Saj jiqk ‘кипящий чай’; xoltupa pitti nawrem ‘ребенок, который заплачет’, jontti imi ‘женщина, которая (со)шьет’, juxatti хаппехб ‘человек, который придет’, kawarmati Saj jigk ‘чай, который вскипит’.

Причастие прошедшего времени образуется при помощи показателя -эш/-иш. Оно обозначает признак по действию, происходившему или происшедшему до момента речи (или до момента другого действия): kirum wuli 'олень, которого запрягали; запряженный олень', enmum muwcm 'земля, где я рос/вырос', laptum amp 'собака, которую кормили; накормленная собака', j3tjxum j°Z 'ходившие/сходившие люди'.

В предложении причастие может выполнять функцию простого определения, вершины причастного оборота или сказуемого определительного придаточного. Во всех этих функциях причастие является неизменяемым. Причастия могут иметь

субстантивированные формы, которые образуются при помощи лексико-грамматической единицы at / ut: ulti ut ‘спящий (человек)’, kawartum ut ‘сваренное’, т.е. горячее (блюдо).

Деепричастие. Деепричастие - глагольная форма, сохраняющая ряд глагольных

признаков, по имеющая также некоторые признаки наречия. Как и финитные формы глагола, деепричастия могут выражать видовые, временные и залоговые значения. В

казымском диалекте имеется только одно деепричастие, образуемое сочетанием

глагольной основы с формантом -man. Оно является неизменяемой глагольной формой. В предложении деепричастие па -man выражает второстепенное действие (или самостоятельно, или в качестве вершины деепричастного оборота).

В казымском диалекте в грамматических формах глагола выражается одно залоговое значение, а именно пассивность. Формы пассивного залога появляются при

подлежащем, которое обозначает не субъект действия, а тот предмет, который

подвергается какому-либо действию.

Индикатив пассив. Настояще-будущее время. Показатель пассивного залога (-ij или -aj) ставится после временного и перед лично-числовым суффиксом. Суффикс -ij образует пассивные словоформы от глаголов с основой на гласный, а суффикс -aj - от глаголов с основой на согласный. В 3 л. ед.ч. показатель пассива занимает конечное положение в словоформе и проявляется в усеченном варианте (-i или -а).

Лично-числовые суффиксы идентичны суффиксам форм субъектного спряжения активного залога глаголов с основой на гласный (Каксин 2007: 83-84). Все сказанное выше о форме настояще-будущего времени относится и к форме прошедшего времени индикатива пассива, т.е. форм с показателем -s (Каксин 2007: 84-85).

Индикатив пассив. Будущее сложное время. Так же, как и в активе индикатива, будущее сложное пассива образуется сочетанием инфинитива на -ti и формы настоящебудущего времени вспомогательного глагола pit- 'быть, становиться'. Форма pitl-принимает суффикс пассива (-aj), а затем - лично-числовые показатели (Каксин 2007: 85).

Императив пассив. Пассивный залог возможен для форм 3 л. императива (косвенного), поскольку в них содержится форма настояще-будущего времени индикатива смыслового глагола. Примеры: lupa, tárn^atl si at kitla 'скажи, сегодня же пусть будет отправлен'; wuxlam ju^li at málijat 'деньги обратно пусть будут возвращены'.

Конъюнктив пассив. Пассивный залог возможен и для форм конъюнктива, поскольку в их состав входит форма прошедшего времени индикатива. Примеры: iskijn wera an ki potsajmán, pa xüwSSk w6smán 1б1г) ’если бы холодом нас сильно не пробрало, еще дольше были бы там'; lüw ajlat nópatn áSkola ewált an ki wüsi, moság, lótg numásn ju^atsa 'если бы его с малолетства не забрали из школы, может быть, его “умом пришло” бы'.

Глагольное словообразование и формообразование, а также синтаксическое варьирование, связанное с глаголом, хантыйского языка не очень разветвленное (в некоторых языках, как, например, в мордовских эрзя и мокша, выстраиваются гораздо более обширные парадигмы). Отсутствует сказуемостное (предикативное) изменение имен. Нет специализированных средств для выражения значений видового характера. Лишь отдельные разряды глаголов (с суффиксами соответствующей семантики) могут быть подведены под понятие совершенного/ несовершенного вида.

С другой стороны, в казымском, как и в других диалектах хантыйского языка, отчетливо проявляется наличие т.н. стативного вида (в его противопоставленности общему, семантически нейтральному, виду). Стативные формы обозначают не действие или процесс, а результат действия или процесса, определенное состояние. Формы статива образуются только от предельных глаголов, семантика которых предполагает достижение предела действия или процесса. Внутри группы предельных наиболее частотны в стативных конструкциях переходные глаголы, но специфика казымского диалекта такова, что достаточно легко образуются стативные формы глаголов непереходных. Если иметь в виду еще и залоговость, то здесь наблюдается следующая закономерность: конструкции с переходными глаголами являются, как правило, пассивными (т.н. статальный пассив), а непереходные глаголы образуют конструкции активного пассива; ср.: iSñen jJma láp l'akman w6l 'окно хорошо законопачено' - liw xusela wet) x^jl juxatman wós 'к ним зять их пришедши был'.

Стативные формы изменяются по временам, и эти временные формы образуются аналитически: сочетанием формы на -man смыслового глагола и глагола-связки w61- 'быть' с соответствующими показателями времени и лица-числа.

Таким образом, хотя сказуемостного (предикативного) изменения в собственном смысле этого термина в хантыйском языке нет, коммуникативная парадигма предложения в хантыйском языке выстраивается на основе глагольных и глагольно-именных сказуемых, которые, в свою очередь, имеют базой достаточно богатую парадигматику хантыйского глагола.

Индикатив - прямое наклонение, и его формы (в хантыйском языке - временные формы на -I, -S, -ti pit-1, а также man-овые) приспособлены для выражения любого из модальных и эвиденциальных значений. Например, значения возможности. Но при этом не исключается присутствие соответствующих лексических средств, а, главное, -определенного рода модальные глаголы (или модальные предикативы) должны принимать ту или иную темпоральную форму.

Из числа лексических средств хантыйского языка в предложениях со значением возможности используются прежде всего модальные предикативы räxl ‘можно’ и an räxl ‘нельзя’. Эти предикативы, или модальные модификаторы, образованы от глагола гах-‘мочь’, но, поскольку в хантыйском языке глагол räx- ограниченно принимает значение ‘мочь’ (а отрицательная форма an rä%- вовсе не имеет значения ‘не мочь’), далее слова räxl и än räxl рассматриваются исключительно как модальные предикативы:

Arsir lawartat türjmatlüw, ра mür)ewa most arsir werat mir jäm päta lesatti ‘Разные недостатки исправляем, и нам надо разные полезные дела для людей делать’.

В языке газеты модальные предикативы употребляются прежде всего в текстах публицистического и официального характера (интервью, отчетах, сообщениях информационного плана):

Jalpa enamti aj otat, jelta joxatti arsir mir katra xänti x°jatat ulopsa seman wantlat, xoja, mosaij, säma raxal ‘Дети, молодые люди, заезжие гости старый хантыйский уклад жизни воочию видят, (и), кому-нибудь, возможно, (это) понравится (букв.: сердцу близко будет)’.

Таким образом, грамматические (морфологические) значения противопоставлены не только лексическим, но и словообразовательным значениям. В этой принятой классификации значений по признаку обязательности - необязательности выражения в словоформе различаются значения обязательные (грамматические) и не обязательные (лексические или словообразовательные, в зависимости от способа выражения).

Нужно сказать, что в хантыйском языке не так много собственно модальных глаголов (или предикативов) с вышеназванными значениями: räxti ‘быть возможным’, mosti ‘быть нужным, необходимым’, lägxati ‘хотеть, желать’, некоторые другие. При отсутствии большого числа модальных глаголов указанной семантики возникают или “подключаются” другие средства выражения возможности / необходимости / желательности, в том числе - лексико-грамматические, и они должны быть включены в предполагаемый словарь модальных слов и сочетаний (sir ‘возможность’, wer ‘дело; необходимость’ и т.п.).

Формами индикатива может производиться и оценка говорящим степени его уверенности в достоверности сообщаемого, которая может подкрепляться модальными наречиями, вводными словами, а также сложноподчиненными предложениями с придаточным изъяснительным, где главное предложение содержит модальную оценку того, что выражено в придаточном. На основе синтетических индикативных форм возникают аналитические формы и конструкции, выражающие другие модальные и эвиденциальные значения (побудительность, оптативность и другие). Речь идет, в частности, о таких явлениях, формах, как косвенный императив, оптатив и другие, о которых чуть ниже. Индикативные формы присутствуют также в большинстве вопросительных и отрицательных предложений. Здесь повторим, что мы не

противопоставляем по признаку модальности/ эвиденциалыюсти значения

утверждения / отрицания, отражающие наличие/ отсутствие объективных связей между предметами, признаками, событиями, о которых идет речь в предложении.

Императив. Формами императива выражается побуждение к действию, приказ, просьба, другие формы волеизъявления говорящего (или другого лица). Формы императива образуются синтетическим и аналитическим способами.

Синтетическим способом образуются формы 2 л. всех трех чисел. Непосредственно к основе глагола присоединяются суффиксы. Суффикс 2 л. ед.ч, -а возникает в результате “усечения” лично-числового показателя 2 л. ед.ч. временных форм индикатива. Суффиксы 2 л. дв. и мн.ч. (-ätn и -3ti) совпадают с соответствующими показателями в индикативе при образовании временных форм глаголов с основой на согласный (Каксин 2007: 76).

Формы 3 л. всех чисел образуются аналитическим способом, с помощью частицы at ‘пусть’, которая сочетается с формой настояще-будущего времени глагола. Частица at всегда предшествует глагольной форме на -1, но может быть отделена от него другими словами. Примеры: at putar-1-agn ‘пусть говорят (они дв.)’, at säxa juxat-1 ‘пусть потом придет’, at röpit-ti män-t-at ‘пусть работать идут (они мн.)’, at ari-ti pit-t ‘пусть петь будет’. С помощью форм 3 л. выражается косвенное волеизъявление, побуждение к действию (Каксин 2007: 76-77).

Формы императива чаще всего употребляются без личного местоимения, наличие последнего придает значение настоятельной просьбы: mij-a när) mänem ‘дай ты мне’, ñot-atn nin lüvvela ‘помогите вы-дв. ему’, y_öfänt-ati nin agkena ‘слушайтесь вы матери’.

Объектный императив 2 л. также имеет два ряда форм в зависимости от числа объекта. При ед.ч. объекта формы императива снабжаются показателями числа -е, -а(п и -aln соответственно. (Вообще в системе объектного императива противопоставляются: ед.ч. -неед.ч., 1 л. - не 1 л.) (Каксин 2007: 80).

При дв.ч. и мн.ч. объекта формы императива имеют показатели -ali, -aln и -aln соответственно (Каксин 2007: 81).Формы прямого и косвенного императива хантыйского языка были названы выше. Далее остановимся на функционировании этих форм в предложениях со значениями долженствования (предписания), разрешения и запрета. Примеры:

N’orsum jüx ilpijn manían - möstati jasar) lupa ‘Под склоненным деревом проходишь -нужные слова скажи’',

Mojpar lupal: -Ма ki jux¡ luijtum? - Lurja, putarta, muj wersan. ‘Медведь говорит: - Мне войти в дом? - Заходи, расскажи, что сделал’;

Pätlama jil - al sijatja näxati: Kül’ iki juxatt ‘Когда стемнеет, громко не смейтесь, а то мужчина Куль придет’.

Теперь обратимся к семантике разрешения (позволения) и запрещения (запрета), точнее, к двум модальным значениям, поскольку они не вполне симметричны, как вышерассмотренные должно - не должно (хант. mosl - än most). Для начала приведем ряд примеров из хантыйского языка (с переводом на русский язык). Разрешение обычно следует после вопроса о возможности выполнить то или иное действие (поэтому оно чаще всего встречается в диалогах), а запрещения чаще всего носят характер заповедей и предупреждений:

Ма tuta leti tüt xär xonarja, rat xär xonaqa jägxhim ki, tut ki woxijllum... - Jäijx-a, aj, tut wox-

a, pojks-a\ -‘-Як тому горящему костру схожу-ка ли, огня попрошу...- Сходи, младшенький, проси-умопяй\’

- Mosar), jeäa rüt’salman? - När) rüt’s-a, ma jeäa pa woñsumut äktumlum. - Может,

немного отдохнем? - Ты отдохни, я еще немного ягод соберу1

Mäntti al insasil-e ‘Не спрашивай меня’; Mänema al juwartil-a 'Не вертись (не крутись) около меня’; ln ja al jámalt-a; si wer %üvvn jaitas ‘Теперь уж не закрывайся платком (не прячь лицо); этот обычай давно ушел в прошлое’.

Как известно, разрешение и запрет относятся к сфере деонтической модальности: из речевого акта вытекает, что разрешение или запрет обусловлены либо социальными (общественными) нормами, либо чьим-либо волеизъявлением (которое также имеет в виду обстоятельства социального характера). С другой стороны, по своей общей семантике разрешение и запрет относятся к сфере побуждения. Они и выражаются императивными формами, а императив - это речевое побуждение к действию.

Адхортатив. Формы адхортатива служат для выражения смягченного повеления. Они образуются с помощью частицы at ‘пусть’, которая располагается в препозиции к спрягаемой форме глагола. В независимом предложении спрягаемая форма глагола совпадает с формой наст; вр. индикатива во всех лицах и числах суб., об. и пас. спр. в положительной и отрицательной форме. При отрицании возможно употребление форм адхортатива с отрицательной императивной частицей al ‘не’, в этом случае конструкция имеет значение опасения.

В казымском диалекте хантыйского языка для выражения значения опасения может употребляться частица àntat ‘как бы не’, получаемая путем объединения двух отрицательных частиц, прииндикатиеной и приимперативной (at ‘не’ и at ‘не’). Сравнение с русским языком интересно и в другом аспекте: по категории притяжательности, которая в русском языке не столь грамматикализована. Отношения “собственник вещи -несобственник” особенно актуальны для языков, в которых грамматически представлена (выражается) категория принадлежности; к последним относится и хантыйский язык. В отличие от русского языка, в частности, чаще употребляются фразы, в которых указывается принадлежность даже природных объектов и стихий: Tôrm-ew ântal wewtama jil, muí) pa %uti jiluw ‘Природа-наша как бы не испортилась, (если это произойдет), нам-то что делать’. Как видно из одного этого примера, в такого рода случаях (при наличии частицы ântal ‘как бы не’) модальное значение несколько изменяется и проявляется как небезосновательное опасение, поскольку ситуация может разрешиться исключительно неблагоприятно для человека.

Или, в других случаях, в подобных фразах проявляется модальное значение предостережения: ântal kümrumta sata ‘как бы тебе не ушибиться там’.

Формы адхортатива, таким образом, по некоторым нюансам своей семантики смыкаются с формами императива (прямого и косвенного), так как они тоже способны передавать значения (или оттенки значений) долженствования, необходимости, разрешения и запрета. Особенно это заметно в языке фольклорных произведений, имеющих назидательный характер.

Записей хантыйского фольклора в настоящее время вполне достаточно (про издания русского народного творчества, думаем, нет необходимости говорить), но язык фольклора

- он все же особенный, и в сфере модальности в том числе. В фольклорном языке нередко наблюдается преломление некоторых модальных значений общенародного языка, и чаще всего потому, что происходит общий сдвиг в сторону типичности ситуаций и общей назидательности, поучительности. В нашем случае (т.е в случае узуального осмысления интересующих нас модальных значений) появляются разного рода сентенции, нравоучения (и пожелания), в т.ч. через отрицательные формы. Ср.: русск. Береги честь смолоду; хант. Ujarja piáaga vvôla ‘Живи счастливо и мудро’; русск. На чужой каравай рот не разевай; хант. Al ügtenan aparta ‘Не разевай свой рот (в неподходящей ситуации)’; русск. Не в свои сани не садись; хант. Xâjup wujn al jañsasa ‘Не гонись за всякой прибылью’ (букв. ‘Не упивайся жиром чирка’).

Однако есть одна особенность речевых актов разрешения и запрета, которая выводит их за пределы собственно побуждений: это то, что они взаимодействуют с волей адресата. И запрет, и разрешение предполагают (имеют в качестве презумпции), что адресат намерен делать что-либо, собирается сделать что-либо, однако правила, действующие в группе, к которой принадлежат говорящий и адресат, таковы, что для выполнения этого действия ему нужна санкция говорящего. Наличием этой презумпции объясняется

несимметричность рассматриваемых групп речевых актов с областью деонтической модальности в целом. А именно, есть речевой акт, соотносительный с понятием ‘можно’ -это разрешение, есть речевой акт, соотносительный с понятием ‘нельзя’ - запрещение, но нет речевого акта, соотносительного с ‘должно’ (‘обязан’) - порождающего долженствование, обязанность сделать нечто. Поскольку рассматриваемые речевые акты (разрешение/ запрет) регулируют случаи, когда некто сам по себе выбирает нечто, то нет нужды обязывать его сделать нечто: достаточно разрешить ему нечто = дать возможность сделать нечто, и он сделает нечто.

Однако есть сфера деятельности человека, в которой, как мы полагаем, эта несимметричность снимается. Эта сфера связана с областью духовной деятельности, регулируемой некими общими правилами, в том числе заключенными в пословицах, поговорках и заветах. Воля адресата и здесь присутствует, однако в очень своеобразной форме - в виде установки адресата соблюдать общепринятые правила (в повседневной жизни) или соблюдать обычаи (преимущественно - в сакральной практике). Есть отличие и в санкционирующем субъекте - в этой роли выступает не говорящий, а некий коллективный разум, вещатель, оракул. Можно сказать и по-другому: бывает, что говорящий просто озвучивает некие правила и заветы. Что касается языковой формы, то и в этом случае предпочтительны глагольные императивные формы, однако конкретные языки имеют, разумеется, свои собственные варианты; и здесь в первую очередь важнейшую роль играют модальные предикаты:

Lörj olarjn at loh4 soratn %ofpat omaslat 'Хоть бы в начале лета (только) ставили сети на сорах’ = Lüq otagn rä'/l soratn xotpat omasli ‘В начале лета можно (разрешено) ставить сети на сорах’; Si otarjn äntal lewasa wat’kasat ‘Об этом никому хоть бы не рассказываю'

- Si olatjn an rä/l Iswasa wat’kati ‘Об этом нельзя никому рассказывать'.

Оптатив. Оптативное значение - это значение конструкций с аналитической формой löhj at Tv-s- (tolij at Tv-li pit-s-), и конструкции с такой глагольной формой выражают пожелание, высказанное в косвенной форме и чаще всего не обращенное непосредственно к субъекту модального действия. Возможно четыре типа подобных конструкций (с учетом синтаксической категории отрицания). Эти конструкции возможны потенциально, в системном ожидании, и с такими глагольными словоформами, которые могут свободно варьировать по парадигме спряжения полнозначных глаголов с основой на согласный (перед которым и после которого - редуцированный гласный, обозначаемый на письме кратким -а). Это - словоизменение типа спряжения глагола juxat- ‘приходить’ (jir/at-1 ‘идет’, juxta-s ‘пришел’): mos-t ‘нужно,необходимо’, mosa-s ‘нужно было, необходимо было’ и т.д.

Здесь не учитывается еще одна потенциальная форма (с участием формы настоящее-будущего времени вспомогательного глагола pit- ‘быть; стать, становиться’), т.к. она выражает значение косвенного приказания, имеет директивный оттенок, ср.: mos-ti pita-s ‘нужно стало’, än mos-ti pita-s ‘не нужно стало’. Впрочем, если даже функционирование формы с pit-t ограничено, и вместо нее часто употребляется та же простая форма на -I, но со словообразовательным суффиксом (-mat-), если контекст позволяет интерпретировать действие как быстрое, но в отдаленной перспективе: mos-mat-t ‘нужно будет’.

Теперь приведем примеры предложений с формами необходимости, помня о том, что даже при безличном употреблении модального предикатива имеются: позиция субъекта волюнтативности (кому нужно?), и позиция наименования самого акта, или объекта, этой необходимости (что нужно?), который может быть и действием (т.е. выражен глаголом - в широком смысле), и предметом (и выражен, соответственно, именем или местоимением), ср. русск. Ему господа нужно благодарить! или: Тебе это надо?!

Xänncxö katra wüti takta wölti pist äntöm wös. Woäa mänti wüti kirti mosl, karti xop äntöm wös ‘Человек раньше без оленей жить не мог. (Для того, чтобы) в поселок поехать, оленей запрягать нужно (было): моторных лодок тогда не было’. Использована форма настояще-

будущего времени, потому что необходимое действие осуществляется и в настоящий момент (хотя фактически речь идет о прошлом).

Lüwet mosas siriäak lupti ‘Ему нужно было раньше (об этом) сказать’ (в конкретной ситуации речь идет точно о прошлом, для момента речи действие уже не актуально). Ситуация нереализованная (в нужный момент).

Kämn saxa tulax äkat-ti mos-ti pit-l ‘Вдруг потом грибы собирать нужно будет’ = Kämn áaxa tulax äkat-ti mos-1 ‘Вдруг потом грибы собирать нужно будет’; или: Kämn sa/a tulax äkat-ti mos-mat-l ‘Вдруг потом грибы собирать понадобится’ (в данном случае в связи с суффиксацией модального слова происходит и семантическое варьирование).

ln mügew töp xüwäak xolup mos-1 ‘Сейчас нам только подлиннее сеть нужна’.

Конструкция с mosa-s + именное слово (именная группа) отражает варьирование во временном плане, но могут быть разграничены ситуации реализованного и нереализованного факта. Более всего употребительна в разговорной речи, в диалогах. Пример: Pästi хор sirn wcra küä mosa-s ‘Быстрая лодка вот тогда сильно нужна была’.

Как видим, хантыйский язык в своей литературной форме, созданной на базе северных диалектов, отличается многообразием и богатством глагольных суффиксов, но среди них преобладают суффиксы залоговой и видовой семантики. Модальные же значения в хантыйском языке выражаются преимущественно лексически и грамматически, т.е. наклонениями и аналитическими формами сказуемых.

Кондиционалис. Формы кондиционалиса (глагольная форма + частица ki ‘если’, иногда

- и löltj ‘бы’) служат для выражения условных отношений:

Süsn sorum ki pitl, xö joxlüw wönta lük welpaslati mänlat 'Если осенью сухо будет, мужчины наши в лес уйдут, глухарей добывать’;

Matlara tarn chiwsx wollati, jirjk von pital ki, ejnam jaqkuja manwalt ‘На этой земле, какой бы высоты ни была земля, если вода будет большая, все под воду уйдет'.

В данных примерах действие отнесено в будущее и представлено в своем результате в виде “точки”, в которой одновременно заключены и начало действия (дистанцированное по отношению к моменту речи), и его конец. Период времени, в котором локализуется действие, в одном случае определен обстоятельственным сочетанием (süsn ‘осенью’), в другом - остается не названным, но из контекста определяется как не очень далекое будущее.

И в том, и в другом случае контекст позволяет заменить простую форму формой со вспомогательным глаголом pit-l- и высказать большую степень вероятности (и эту вероятность не снижает введение модальных слов, обозначающих некоторое сомнение). Ср.:

Sorum süsn xö joxlöw, isipa, wönta si mänti pitlat ‘Сухой осенью мужчины наши, вероятно, обязательно в лес уходить будут’.

В следующих примерах действие также отнесено в будущий период:

Woñsumatar) süs ki wer), nelüw täi keäa pa wonsum utije äkatlat ‘Если наступит ягодная осень, женщины снова соберут ягод на зиму’;

Wer antam! Ра pié pitl ki, pa porana utallan ‘Ничего! Если случится другая возможность, в другой раз научишься’. Ср.: Wer antam! Ра porana utaltiti pitlan ‘Ничего! В другой раз будешь учиться’ (показатель -ti- переводит предельную основу в непредельную);

Sojap werlaman ki, pa aj tuw xuwat talleman ‘Если сделаем бредень, протянем его вдоль озерца’.

В этих случаях будущее действие, выражаемое формой -ti pit-l-, начинается непосредственно с момента речи (или ранее момента речи); тем не менее оно представляется как процесс, который будет иметь место в будущем (без указания на завершенность или результативность):

Jigka pitl ki, lüw täta lij-ti pit-l ‘Если в воду попадет, он здесь и будет гнить’;

Ma ninan ns tölum ki, mur) wej wûs jont-ti pa Ictut wer-ti ân pit-l-üw ‘Если я вам женщин приведу, мы больше не будем шить и готовить (начиная с этого момента)’;

Nat] mSntti §6katmen n6mti pitlem ki, ma in pa naqtti 56kat-ti pit-f-cm ‘Если я буду вспоминать, как ты меня мучила, теперь я тебя мучить буду (начиная с этого момента)’.

Таким образом, форма на -1- и в подобных предложениях (точнее, в одной из частей предложения) обозначает либо действие, длящееся в момент речи (наст, время), либо действие, которое достигнет результата (это может быть действие, либо целиком отнесенное в будущее, либо такое, которое уже начато в момент речи и будет закончено в будущем). Напротив, форма -ti pit-1- обозначает действие как линейное и либо с самого начала отнесенное в будущее, либо такое, которое в момент речи уже начато и будет дальше продолжено в будущем.

Конъюнктив. Формами конъюнктива передаются различные модальные оттенки нереального действия. Различаются два употребления конъюнктива - условное и неусловное. Условный конъюнктив обозначает нереальное условие и (в хантыйском языке) образуется сочетанием глагольной формы прошедшего времени индикатива с частицами 16lg ‘бы’ и ki ‘если’.

Конъюнктив в хантыйском языке, как никакое другое наклонение сопоставим, во-первых с универсальным по содержанию конъюнктивом самых разных языков, и, во-вторых, с теми типологически близкими ему формами мансийского и самодийских языков. В самодийских языках число наклонений, выделяемых разными исследовательскими школами, колеблется от двух до восьми, и в это число включаются либо только индикатив и императив, либо эти два “обязательных” наклонения плюс одно (или больше) из числа косвенных: конъюнктив, оптатив, кондиционалис, дебитив, аудитив, латентив. Последние два в данном случае нас интересуют в первую очередь, так как подобные если не формы, то значения, но склонные к формализации, имеются и в хантыйском языке. На основе изучения лингвистической литературы по этой проблематике [см. выше] мы также можем констатировать, что категория наклонения всегда играла значительную роль в самодийских (уральских) языках. В них способность присоединять показатели наклонений выступала (а в ряде языков выступает и сейчас) важным формальным признаком глагольных основ, отличающим последние от именных. Значение конъюнктива выражается прежде всего в повествовании и в диалогической речи (во втором случае известная из контекста беседы часть фразы может быть опушена):

Ma luwela ki jamaslijls-um loir], in w6nta lohj kSrtemn omas-s-um ‘Если бы я на него надеялась, до сих пор бы в деревне сидела';

Woj wefti jojj pa ki arSak lagki wel-s-at loltj, wuxn lohj pa md-s-ij-at ‘Если бы охотники добыли больше белки, деньгами бы им тоже дали';

Wot siri xatlatn il ki pit-s lohj, w6ns Pofnawt wtiSa ju/tas lohj ‘Если бы ветер раньше стих, вонзя до Полновата уже дошла бы’;

Matta xojatn ypls-a ki lolrj, jam jasarjn, alpa, lups-a loltj ‘Если бы кто-нибудь услышал это, хорошие слова наверняка сказали бы’;

Mur) ewattewa bint ki loltj woxs-an, in wCnti lohj mflSum taxen jamalmas ‘Если бы у нас бинт попросил, давно бы твоя рана зажила';

Talta manem nots-an ki lohj, wufemn kat xqjat lohj xurs-emn ‘Если бы ты сейчас мне помог, оленя нашего вдвоем забили бы';

Multi кбт ki loltj wdjts-um jirjka jagxti, in wdnta loltj jatjxs-um ‘Если бы нашел время (возможность) сходить за водой, я давно бы сходил’;

Кйт ¡>63ti k6s ki lajs-um lohj, tam iti ant watjks-um loltj ‘Если бы ногами мог ходить, вот таким образом бы не полз’;

JoSrjafamn multi Suksiti latjxas-um ki loltj, werli lohj ant omass-um 'Если бы руками своими что-нибудь мастерить хотел, без дела бы не сидел'.

Эвиденциалис (латентив). В хантыйском языке специальных форм для пересказа чужого высказывания нет (а это наиболее распространенное эвиденциальное значение), но категория эвиденциальности (а это более широкое понятие, чем пересказывание) играет значительную роль, причем не только в сфере глагола.

Существуют различные типы проявления эвиденциальности и отдельных ее разновидностей. Так, в болгарском языке пересказывательные формы употребляются: а) при “нейтральной” передаче чужого утверждения; б) при “недоверчиво-неодобрительном” пересказывании с возможными оттенками сомнения, неодобрения или иронии, а также прямого несогласия с тем, что пересказывается. В любом случае для этих форм болгарского языка характерен дополнительный эпистемический компонент ‘говорящий не гарантирует достоверности сообщаемого’; употребление данных форм, в частности, обязательно для любого рассказа об исторических событиях (но не в художественных исторических романах!), за исключением абсолютно достоверных (Плунгян 2000: 324).

С пересказыванием связано выражаемое теми же формами значение адмиратива -удивления по поводу неожиданных для говорящего фактов. В финно-угорских языках с выражением значения эвиденциальности (и его подтипов) связаны определенные глагольные формы, по-разному именуемые в грамматических описаниях этих языков. Так, в коми языке выделяют глагольные формы неочевидного прошедшего времени 2-го и 3го лица. В частности, в 3-м л. мн.ч. такие формы имеют окончание -бмабсь/-бммы, а в 3-м л. ед.ч. - ома:

Синъясыс кольчаась-бмны ‘Глаза его округлились’ (Бубрих 1949:121).

Войнас зэр-бма ‘ночью шел дождь’; говорящий слышал о дожде или увидел его следы (лужи, мокрую траву) (Цыпанов 2003: 26).

Неочевидное прошедшее время в коми языке употребляется тогда, когда надо показать, что действие протекло вне поля наблюдения говорящего, что он о нем знает по сообщениям других лиц, по результатам или вообще каким-либо косвенным путем (Бубрих 1949:124).

Предложение коми языка, где выступает форма неочевидного прошедшего времени, может строиться двояким образом.

С одной стороны, такое предложение может строиться точно так же, как при других финитных формах:

Видзбд, со лымйыс вылъбн на усь-бма ‘Посмотри, вот снег недавно еще выпал’; Седуныд бзт-бма керкатб ‘Седун поджег дом’.

С другой стороны, предложение может строиться как безличное. Название действователя при этом чаще всего не выступает, а если выступает, то в родительном падеже:

Муртса абу кувсь-бма ‘Едва не было умерто (букв.)’, т.е. ‘едва не умер я’;

Менсьым вокбс ви-бма ‘Моего брата убито (букв.)’, т.е. ‘моего брата убили’.

В отношении подобных форм существует две основные точки зрения. Б.А.Серебренников полагал, что эти формы коми-зырянского языка позволяют выделить в нем особое наклонение (абсентив), выражающее неочевидное действие (Серебренников 1960: 66). Е.А.Цыпанов считает это мнение ошибочным. Он полагает, что подобные мнения “стоят особняком от традиционной трактовки подобного материала как форм И прошедшего времени с выраженным эвиденциальным значением, хотя и широко распространенным для выражения незасвидетельствованности. Однако выражение эвиденциальности отнюдь не является единственным в семантической структуре И прошедшего, а также других аналитических прошедших времен” (Цыпанов 2005: 37).

Таким образом, в коми языке значение эвиденциальности хотя и находит грамматическое (морфологическое) выражение, но в формах темпоральных (по своей основной семантике). Другое дело - когда эвиденциальность имеет свои специальные формы, и в этом случае само это значение уже не причисляется к модальным, а считается отдельным, самостоятельным, причем такого (или того) же уровня, что и модальность. “Значения, относящиеся к сфере эвиденциальности, выражают эксплицитное указание на источник сведений говорящего относительно сообщаемой им ситуации. ... Существует достаточно много языков, в которых подобного рода комментарий говорящего встроен в систему грамматических форм глагола, т.е. является обязательным: употребляя

глагольную словоформу, говорящий не может уклониться от того, чтобы сообщить, каким образом он узнал об описываемой ситуации” (Плунгян 2000: 321).

О латентиве в хантыйском языке гак или иначе идет речь в других разделах данной работы: ведь именно с выявления этих форм и определения их семантики началось исследование эвиденциальности в хантыйском языке (Каксин 1990; хотя в данной статье они были названы формами абсентива). Позже подобные формы с таким же значением были выявлены в мансийском языке и названы формами эвиденциальности (Скрибник 199В). Здесь мы ограничимся сведениями о латентиве в обдорском диалекте хантыйского языка, приводимыми в унифицированном описании этого диалекта (Николаева 1995: 126132). Мы предлагаем для данных форм термин эвиденциалис. По другим формам косвенных наклонений хантыйского языка: считаем правильными термины ‘адхортатив’, ‘оптатив’, ‘кондиционалис’ и ‘конъюнктив’, выработанные на материале обдорского диалекта (Николаева 1995: 132-135), и о них также пойдет речь ниже. Пока же приведем ряд примеров с эвидеш/иаяьным значением глагольной формы (т.е. указанием на источник сведений говорящего относительно сообщаемой им ситуации):

Tám jodian sit wujarj muxsag si ‘Эти люди жирных муксунов вдоволь едят,

оказывается (похоже)!' (говорящий судит по тому, что он считает результатом действия: множество заготовленной, развешанной рыбы и т.п.);

Siti tüw kört xüwat si söt-t-al ‘Вот так она по деревне и ходит, оказывается' (цитатив: о действии известно от третьих лиц);

Jekara pitum täxijn kütup apalel aj apalel pila mäntanan jelti wantijllagn: jöä äöpa, mättim, iiüraij wönäi, wön jajn iki nürag wönäi ilpijn ükketlal siw söxlu-m-aI pa ñürag wönsi öxtija mix würat-m-al, siw omas-m-al. Sangal lönti-puntija Hi csal-m-al, mättim, semwoj wantman omasl (Сенгепов 1994: 59) ‘В том месте, где дорога начинается на болоте, средний брат с младшим братом, находясь в пути, присматриваются (и видят): через дорогу, оказывается,

- склоненная сосна, (а) старший брат их под этой склоненной сосной постромки нарт привязап, оказывается, и на эту склоненную сосну залез, оказывается, там сел, оказывается. Глаза свои низу-долу опустил, оказывается, пристально вдаль вглядывается’ (говорящий судит по тому, что он считает результатом прошедшего действия: нарта привязана, брат залез на сосну, сидит там и всматривается; связь с перфектностыо очевидна, иначе эти формы можно назвать перфектными);

Asew mulya xätl wölmaln, Jaws jum yö wel-m-al, uws soras y_usa. Si Jaws jum wön wört iki tüw jüwtum kartag notai itpija pawal-m-al, tüw jüwtum tuxtag notai ilpija pawat-m-al. Si iki •/ultpcta tüw-m-al (Сенгепов 1994: 59-60) ‘Отец наш когда-то давно Северного ненца-старика_убш, оказывается, у Северного океана. Этого Северного ненца-старика он своей железной стрелой уложил, оказывается, он своей перистой стрелой уложил, оказывается. Этого старика поразил, оказывается’ (цитатив: о прошедшем действии известно со слов самого субъекта, в данном случае - отца);

Sot nagkup, ar nagkup paja juxtas, nagk tijat peta wantijal. Mättim, xötum ux pöäax nux -nagk tijata jöst-um-at. Met wön ux pöäax met kärs nagk tija nux/öst-um. Kütup peta, aj pela xöjl ux, kütup art nagk tija jöst-um. Met aj peta wört ux letSak nagk tija jöst-um. Ux sot wölti ar öpattal, wantaln, towi xälew suxtafa wot-tim-at, süs xälew suxtala wot-um-at (Сенгепов 1994: 70) ‘К этому холму со ста лиственницами, многими лиственницами пришел, на верхушки лиственниц посматривает. Оказывается, три человеческих черепа наверх - на верхушки лиственниц насажены, оказывается. Самый большой череп на верхушку самой высокой лиственницы насажен, оказывается. Средней величины череп на средней высоты лиственницу насажен, оказывается. Самый маленький череп на верхушку маленькой лиственницы насажен, оказывается. Волосы на черепах, как он видит, словно у весенней чайки, обветрены, оказывается, словно у осенней чайки, обветрены, оказывается' (инферентив: рассказчик говорит о действиях, которые он не наблюдал; и он сообщает о результатах, поэтому использованы формы пассивного залога; связь с перфектностыо также очевидна, иначе эти формы можно назвать перфектными).

Мы уже писали о том, что сближает сибирские уральские языки (хантыйский, мансийский, ненецкий, селькупский, энецкий, нганасанский): широко развитые

подсистемы притяжательное™, объектного спряжения, глагольного пассива, эвиденциальные формы, аудитив, адмиратив, всевозможные “однако”, “оказывается”, “гляди”, “слушай”, “слышно”, ’’видно” и т.п.

Формы именно с таким значением (ср. упомянутый выше аудитив) названы в работе по обдорскому диалекту хантыйского языка формами латентива (Николаева 1995: 126-127). В казымском диалекте эти формы характеризуются теми же свойствами и признаками, по, в отличие от форм обдорского диалекта, они чаще выражают также и значение миративности.

Форма на -т передает чаще всего умозаключение по явным признакам (инферентив); всегда присутствует компонент “несоответствие ожиданиям” от простого “оказывается” до более сильного “к удивлению” (адмиратив):

In woj lerjkem wars paj ilpija xänemu-m-al, at jiqktat il ranijatmal ‘Этот зверек под кустом спрятался, оказывается, и росу стряхнул’;

Wäj, näg xuti ar lew-m-en! ‘О, как ты много съел, оказывается!’

Форма на -t чаще всего имеет значение непосредственно воспринимаемого “неожиданного” действия:

Aqkarmasum - nur ma jüpsmn püpije et-t-all ‘Оглядываюсь - позади меня выходит медведь!’

Компонент умозаключения (+инферентив) в форме на -t реализуется реже - и обычно анализируется как “неуверенность восприятия”, чему способствует регулярное сопровождение ее в этом случае частицей älmönti (ki) ‘как будто, словно’:

Liw älmönti wera si päl-t-el ‘Они словно бы сильно боятся'.

Форма на -t, по сравнению с формой на -т, употребляется гораздо реже, но определенное количество примеров (в записях разговорной речи) имеется, например:

Turn jodian ái juxtijl-t-el, assm Iupt ‘Те люди и приезжают, оказывется, (как) отец говорит’;

á¡ xännexöjen mûr) xotewn, ns5, wöl-t-al ‘Этот человек в нашем доме, оказывается, живет';

LÜW xütaij ñañ wcr-l-a! ‘Она рыбный пирог делает, оказывается'.

В конструкции с указанной формой могут быть преобразованы практически любые предложения, употребленные с иными глагольными формами. Возьмем, к примеру, ряд фраз разговорной речи:

Asern ewe! I’awta-t-al ‘Отец (мой) дочь (его) ругает, оказывается’; N’awremat xût k-t-el ‘Дети рыбу едят, оказывается’; Ma puSkan ewatt esal-t-em ‘Я из ружья стреляю, оказывается’; Närjxolla-t-enl ‘Ты плачешь, оказывается!’; Ma ul-t-em talar) at mär! ‘Я сплю всю ночь не просыпаясь, оказывается'.’; Näg juwraja jöä xuli wüs-t-en ‘Ты неправильно улицу переходишь, оказывается'; Towijn täm juxanen wütga eptijl-l-al ‘Весной эта река широко разливается, оказывается'; Min jajumn kisam jimt-t-шп ‘Мы с братом (двое) в карты играем, оказывается’; Siskürekat würamat pörant-t-el ‘Куры грядки истаптывают, оказывается’; Ma, w:.s, julta yßk-l-tm ‘Я, оказывается, сзади остаюсь’; När), nés, mis pösti äntxos-t-en ‘Ты, оказывается, корову доить не умееть’; Pir/srn kamn junt-t-al ‘Сын мой на улице играет, оказывается’; Min näg pitaña, nés, wöjtantijl-1-emn ‘Мы с тобой (двое), оказывается, повстречаемся’; Lin mintti, nés, kpal-t-an ‘Они (двое) нас (двоих), оказывается, обманывают'.

Материал хантыйского языка подверждает правомерность применения двух терминов, которые ранее были упомянуты в данной статье, со следующим содержанием (дефиницией): эвиденциалис (формы на -t, -m, -ti pit-t-, -um) - эпистемологическое наклонение, в формах которого содержится указание на то, что у говорящего имеется источник информации о называемом действии; миратив (формы на -man) - модальное наклонение, формами которого сообщается о новой информации, еще не включенной в

картину мира говорящего. Относительно хантыйских форм на -man следует добавить, что значение миративности (и даже адмиративности, т.е. изумления) - это значение, которое может вноситься дополнительными средствами (лексикой, интонацией); без этих дополнительных средств данные формы выражают значения перфекта (перфектности) -результатив, статальный пассив и статальный антипассив. Значение миративности (и даже адмиративности) может возникать как вторичное также у форм эвиденцналиса. Формы на -t, -m, -ti pit-t-, -um - это причастные формы в финитном употреблении, которые в других работах по хантыйскому языку фигурируют под названиями типа “нарратив”, “абсентив”, “латентив”, “неочевидное наклонение”, по от этих терминов теперь необходимо отказаться.

Теперь сделаем определенные выводы о системе наклонений хантыйского глагола с учетом того факта, что в плане выражения модальности и эвиденциалыюсти (особенно, конечно, эвиденциалыюсти) система хантыйского языка ближе всего к самодийской, и тем самым отличается от той системы, что представлена в других финно-угорских языках.

В современных самодийских языках число наклонений уже превышает три. Причем оно различается не только по языкам группы, но и нередко по диалектам одного языка (см., иапример, Вербов 1973: 98-100; Sammallahti 1974: 81-83; Терещенко 1965: 895-902; Хайду 1985: 239; Терещенко 19666; Терещенко 1979: 210-220; Сорокина 1975; Очерки селькупского 1980: 235-249; Moreva 1985: 59; Кузнецова 19876: 99-114 и т.д.). Большое разнообразие наклонений в пределах языковой группы свидетельствует об относительно позднем формировании некоторых из них в ходе обособленного развития каждого из входящих в группу языков (Серебренников 1974: 203). Признается, что маркерами наклонений в современных самодийских языках стали простые и усложненные показатели глагольных имен (Künnap 1978: 76, 77-78, 140 и т.д.). Соответственно каждый из языков расширил границы категории наклонения за счет включения в нее новых граммем. Но и это приобретенное языками состояние не остается неизменным. В них появляются новые формы, старые получают новое осмысление или новые функции. Например, в южном ареале селькупского языка успешно развивается дезидератив (Кузнецова 1995: 99-104). Можно возразить, что выделяемое число наклонений часто зависит от теоретических взглядов исследователя. Но известно, что в отношении селькупского языка исследователи были всегда строги и последовательны, избегая рассмотрения аналитических конструкций; тем не менее число наклонений, выделяемых в известных работах по грамматике селькупского языка, колеблется от шести до восьми, т.е. незначительно. Парадигма категории наклонения с наибольшим числом членов выделяется в тазовском диалекте селькупского языка (индикатив, императив, конъюнктив, оптатив, кондиционалис, дебитив, аудитив, латентив). В других диалектах селькупского соответствующая парадигма отличается от 8-членной прежде всего количественно (нет аудитива, дебитива, латентива) и очень незначительно качественно (тым., нар. - дезидератив, или Modus der Absicht - Moreva 1985: 59 ~ буд. вр. индикатива; кет. - адхортатив < оптатив - Кузнецова 19876: 100-101; Кузнецова 1991: 257).

В южном диалектном ареале селькупского языка в парадигму наклонения включаются: индикатив, императив, конъюнктив, которые представлены во всех диалектных подразделениях, а также оптатив, адхортатив, дезидератив, распространение которых более ограничено (Кузнецова 1995: 75-76). Таким образом, сводная таблица по селькупскому наклонению выглядит следующим образом (сокращения диалектов селькупского языка:

тым. нар. кет. об. таз.

Индикатив + + + + +

Императив + + + + +

Конъюнктив + + + + +

Оптатив + + - + +

Адхортатив - - + - -

Дезидератив + + - - -

Кондиционалис - - - - +

Дебитив - - - - +

Аудитив - - - - +

Латентив - - - - +

Схожее положение с количеством наклонений наблюдается в финно-угорских языках “восточного крыла” этой семьи, т.е. в коми, коми-пермяцком, удмуртском, хантыйском и мансийском, с тем лишь различием, что в данных языках развитыми оказались и императивные (побудительные) формы. О них немного подробнее. Как известно, виды побуждения различаются сначала по степени категоричности, в зависимости от того, высказывает ли говорящий просьбу, совет, предложение, требование или разрешение выполнить действие и т.п. (Плунгян 2000: 318). Во многих языках эти значения могут передаваться разными морфологическими показателями императива (часто совмещенными с выражением различных степеней вежливости, а также иногда - с указанием на временную дистанцию). Во-вторых, побуждение существенно различается по своей семантике в зависимости от того, к какому участнику речевой ситуации оно обращено. Прототипический императив предполагает, что будущим исполнителем действия является непосредственный адресат говорящего, т.е. второе лицо. Однако возможны и различного рода “смещенные” (или несобственные) побуждения, которые обращены либо к первому, либо к третьему лицу. Если исполнителем является первое лицо (как правило, не единственного числа), то побуждение обычно трансформируется в приглашение к совместному действию (ср. русск. давай-me)', напротив, в случае исполнителя, совпадающего с третьим лицом, прямое побуждение трансформируется в косвенное: на непосредственного адресата говорящего возлагается задача воздействовать на реального исполнителя (ср. русск. пусть он...).

Весьма своеобразный аналитический способ выражения запрета характерен для многих финно-угорских языков, использующих конструкции с императивом так называемого “запретительного глагола” (финское äl-, хантыйское а! и др.), который, как правило, не употребляется за пределами прохибитивных конструкций (Плунгян 2000: 319). В словаре финского языка находим соответствующие примеры: älä imperat. ты не...; älä тепе sinne не ходи туда; älkää imperat. вы не...; älkää tehkö niin не делайте так; и пояснение к этим формам финского языка заключается в том, что единица äl- является неотъемлемой частью аналитической глагольной словоформы.

Наконец, особой семантической разновидностью прохибитива является адмонитив, выражающий предостережение адресату относительно возможных негативных последствий совершения действия (‘лучше бы тебе не...’; ‘смотри не...’); специализированные показатели адмонитива характерны, в частности, для австралийских языков. Семантически адмонитив соотносится с прохибитивом примерно так же, как некатегорический императив (или побуждение-совет) - с нейтральным (Плунгян 2000: 320). В этом смысле прохибитив в хантыйском языке тоже выражает адмонитивное значение, но более употребительны формы для 3-го лица, редко - для 1-го лица, а предостережение собеседнику выражается прежде всего с помощью “запретительной” отрицательной частицы al:

ед.ч. дв.ч. мин ‘мы-дв.’ мн. мунг ‘мы-мн.’

та V äntat keri-t-um ‘как бы я не упал’ äntat keri-t-umn ‘как бы мы*дв. не упали’ äntat keri-t-üw ‘как бы мы-мн. не упали’

närj ‘ты* / nin ‘вы-дв.\ ‘вы-мн.’ al keri-ja ‘не упади’ at keri-jatn ‘не упадите’ at keri-jati ‘не упадите’

tüw ‘он, она’ tin ‘они двое* äntat kerij-t ‘как бы он(а) не упал(а)’ äntat keri-t-agn ‘как бы они-дв. не упали’ äntat keri-t-at ‘как бы они-мн. не упали’

В хантыйском языке чисто морфологически выражаются только индикатив и императив в узком смысле: показатели лица-числа, отличные от показателей индикатива, имеются только для 2-го лица императива (Каксин 2000: 10-14). На основе форм индикатива образуются формы 1-го и 3-го лица императива, а также формы адхортатива, оптатива, кондиционалиса и конъюнктива.

В четвертой главе рассматриваются лексические средства выражения модальности и эвиденцнальности в хантыйском языке, в первую очередь - собственно модальные слова и словосочетания. Эти слова бывают двоякого рода: первую группу составляют модальные глаголы, имена, слова других частей речи, изменяющиеся по тем категориям, которые имеются у той или иной части речи, а во вторую входят неизменяемые слова вводного типа.

Эти слова грамматически не связаны с другими словами в предложении и выделяются в нем особой интонацией. Это - специфическая категория слов, которая используется в языке для выражения субъективно-модальных значений - точки зрения говорящего на отношение высказывания к действительности. Наконец, обе эти группы слов входят составной частью в разряд лексических средств выражения модальности, который составляют также междометия, повторы, связанные словосочетания, фразеологизмы.

Место модальных слов в общей системе языка чрезвычайно велико, поскольку именно модальность определяет живую “физиономию” всякого естественного языка. В нашем понимании в группу модальных входят слова разных частей речи, имеющие отношение к выражению модальности, а также неизменяемые вводные модальные слова, и вместе они яаляются основным средством выражения, модальности на лексическом уровне. В числе других лексических средств можно назвать междометия, повторы, связанные словосочетания, фразеологизмы. Первым признаком, хараетеризующим большинство модальных слов, является их некоторая абстрактность, дающая простор для выражения субъективности. Еще одной общей чертой модальных слов, связывающей их_вместе, можно назвать оценочность.

Более конкретный объект нашего внимания - те средства, которые имеются в хантыйском языке для выражения субъективной модальности. В целом модальность понимается как функционально-семантическая категория, выражающая отношение высказывания к действительности, а также разные виды субъективной квалификации сообщаемого. Первым дифференциальным признаком (аспектом) выступает обычно признак объективности - субъективности, и объективной модальностью признают содержание форм глагольного наклонения, а субъективной - факультативные семантические смыслы, связанные с понятием “оценки” в широком смысле этого слова.

Вопрос о месте модальных слов в общей лексической системе смыкается с классификацией (делением) слов по частям речи. В частности, так поставлена проблема, например, для одного из финно-угорских языков (марийского) в одном из последних диссертационных исследований по финно-угорским языкам. Справедливо отмечая, что модальные слова и словосочетания являются одним из самых молодых лексикограмматических разрядов слов, некоторые исследователи полагают возможным выделить этот разряд в марийском языке в особую категорию слов, т.е. в самостоятельную часть речи. Многие не согласятся с таким подходом (традиция, освященная столетиями, -рассматривать десять классических частей речи, а модальные слова - это модальные наречия, глаголы, частицы...), но упомянутые исследователи вполне убедительно отстаивают свою точку зрения. Наше понимание изложено выше (и оно не отличается от традиционного). .

В данном разделе рассматривается лексика, отражающая разговорный язык, и в первую очередь приводится модальная лексика (слова, словосочетания, в т.ч. вводные), а также наиболее употребительные слова и обороты с оценочным значением. Таким образом, при отборе лексического материала принята наиболее широкая трактовка понятия

“модальность” из числа существующих на сегодняшний день. Вообще же по вопросу о рамках этой категории (в лингвистике) мы придерживаемся суждений, содержащихся в коллективной монографии о языковой модальности, изданной под редакцией А.В.Бондарко (Темпоральность. Модальность 1990).

Подобно всякому другому языку, хантыйский язык, как средство общения, является языком слов. Из слов, выступающих отдельно или в качестве компонентов фразеологических оборотов, формируются (при помощи грамматических правил) предложения. Словами в хантыйском языке, как и в любом другом, обозначаются конкретные предметы и отвлеченные понятия, выражаются человеческие эмоции и воля, выражаются общие категории, определяется модальность высказывания и т.д. Тем самым слово выступает в качестве основной единицы языка, определяющей его особый характер среди других семиотических (знаковых) систем. Ф. де Соссюр в своем ’’Курсе общей лингвистики” писал так: “Слово, несмотря на трудность определить это понятие, есть единица, неотступно представляющаяся нашему уму как нечто центральное во всем механизме языка”.

Однако, несмотря на несомненную реальность слова как отдельного языкового явления, несмотря на яркие признаки, ему присущие, оно (слово) с трудом поддается определению. Это в первую очередь объясняется многообразием слов со структурнограмматической и семантической точек зрения. Сравним ряд слов, которые могут быть представлены в “Словаре модальных слов и сочетаний хантыйского языка” (который сейчас составляется нами), и мы увидим, сколь разнообразны они по протяженности, или слоговому составу, по составу, т.е. по количеству морфем, по изменяемости -неизменяемости, по этимологии, по сфере употребления, с точки зрения активности этого употребления, не говоря об оттенках значения, особенно - экспрессивно-стилистических и оценочных оттенках, an rayt - нельзя

wûntamtijtti - быть высокого мнения о себе (с осуждением)

¡sipa - наверное kaä - желание, охота

käSnaragal - смотри-ка, надо же (с изумлением) lägxati - хотеть, желать tôtrj - бы

mos - довольно, хватит (в т.ч. как междометие) mosti - быть нужным, необходимым пе8 - оказывается

räxti - быть подходящим, удобным si - ведь (и в других значениях; частица) éi шб5п - вместо этого (букв.: этой болезнью) ái ра - и ведь (и в других значениях; частица)

Piras iki scmgat jetpijn towi mùwat xuras tot’as. Intam tüw i xuramaga wantasmat pa iki scm amtarj tütn wüsitsaDe. Metmutti lüw intam kinajn wanltasi: i xuras jüpijn pa xuras mänat. Piras iki jetpiin äptamum Owag pusi wöremal. Liw öxtein enumsat wütag liptat, xännsxö pätat, käras tumat. Si jüpijn lüw jelpein iplata pitsat ftorsi jüxag wöremal. Pa täxetn Hw yßi pusl kütup wönta was, tijg wöremn, etsat, a si jüpijn pus! jäm pelak xonagn Sipa pitmal, a isa Sip müw repn rcäetaja werman wös. Liw täta wöfti xotat wersat. Jelanäak i müw sajn, püwa pelak xonagn, katamma) jigk öxtijn mis ux tampi ut. Täm, mättim, wasi puSaxlai lüw öxtcta Idman jigk öxtijn xowimal. Waset agki pättap olagn tür sij wsrmat, wasi puä'/at isiköramn ara wösmamet pa tum köta Xänsmasi. Si jüpijn arsirxuramag liptat jänak kätamtas.

В хантыйском языке такую же специфическую группу (слов с коннотативной составляющей непосредственно в своей внутренней форме) образуют слова типа tuwrem, känat], хШ'ат, pñ/tcm, musí, хот. küV, otna (otni), wüspux, wölep-xökp, sir-supr, wöli sir. Они являются оценочными, характеризующими человека или “общее состояние” человека (или

небольшого коллектива), то состояние, в котором в какой-то период времени пребывает человек (группа людей). Перевести их на русский язык, конечно, возможно, но для этого скорее всего понадобится несколько русских слов, и даже в этом случае адекватность может быть достигнута не всегда; например: кагкат - бойкий, проворный, услужливый, удалый, расторопный, живой, оживленный, ловкий; проворный и живой в работе; прилежный, усердный; даже - смелый, отважный... (Штейниц 1966: 678-679) (а, может быть, - быстрый, подвижный, поворотливый?), musi (%Ь) - бедненький, страдающий... (а точнее - болезный!).

Примеры аналитических сочетаний: mcwr tüti ‘обижаться’ (букв.: обиду нести), kerjka jití ‘рассердиться, обозлиться’ (букв.: сердитым стать), ñawlaka jiti ‘подобреть, смягчиться’ (букв.: мягким, податливым стать), mimas wana jiti ‘печалиться, грустить’ (букв.: мысли короткой стать), rumias xüvva punti ‘приготовиться ко всему, пригорюниться’ (букв.: мысль далеко положить), numas pitti: в лексико-семантическом варианте: ‘расщедриться, проявить широту души’ (букв.: мысли стать), nür kanSti ‘обижаться, злиться, стремиться к ссоре’ (букв.: обиду искать).

Примеры из разговорной речи и текстов: хант. разг. Lüw nag xusena wür tájl?! ‘Он тебя вообще ни во что не ставит! (букв.: Он к тебе, думаешь, отношение имеет?!)’; Si purajn ша n6mas¡jHum, mosag, та putarlam Jüweta pitasa jisat pa та si kü5 nómastum, xutisa lüwtti putara Xüsti (Сенгепов 1994: 7) ‘В это время я подумываю: может быть, мои разговоры ему надоели, и я напрасно думаю, как бы его увлечь дальнейшей беседой’; Numsena pitl, muj ántó - sit nar) wcren (Сенгепов 1994: 27) ‘Взволнует тебя (букв.: в душу твою западет) или нет - это дело твое’; Hampa, siti SSSilati manem márema jiti si pitas (Сенгепов 1994: 33) ‘Кажется, так (в томительном ожидании) расхаживать мне уже стало надоедать’; Nar) lóli] siri kijassen anen lipija, kürSkajcn lipija punum esumjirjken, numsem pitas, lü^sem pa iü'/scm, mosaij, partssm, mosag, jükantscm (Сенгепов 1994: 42) ‘Если бы ты первым делом в чашку твою, в кружку твою налитое молоко выпил, я бы расчувствовался (букв.: мысль моя стала), все же ты друг, возможно, определил бы, возможно, наделил бы подарком’.

Уже из этого краткого списка видно, что в хантыйском языке много аналитических сочетаний, и часть из них уже могут рассматриваться как фразеологические сочетания. На первых порах желательно издание небольшого словаря форм и оборотов хантыйской речи, относящихся к эмоциональной сфере, и дальнейший анализ проводить на базе этого словаря.

В хантыйском языке также широко представлены модальные и модально окрашенные “частицы речи” (пе5 ‘оказывается’, %utna anta ‘еще не’, ^ulna ра ‘еще и’ и др.).

С нашей точки зрения, отрицание (как и вопросителышсть) в определенных случаях может служить модальным средством. В хантыйском языке имеются слова, которые преимущественно употребляются в отрицательном контексте, напр, ánt tiátati ‘не принимать в расчет; не бояться; быть безоглядным’. Эмоциональная и качественная оценка содержания высказывания, выражаемая лексически (ср.: хорошо, плохо, стыд, срам, ужас), просодически (восклицательными предложениями), а также с помощью междометий. Кроме того, это значение может быть представлено либо сложноподчиненными предложениями, содержащими в главной части оценочный модус, либо конструкциями с вводными словами и оборотами (к счастью, к несчастью).

В любом языке слова и сочетания со значением эмоционально-качественной оценки и, добавим, экспрессии, играют значительную роль. В хантыйском языке некоторые из них оформляют полипредикативные единицы (усложненные предложения) без союзов, напр.:

KeScn sit josa pa wüjl’umcm ant6! ‘Нож твой я даже в руки не брал! (букв.: [То, что] нож твой я в руки брал - нет!)’;

Kórtijcm хщтип manan ¡>6k si ‘[Оттого, что] деревеньку свою оставила, горестно мне’.

Отметим, что в подобного рода предложениях совсем не случайно присутствуют частицы ‘sit, si, ра’, чрезвычайно употребительные и многофункциональные в хантыйском

языке, и подобных им “частиц речи” очень много, порой они и эмоционально-оценочные слова объединяются и в совокупности создают модальный контекст.

Из числа словообразовательных средств хантыйского языка к модальным относятся прежде всего некоторые глагольные суффиксы, словообразовательные именно потому, что вносят такие значения, которые меняют набор грамматических категорий слова (в частности, превращают имя или неопределенную основу в глагол: аг ‘песня’ -ari- ‘петь’; wer 'дело; делать’ - wcrantijt- ‘дразниться, провоцировать’):

atümti - поднимать; в перен. знач. - мод. окраш.; ср.:

älam- (вах.-васюг.); низ., шерк. atam-, каз. abm-, сын. abm-, обд. abm- поднимать, heben; каз. loram ahmti einen Eid schwören ‘клятву, присягу давать’; низ. atmatta-, каз. almalt-, обд. almalt- (die Schalen, Schmutz von Nüssen u.a.) im Winde reinigen (durch Hochwerfen). - каз. wot(a) almalt- ‘(кожуру, скорлупу от орехов и т.п.) ветром чистить (поднимать)’ (Steinitz 1966:76). : .

В современном хантыйском языке глагол “almaltti” может иметь негативное значение ‘одаривать/ снабжать кого-либо чем-либо не по заслугам’: (каз.) wuxn pa almallajat ‘деньгами их тоже снабжают’.

Привлечение широкого класса не собственно модальных, а модально окрашенных слов мы обосновываем следующим обстоятельством: модальность сопоставима, например, с некоторыми понятийными категориями, которые очень специфично проявляются в каком-либо естественном языке.

4.4. Выводы. Система лексических средств выражения модальности и эвиденциалышсти в хантыйском языке

Мы уже неоднократно подчеркивали, что актуальность нашей работы определяется тем, что проблематика модальности и эвиденциальности еще не ставилась в отношении хантыйского языка. Объективная модальность содержится • во всех тех высказываниях (предложениях), где содержится простая констатация факта (или вопрос) в любом временном ракурсе (или есть побуждение), и это выражено либо формой наклонения глагола, либо, при отсутствии глагольной формы, просто подразумевается некоторая временная константа, чаще всего - константа настоящего. Большинство работ по хантыйскому языку последних десятилетий опираются именно на такого рода предложения, а субъективная модальность или не учитывается, или подается как накладывающаяся на основную пропозицию. Следовательно, само описание субъективной модальности как отдельного явления в хантыйском языке - это актуальная научноисследовательская задача. Более конкретная актуальная проблема - сам отбор и адекватное описание средств выражения субъективной модальности в хантыйском языке. В центре внимания находятся прежде всего междометия и модальные слова. Понятие лексической модальности, его соотношение с другими типами модальности, применительно к хантыйскому языку остается не вполне исследованным, что также свидетельствует об актуальности исследования. Системность в хантыйском языке, как и во всех языках, проявляется на всех уровнях. Подход в рамках теории систем (системный анализ) предполагает, что, например, эмоционально-оценочные средства языка уже (априори) представляют собой систему. В хантыйском языке системному анализу могут быть подвергнуты такие лексические единицы, как абстрактные слова, оценочные слова, модальные слова и другие. Для выработки образцов художественной, образной, выразительной речи на таком языке, как хантыйский, необходимо составление полного, большого словаря модальных слов и сочетаний, наподобие того, что предложен для якутского языка (Петров 1982,1984 и др.).

В связи с этим возрастает практическая необходимость в проведении широкомасштабных исследований в области лексикологии хантыйского языка и создании ее теоретических основ, и не только для хантыйского, но и для всех сибирских уральских языков. Что касается абстрактных имен, то они не были предметом специального исследования ни в хантыйском, ни в мансийском, ни в самодийских языках. Сейчас

исследователям хантыйского языка крайне важно представлять в виде микросистем разные лексические группы и определять их место в общей лексической системе. Другая задача - выявление способов обогащения данных лексико-семантических групп, особенно в связи с развитием языка национальной газеты “Ханты ясац”. Поскольку ныне действующие словари хантыйского языка содержат недостаточно информации, авторам исследований часто необходимо дополнительно определять точную семантику многих слов. И, конечно, необходимо сопоставление с русским языком, который и сейчас остается языком межнационального общения (по крайней мере- па пространствах СНГ).

В отношении модальных слов первой встает проблема выделения этого класса, определения приблизительного их количества; затем следует приступать к классификации внутри группы и анализу микрогрупп и отдельных лексем. При первом приближении становится очевидно, что группа слов модальной семантики членится на несколько подгрупп степени участия в выражении тех или иных модальных и эвиденциальных значений. В ряде случаев члены одной подгруппы взаимосвязаны отношениями синонимии, антонимии, а с неабстрактными словами - отношениями омонимии. Синонимическая близость колеблется от абсолютного, полного тождества до довольно отдаленных семантических связей. Способы вербализации модальных и эвиденциальных значений в хантыйском языке, безусловно, должны изучаться с использованием методов когнитивной лингвистики и с привлечением данных смежных наук, а именно философии, психологии и этнографии. Но прежде всего, конечно, должен быть применен традиционный языковедческий подход с точки зрения словообразования и семантики (в частности, семной структуры). Небольшую, но определенную (замкнутую) часть такой лексики составляют служебные и модальные слова типа wer ‘дело’. В частности, мы полагаем, что в это число входит и лексема uS ‘ум, толк’, по крайней мере это вытекает из тех примеров, которые применительно к ней приводятся в Словаре В.Штейница (Steinitz 1980: 7-8). А в словаре Н.И.Терешкина (1981) о том же слове читаем:

каб (аг., тр.-юг.; 1 ед. kiiom), каб (юг., y.-юг., у.-аг.; 1 ед. kiiam); kaä (сал.) желание, охота, хотение; настроение; ma kiiam эпОт töyanam msntays у меня нет желания туда ехать; та Ыбэт кбЬауэ jay у меня настроение стало портиться, я стал скучать; ncryremtamat kiCam köl я соскучился по детям (Терешкин 1981: 96).

Исходя из материалов имеющихся словарей хантыйского языка в круг модальных слов хантыйского языка можно включить и все другие слова (мы бы сказали - “словечки”) этого типа, как то: som ‘сила; возможность’, kös ‘сила; способность’, sir ‘возможность; способность’, pis ‘возможность’, köm ‘время, возможность’, kern ‘способность;

возможность’.

Подводя итоги, можно сказать, что модальные слова типа kaä ‘желание’ являются довольно поздними образованиями (общих слов финно-угорского и даже угорского периода не находится), и это очень консервативная часть абстрактной лексики (в том смысле, что с их помощью не образуются неологизмы), хотя отдельные из них (как, напр., kaä) все же включаются в сложные слова абстрактной семантики: ät wölti kaä

‘времяпровождение’.

Последнее замечание очень существенно в нашем случае, потому что

младописьменный хантыйский язык до сегодняшнего дня в полном своем объеме представлен в диалектах, т.е. преимущественно в разговорной форме. (О современных хантыйских диалектах мы писали достаточно много: Kaksin 1995, Дмитриева, Каксин 2000 и др.).

Ведь те тексты, которые мы используем в качестве иллюстративного материала, есть не что иное, как перенесенная на бумагу спонтанная речь, лишь в небольшой степени подвергшаяся литературной правке, в основном в смысле графики и орфографии. (По современной хантыйской графике и орфографии см.: Каксин 19956, 1996д и др. наши работы). Оценка в хантыйском языке бывает двоякого рода: с одной стороны, мы имеем проявления оценочной модальности, в том понимании, какое предложено типологами

(Плунгян 2000: 309-312), с другой стороны - эмоциональную и качественную оценку, выражаемую семантически, трудно- переводимыми на другие языки словами типа “Шотет”, ‘УИса”, “хот”.

Если подходить к данной проблематике с позиций коммуникативного синтаксиса, то и в этом случае субъективности находится определенное место. В одной из работ о хантыйском языке читаем: грамматика казымского диалекта хантыйского языка ориентирована на выражение коммуникативной структуры предложения: закономерности употребления всех основных морфологических категорий глагола и имени подчиняются задачам актуального членения предложения, то есть членения на тему и рему с точки зрения существенности передаваемой информации (Кошкарева 2002: 29). Это положение действительно и для обдорского (Николаева 1995), и в целом для северных диалектов хантыйского языка (Ковган 2002), а для нас важно то обстоятельство, что существенность передаваемой информации определяет говорящий.

В Заключении формулируются общие выводы исследования. Поскольку темой диссертации являются средства выражения модальности и эвиденциалыюсти, нами рассмотрены все лексико-грамматические средства выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке (привлекались также сопоставимые данные мансийского языка). Обсуждаемые теоретические положения по этим языковым категориям проиллюстрированы в основном материалом северных диалектов: северные диалекты хантыйского и мансийского языков лучше сохранились, больше описаны, на них больше всего разного рода литературы, в т.ч. учебной, и они прежде всего преподаются в высших учебных заведениях. Они являются основой современного литературного языка (и хантыйского, и мансийского), их и нужно исследовать как литературные хантыйский и мансийский языки, а другие диалекты должны изучаться именно как диалекты.

Отправным пунктом исследования послужила та теоретическая база, что создана нашими выдающимися отечественными и зарубежными учеными, сначала - по теории модальности, в последние три десятилетия - по теории эвиденциальности. Теперь уже можно с уверенностью утверждать, что модальность и эвиденциальность являются универсальными лексико-грамматическими категориями, в т.ч. они характерны для всех финно-угорских языков вообще, и для хантыйского и мансийского - в частности. И эти категории в разных языках обнаруживаются в разных формах, имеют в них различные средства выражения.

Будучи категориями универсальными, модальность и эвиденциальность имеют много общих черт в хантыйском и мансийском языках; в то же время имеют черты, отличающие их от категорий модальности и эвиденциальности, например, в русском языке, с которым, вольно или невольно, также идет сравнение.

Проведенный сопоставительный анализ основных модальных и эвиденциальных значений, а также средств их выражения в функционально-семантическом плане достаточно убедительно иллюстрирует существование многих типологических схождений в системе средств передачи данных значений в хантыйском и мансийском языках (а также в самодийских).

Основными компонентами поля модальности (и эвиденциальности) в хантыйском и мансийском языках являются: 1) категория наклонения глагола и глагольные времена, 2) другие глагольные формы, формы со “слитым” (временным, перфектным и модальным) значением, 3) модальные слова и словосочетания, междометия, 4) синтаксические конструкции (с участием вспомогательных глаголов, модальных глаголов и существительных). Однако не все указанные компоненты модальности (и эвиденциальности) совмещаются в сопоставляемых языках. Как известно, модальные глаголы представлены в названных языках в ограниченном количестве, и большая нагрузка по выражению этих значений падает на другие модальные слова и словосочетания, которые в хантыйском и мансийском языках частично являются общими (по происхождению), но большей частью не совпадают. Некоторые же компоненты

модальности (и эвиденциапьности), например, такие, как финитные причастные формы, могут рассматриваться как обязательные для поля модальности (и эвиденциапьности) обоих языков.

В каждом из двух наших языков функционально-семантическое поле модальности (и эвиденциалыюсти) характеризуется специфическими чертами структуры, что связано, в первую очередь, со спецификой грамматических подсистем, словесных форм и синтаксических конструкций, выражающих модальные (и эпистемологические) отношения (или участвующих в их выражении), со спецификой лексического и, особенно, комбинированного выражения семантики модальности (и эвиденциальности).

Таким образом, эвиденциалыюсть (так же как и модальность) может быть разделена на объективную и субъективную, и объективная эвиденциалыюсть присутствует лишь в тех языках, в которых есть специальные формы, не совпадающие с формами модальных наклонений. В хантыйском языке мы видим именно эту ситуацию, и применительно к хантыйским формам на -ш и Л (причастным по происхождению) в роли конечного сказуемого мы и говорим о формах эвиденциальных наклонений.

Теперь, когда мы таким образом определились с пониманием модальности и эвиденциалыюсти, понятно, что существенно расширяется круг средств, подпадающих под определение - это выразители модальных и эвиденциальных значений (в хантыйском языке). В будущем нам придется еще много говорить о модальности и эвиденциальности в хантыйском языке в связи с интонационными средствами. Однако по завершении данного исследования мы можем делать выводы только на результатах анализа грамматических, лексико-грамматических и лексических средств хантыйского языка, только в самом общем виде постулируя очень важную роль ударения и интонации.

Функционально-семантическое мегаполе модальности/ эвиденциалыюсти в хантыйском языке состоит из двух полей: модальности и эвиденциальности. Они автономны, поскольку ядерные формы их выражения - а это глагольные формы -различны по своему происхождению и по своей парадигме, т.е. показателям, следующим после основы глагола.

Объективная и субъективная модальность в хантыйском языке различаются по свойству обязательности/ необязательности и по наличию/ отсутствию вербально выраженного отношения говорящего к сообщаемому. Такое же разделение на объективную и субъективную разновидности действует и в сфере эвиденциальности.

Функционально-семантическое поле модальности в хантыйском языке состоит из двух основных субполей: возможности/ невозможности и необходимости. Они автономны, хотя и тесно взаимосвязаны: во-первых,, общей основой ситуаций возможности и необходимости, как и ряда других, является семантика потенциальности; во-вторых, ситуации возможности и необходимости являются ситуациями модальной оценки, в которых есть субъект, объект, основание и средства оценки. Различие же между возможностью и необходимостью связано со степенью детерминированности предметной ситуации.

Перфектное значение в хантыйском языке выражается и формами индикатива (поле модальности), и формами неочевидного наклонения (поле эвиденциалыюсти). При выражении перфектности индикативом определяющую роль играют глагольное окружение и контекст, а при выражении перфектности формами неочевидного наклонения решающее значение имеет семантика глагольной основы.

Оптативность в хантыйском языке является одним из значений, образующих категорию коммуникативной рамки высказывания (или типов предложения по цели высказывания). В хантыйском языке выделяется синтаксическая категория оптатива (как наклонения), и это наклонение следует отнести к другому ряду наклонений, нежели наклонения, действующие в сферах повествовательности и вопросительности.

Достоверность в хантыйском языке представляет собой субъективную модальность, выражаемую собственными специфическими средствами. Наряду с другими случаями

внутри данного типа модальности специально обозначается предметная ситуация, когда у говорящего нет достоверных знаний о положении дел и он может лишь допустить наличие связи между субъектом и признаком (субъективная возможность) или сделать умозаключение о необходимости этой связи (субъективная необходимость).

В хантыйском, как в любом естественном языке, представлена система средств выражения языковой модальности, и эту систему мы стремились исследовать. Рассмотрение и анализ этих средств показывает, что у хантыйского языка имеется достаточно много способов, чтобы выражать желание, намерение, возможность, необходимость, долженствование и другие модальные значения, а также их варианты и оттенки. Причем в этой сфере есть различия и между диалектами хантыйского языка, так что задачей исследователя является и сопоставительное изучение и описание полей модальности в разных диалектах (правда, не по всему полю, а лишь на отдельных участках - там, где наблюдается существенная разница). Например, в ваховском диалекте специфическими являются формы предположительного наклонения (Терешкин 1958: 330), в других диалектах заменяемые аналитическими конструкциями. Но само понятие аналитических синтаксических конструкций возникает в связи разграничением зависимой/ независимой предикации, в сфере полипредикативного синтаксиса. Синтетические и аналитические формы глагола по первоначальной своей роли выступают в предложении конечным сказуемым, и с ними и связано (к ним и привязано) выражение основных модальных и эвиденциапьных значений.

Рассмотрев множество предложений хантыйского языка на предмет выражения указанных значений, мы видим, что некоторые определенного рода значения можно объединить в одну группу в качестве модальных. Другими словами, наблюдается категориальное семантическое единство между названными значениями (возможность, необходимость, желательность и т.п.). И потому в работах по самым разным языкам “модальность” сохраняется как признанный предмет лингвистического анализа, как единая языковая категория; таковой она является и в нашей работе. Это с одной стороны.

С другой стороны: в обсуждении уже не одной, а целого ряда языковых категорий, связываемых с понятием модальности, очевидно, проявляется фактор межкатегориальной связи (темпоральность-модальность, аспектуальность-модальность, модальность-оценочность и т.д.). Так возникают частные типы модальности, входящие в разные “ряды”. Иначе можно сказать так: подсистемы модальных значений, выделяемых по разноаспектным признакам (объективности или субъективности), частично пересекаются, так что возможны случаи, когда одно и то же значение (в зависимости от того, в каком аспекте оно рассматривается), входит в разные ряды. Так, повелительность, с одной стороны, может быть отнесена к ряду значений, связанных с понятием потенциальности, а с другой - включается в ряд значений, охватываемых понятием коммуникативной установки высказывания (ср. традиционное соотнесение повествовательных, вопросительных и побудительных высказываний). К тем же двум рядам может быть отнесено значение желательности (оптативности):

Min ja küm ра aj nörum äöpa mäntumn ‘Мы двое вполне и пешком через болотце пошли бы’ (это потенциально, или осуществимо, и мы так хотим);

Nin küm aj nörum äöpa mäntatn lölg (mänlatn ki)... ‘Вы двое и пешком бы через болотце пошли бы’ (желание говорящего, косвенное побуждение к действию).

Таким образом, из всей истории вопроса вытекает, что общность между рассматриваемыми модальными значениями сочетается с далеко идущими расхождениями. Но это не является поводом отменять тезис о единстве категории модальности: такова диалектика языка (и лингвистического сознания исследователей).

Приложение представляет собой проект Словаря модальных слов и сочетаний хантыйского языка (на материале казымского диалекта).

В любом языке модальные слова и сочетания, а также слова и обороты со значением эмоционально-качественной оценки и, добавим, экспрессии, играют значительную роль. В

хантыйском языке некоторые из них оформляют полипредикативные единицы (усложненные предложения) без союзов, напр.: Кешен щит ёша па вуйлюмем антб! ‘Нож твой я даже в руки не брал! (букв.: [То, что] нож твой я в руки брал - нет!)’; Кбртыем хаймЕМ мЗнем шбк щи ‘[Оттого, что] деревеньку свою оставила, горестно мне’. Отметим, что в подобного рода предложениях совсем не случайно присутствуют частицы ‘щит, щи, па’, чрезвычайно употребительные и многофункциональные в хантыйском языке, и подобных им “частиц речи” очень много, порой они и эмоционально-оценочные слова объединяются и в совокупности создают модальный контекст.

Материал для словаря собран автором за последние 20 лет, в период 1985-2005 гг. Использовались также имеющиеся словари хантыйского языка (их список приводится в приложении), и в отдельных случаях приводятся их данные применительно к отдельным словам и сочетаниям (они приводятся, в написании оригинала, после соответствующего слова или сочетания казымского диалекта).

Все включенные слова и сочетания, независимо от их словообразовательных и этимологических связей, расположены в алфавитном порядке, с учетом начальной и последующих букв. Применительно к сочетаниям и отдельным словам даются взаимные отсылки. Применяемый алфавит существенно не отличается от алфавита, выработанного в 80-ые гг. и использованного в учебнике для педагогических училищ (1988). Алфавит, используемый в словаре, состоит из 31 буквы.

Аа Ää Вв Е е(с) Ёё Ии Йй Кк Лл Мм Нн НГнг (ц) Оо 06 Пп Рр Сс Тт Уу Уу Хх Чч Шш Щщ Ъъ Ыы Ьь Ээ Ge Юю Яя

Синонимы даются в виде самостоятельных статей, каждый на своем алфавитном месте без каких-либо отсылок. Омонимы выделяются в отдельные словарные статьи и нумеруются римскими цифрами (1,11, Ш и т.д.).

Аа

Алпа (или: алт) - наверняка; очень вероятно; вероятно; видимо; видно; видать; наверное. Влип, ин хбемн, алпа, юхта-с ‘Посмотри, этот наш человек, наверное, пришел’; Мусяц вэн Юван ики aim вэлэн? [Сенг. 1994: И] ‘Мозямского большого Ивана, наверное, знаешь?’; Питы нюхе, питы вой ama тайл [Сенг. 1994: 17] ‘Черного соболя, черного зверя наверняка имеет’; Вэл ки, вэлты тахелн, тайлат ки, алпа тэлы [Сенг. 1994: 41] ‘Если есть в том месте, если имеют, наверняка принесут’; Халэват, мосац, имем юхатл няврэмл пила, ин тал каникулая юхи тэты сира си лув Амняя манс. Халэват, алпа, юхатл [Сенг. 1994: 52] ‘Завтра, возможно, жена моя приедет с ребенком; сейчас она, с целью привезти его на зимние каникулы, уехала в Амию. Завтра, видимо, приедет’.

В этой словарной статье и далее в приводимых примерах с помощью дефиса показывается морфемное членение основной глагольной словоформы; рассматриваемое семантико-грамматическое явление выделяется курсивом. В русском переводе соответствующие явления выделяются подобным же образом; за исключением морфемного членения глагольной словоформы, что объясняется высокой степенью флективности русского языка. Хотя в ряде случаев грамматические значения хантыйского языка могут указываться; напр. Sitam, at sär ñuxal-a-ían ‘Тихо, не двигайтесь-ка вы-дв.’.

Данный словарь готовится к выпуску в ближайшие годы.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

Монографии

1. Каксин А.Д. Категория наклонения-времени в северных диалектах хантыйского языка. - Томск: Изд-во Томск, ун-та, 2000. - 122 с.

2. Каксин А.Д. Казымский диалект хантыйского языка / Обско-угорский институт прикладных исследований и разработок. - Ханты-Мансийск, 2007. - 134 с.

3. Каксин А.Д. Модальность и средства ее выражения в хантыйском языке / Обско-угорский институт прикладных исследований и разработок. - Ханты-Мансийск, 2008. -328 с.

Научные статьи, опубликованные в ведущих российских периодических изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ для публикации основных положений докторских диссертаций

4. Каксин А.Д. Категория эвиденциалыюсти и средства ее выражения (на примере русского и обско-угорских языков). - Вестник Ленинградского государственного университета имени А.С.Пушкина. Научный журнал. №2 (10). Серия: Филология. - СПб., 2008. - С.47-59.

5. Каксин А.Д. К вопросу о средствах выражения модальности в хантыйском языке. -Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. - 2009. №1. - С.56-63.

6. Каксин А.Д. Модальные слова как основное средство выражения модальности (на примере русского и хантыйского языков). - Вестник Поморского университета. Серия “Гуманитарные и социальные науки”. - №7.2009. - С.171-176.

7. Каксин А.Д. Модальность и эвиденциальность как семантико-грамматические категории (на примере русского и хантыйского языков). - Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. Научный журнал. - 2009. №2. - С. 163166.

8. Каксин А.Д. Модальные и оценочные слова в аспекте системности лексики (на материале хантыйского языка). - Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. Научный журнал. 2009. №3 (2). - С.32-37.

9. Каксин А.Д. Лексические средства выражения модальности в хантыйском языке. -Известия Уральского государственного университета. Серия 2. Гуманитарные науки. - № 4(66). 2009.-С. 169-179.

10. Каксин А.Д. Модальная функция междометий в хантыйском языке. - Вестник Ленинградского государственного университета имени А.С.Пушкина. Научный журнал. №5 (1). Серия: Филология. - СПб., 2009. - С.66-74.

11. Каксин А.Д. О некоторых способах выражения модальных и эвидепциальных значений в северных диалектах хантыйского языка. - Вестник ВЭГУ (Восточная экономико-юридическая академия). Серия: Филология. № 3 (47). 2010. - С.80-85.

12. Каксин А.Д. Эвиденциальность как функционально-семантическая категория уровня модальности (на примере русского и хантыйского языков). - Вестник Челябинского государственного университета. Научный журнал. 2010. № 13 (194). Серия: Филология. Искусствоведение. Вып. 43. - С.52-56.

Статьи и тезисы

13. Каксин А.Д. Категория наклонения-времени в хантыйском языке // Узловые проблемы современного финно-угроведения: Материалы I Всероссийской научной конференции финно-угроведов (г.Йошкар-Ола, ноябрь 1994 г.). - Йошкар-Ола, 1995.

14. Каксин А.Д. Выражение модальности в хантыйском языке // Аборигены Сибири: Проблемы изучения исчезающих языков и культур: Тезисы Международной научной конференции. Новосибирск (Академгородок), 26-30 июня 1995 г. Том 1: Филология. -Новосибирск, 1995.-С. 133-135.

15. Kaksin A. Perfektsemantik in der Struktur eines chantischen Verbs // Congressus Octavus Intemationalis Fenno-Ugristarum. Pars IV. - Juväskylä, 1996. - S.57-60.

16. Каксин А.Д. Выражение модальности в хантыйском языке // Народы СевероЗападной Сибири. Сборник научных трудов. Вып.З. - Томск, 1996. -С.41-49.

17. Каксин А.Д. Способы выражения достоверности в казымском диалекте хантыйского языка. - Lingüistica Uralica. XXXII. 1996. №4. - C.278-282.

18. Kaksin A.D. Wie kann die Modalität in der chantischen Sprache ausgedrückt werden (am

Beispiel des kasymischen Mundartes) // Ugor Mühely. 1997. szeptember 17-19. Elóadások. -Budapest, 1997. - S.48. .

19. Каксин А.Д. Финно-угорское языкознание и обско-угорские языки // Перспективные направления развития в современном финно-угроведении: Тезисы

международной научной конференции (Москва, 18-19 ноября 1997 года). - М., 1997. -С.Зб.

20. Какснп Л.Д. Казкмский диалект хантыйского языка (общая характеристика и фонология) // Ханты-Мансийский автономный округ: историко-культурная и социальноэкономическая характеристика в аспекте создания региональной энциклопедии. - Тюмень, 1997. - С.63-71.

21. Каксин Л.Д. Грамматика хантыйского языка // Югория: Энциклопедия. T.I. -Ханты-Мансийск - Екатеринбург, 2000. - С.250-251.

10. Каксин Л.Д. Казымский диалект хантыйского языка // Югория: Энциклопедия. Т.Н. -Ханты-Мансийск - Екатеринбург, 2000. - С. 11-12.

22. Каксин Л.Д. Косвенные наклонения в хантыйском языке (на материале казымского диалекта) // Финно-угристика на пороге третьего тысячелетия: Филологические науки. -Саранск, 2000.

23. Каксин Л. Глагольное словообразование в хантыйском языке как система // Congressus Nonus Internationalis Fenno-Ugristarum. Pars II. Summaria acroasium ¡n sectionibus et symposiis factarum: Lingüistica. -Tartu, 2000.- S.94-95.

24. Каксин А.Д. Неочевидное наклонение в хантыйском языке (формы и семантика) // Актуальные проблемы финно-угорской филологии: Материалы Международной научной конференции финно-угроведов, посвященной 70-летию профессора И.С.Галкина (г.Йошкар-Ола, 16-20 ноября 2000 г.). - Йошкар-Ола, 2003. - С.72-76.

25. Каксин А.Д. О наблюдении над языковой модальностью в хантыйском языке (к вопросу о методах полевого исследования) // Международный симпозиум по полевой лингвистике: Тезисы докладов (Москва, 23-26 октября 2003 г.). - М., 2003. - С.46-47.

26. Каксин А.Д. О некоторых лексических средствах выражения оптативности в хантыйском языке. - Lingüistica Uralica. XXXIX. 2003. №2. - С.94-99.

27. Каксин А.Д. К вопросу о синтаксисе сложного предложения хантыйского языка (на материале казымского диалекта) // Международный симпозиум “Типология аргументной структуры и синтаксических отношений” (11-14 мая 2004 г., Казань). Тезисы докладов. - Казань 2004. - С.283-284.

28. Каксин А.Д. Средства выражения необходимости в хантыйском языке (на материале северных диалектов) // История, современное состояние, перспективы развития языков и культур финно-угорских народов: Материалы III Всероссийской научной конференции финно-угроведов. - Сыктывкар, 2005. - С.100-103.

29. Каксин А.Д. К вопросу о лексических средствах выражения значения возможности в хантыйском языке // Сравнительно-историческое и типологическое изучение языков и культур: Материалы международной конференции XXIV Дульзоновекие чтения / Томский государственный педагогический университет. - Томск, 2005. - С.75-78.

30. Каксин А.Д., Чертыкова М.Д. Синтаксис и прагматика сложных предложений хантыйского языка (применительно к ЛСГ глаголов) // Грамматика и прагматика сложных предложений в языках Европы и Северной и Центральной Азии. Международный лингвистический симпозиум. Томск (Россия), 27-30 июня, 2006. Сборник тезисов. -Томск, 2006. - С.50-51.

31. Каксин А.Д. Лексикон младописьменного языка и его представление в словарях (на примере хантыйского языка) // Актуальные проблемы филологии и филологического образования: Труды Всероссийской научной конференции (27 марта 2006 г., г.Стерлитамак). - Уфа, 2006. - С.38-45.

32. Каксин А.Д. Ответы на вопросы интервью [о школах в области финно-угроведения и о значении обско-угорских языков для финно-угроведения] // Три столетия академических исследований Югры: от Миллера до Штейница. 4.2. Академические исследования Северо-Западной Сибири в XIX-XX вв.: история организации и научное наследие: Материалы международного симпозиума. - Екатеринбург, 2006. - С.19-22.

33. Чертыкова М.Д., Каксин А.Д. К вопросу о ЛСГ глаголов эмоции в хакасском языке // Центральная Азия и Казахстан: истоки тюркской цивилизации: Труды Международной научно-практической конференции (25-26 мая 2006 г., г.Тараз, Казахстан). - Тараз, 2007. -С.40-47.

34. Каксин А.Д. Об одной специфической лексической группе в хантыйском языке // Духовная культура финно-угорских народов России: Материалы Всероссийской научной конференции к 80-летию Анатолия Константиновича Микушева (1-3 ноября 2006 г., г.Сыктывкар). - Сыктывкар, 2007. - С. 198-200.

35. Каксин А.Д. К вопросу о средствах выражения модального значения необходимости в хантыйском языке. - Финно-угроведение. 2007. № 1. - С.88-92.

36. Каксин А.Д. К вопросу о средствах выражения модальности в хантыйском языке // Культура & общество [Электронный ресурс]: Интернет-журнал МГУКИ / Моск. гос. ун-т культуры и искусств - Электрон, журн. - М.: МГУКИ, 2007. - № гос. регистрации 0420600016. - Режим доступа: httr>://www.e-culture.ru/Articles/2007/Kaksin,ndf. свободный.

37. Каксин А.Д. Эвиденциалыюсть и средства ее выражения в хантыйском и русском языках // Культура & общество [Электронный ресурс]: Интернет-журнал МГУКИ / Моск. гос. ун-т культуры и искусств - Электрон, журн. - М.: МГУКИ", 2007. - № гос. регистрации 0420600016. - Режим доступа: http://www.e-cullure.ru/Articles/2007/Kaksin.ndf. свободный.

38. Каксин А.Д. Категория эвиденциальности и средства ее выражения (на примере тюркских и финно-угорских языков) // Урал-Алтай: через века в будущее: Материалы III Всероссийской тюркологической конференции, посвященной 110-летию со дня рождения Н.К.Дмитриева. Т. 1. - Уфа, 2008. - С. 117-120.

49. Каксин А.Д. Модальные слова как основное лексическое средство выражения модальности в хантыйском языке. - Вестник Башкирского университета. 2007. Том 12. №

4. -С.97-100.

40. Каксин А.Д. Общее представление о модальности в хантыйском языке // Обские угры: научные исследования и практические разработки. Материалы Всероссийской научной конференции VII Югорские чтения “Обские угры: научные исследования и практические разработки”, посвященные 15-летию создания первого окружного научного учреждения обско-угорских народов в округе и 75-летию создания письменности народов Севера на родных языках. - Ханты-Мансийск: Полиграфист, 2008. - С.246-266.

41. Каксин А.Д. Предписание, разрешение и запрет как модальные значения в хантыйском языке. - Lingüistica Uralica. 2008. № 1. - С.48-55.

42. Каксин А.Д. Грамматические процессы в обско-угорских языках, вызванные влиянием современного русского литературного языка // Активные процессы в современной грамматике: Материалы международной конференции 19-20 июня 2008 года / МПГУ. - М., 2008. - С.78-81.

43. Каксин А.Д. О проблеме функционирования хантыйского языка в его письменной форме в современных условиях // Развитие языков и культур коренных народов Сибири в условиях изменяющейся России: Материалы II Международной научной конференции, 25-27 сентября 2008 года, Абакан / Отв. ред. Т.Г.Боргоякова. - Абакан, 2008. - С.43-44.

44. Каксин А.Д. Модальные значения предписания, разрешения и запрета в пословицах, поговорках и заветах народа ханты // Детский фольклор обских угров: Материалы научно-практической конференции (г.Белоярский, 19-22 марта 2007 г.). -Ханты-Мансийск, 2008. - С.51-60.

45. Каксин А.Д. Эвиденциальная модальность и ее выражение в хантыйском языке II Сравнительно-историческое и типологическое изучение языков и культур. Сборник тезисов международной научной конференции “25 Дульзоновские чтения” (26-29 июня 2008 г.). - Томск: Ветер, 2008. - С.52-54.

46. Каксин А.Д. Хантыйский глагол: взаимодействие лексического и

словообразовательного компонентов // Пермистика XII: Диалекты и иёгория пермских

языков во взаимодействии с другими языками: Материалы XII Международного симпозиума (21-22 октября 2008 г., Ижевск) / Отв. ред. А.Ф.Шутов; Удм. гос. ун-т / Удм. ин-т ИЯЛ УрО РАН. - Ижевск, 2008. - С.124-132.

47. Каксин А.Д. Многозначность и синонимия в группе глаголов восприятия в хантыйском языке // Человеческое измерение в ретональном развитии: Доклады II Всероссийской научно-практической конференции (Нижневартовск, 4-7 декабря 2008 г.) / Отв. ред. О.Ю.Вавер, И.Е.Клемина, Г.К.Ходжаева. - Нижневартовск: Изд-во НГГУ, 2009. -С.202-208.

48. Каксин А.Д. Модальный дискурс публицистических текстов в хантыйском языке // Активные процессы в различных типах дискурсов: политический, медийный, рекламный дискурсы и Интернет-коммуникация: Материалы международной конференции 19-21 июня 2009 года / Московский педагогический государственный университет. - М. -Ярославль: Ремдер, 2009. - С.159-162.

49. Каксин А.Д., Чертыкова М.Д. Когнитивная основа семантической классификации глаголов восприятия в разноструктурных языках. - Культура народов Причерноморья. Научный журнал. №168. 2009. Т.1. - С.331-334.

50. Каксин А.Д. Модальность, эвиденциальность и миративность как семантикограмматические категории одного уровня (на примере хантыйского языка) // Лингвистическое наследие Шарля Балли в XXI веке: Материалы международной научной конференции, 5-7 октября 2009 года. - СПб., 2009.

51. Каксин А.Д. Лингвист - исследователь родного языка и его языковая компетенция // III Международная конференция по полевой лингвистике: Тезисы и материалы. III International conference on field linguistics: Abstracts of papers. - М.: Тезаурус, 2009. - C.92-

52. Каксин А.Д. Глагольное наклонение как способ выражения модальных, эвиденциальных и миративных значений (на примере хантыйского языка) // IV Международные Бодуэновские чтения (Казань, 25-28 сентября 2009 г.): Труды и материалы. Том 2 / КГУ. - Казань, 2009. - С.32-35.

53. Каксин А.Д. О способах выражения некоторых эвиденциальных значений в русском и хантыйском языках // Актуальные вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков: Статьи и материалы Второй Международной научной конференции (25-27 февраля 2010 г.) / Государственная полярная академия, г.Санкт-Петербург. - СПб., 2010. - С.56-60.

54. Каксин А. Наклонения в хантыйском языке (модальные и эпистемологические) // Congrcssus XI International Fenno-Ugristarum. Pars II: Summaria acroasium in sectionibus. -Piliscsaba, 2010. - S.162-163.

94.

Подписано в печать 09.12.10. Объем 3,00 п. л. Тираж 100 экз. Заказ ЛГ° 1866. Типография Издательства Мордовского университета 430005, г. Саранск, ул. Советская, 24

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Каксин, Андрей Данилович

ВВЕДЕНИЕ

ХАНТЫЙСКИЙ ЯЗЫК И ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ АНАЛИЗА КАТЕГОРИЙ МОДАЛЬНОСТИ И ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТИ.

ГЛАВА 1. МОДАЛЬНОСТЬ И ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТЬ КАК ФУНКЦИОНАЛЬНО - СЕМАНТИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ.

1.1. План содержания категории модальности.

1.2. План содержания категории эвиденциальности.

1.3. Грамматикализация модальности и эвиденциальности формами глагольного наклонения.

1.4. Финитные и инфинитные формы в хантыйском языке как ядро функционально-семантического поля модальности - эвиденциальности

1.5. Выводы. Модальность и эвиденциальность как две взаимосвязанные категории.

ГЛАВА 2. СООТНОШЕНИЕ И ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ГЛАГОЛЬНЫХ КАТЕГОРИЙ, СВЯЗАННЫХ С ВЫРАЖЕНИЕМ МОДАЛЬНОСТИ И ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТИ.

2.1. Глагольные наклонения и перфект (перфектность).

2.2. Глагольные наклонения и спряжение.

2.3. Соотношение категорий наклонения и времени.

2.4. Соотношение категорий наклонения и залога.

2.5. Выводы. Участие глагольных категорий в выражении модальной и эвиденциальной семантики.

ГЛАВА 3. ВЗАИМОСВЯЗЬ МОДАЛЬНОСТИ И ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТИ В ХАНТЫЙСКОМ ЯЗЫКЕ. НАКЛОНЕНИЯ ХАНТЫЙСКОГО ЯЗЫКА.

3.1. Система грамматических категорий хантыйского глагола.

3.2. Наклонения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке

3.2.1. Индикатив.

3.2.2. Императив.

3.2.3. Адхортатив.

3.2.4. Оптатив

3.2.5. Кондиционалис.

3.2.6. Конъюнктив.

3.2.7. Эвиденциалис (латентив).

3.3. Выводы. Система наклонений хантыйского глагола для выражения модальности и эвиденциальности.

ГЛАВА 4. ЛЕКСИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ МОДАЛЬНОСТИ И ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТИ В ХАНТЫЙСКОМ ЯЗЫКЕ.

4.1. Модальные слова и словосочетания.

4.2. Неизменяемые слова (и сочетания) с модальным и эвиденциальным значением.

4.3. Другие лексические средства выражения модальных и эвиденциальных значений.

4.4. Выводы. Система лексических средств выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке.

Введение диссертации2010 год, автореферат по филологии, Каксин, Андрей Данилович

ХАНТЫЙСКИЙ ЯЗЫК И ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ АНАЛИЗА КАТЕГОРИЙ МОДАЛЬНОСТИ И ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТИ

В настоящей работе реализуются три задачи: во-первых, анализируется своеобразно устроенная, состоящая из двух частей (категорий) сфера модальности - эвиденциальности в хантыйском языке; во-вторых, характеризуются особенности, специфические черты двух названных категорий (модальности и эвиденциальности) в плане грамматического выражения; в-третьих, выявляются лексические средства выражения этих категорий в предложении и в межфразовом единстве.

Тема модальности в языке и средствах ее выражения обсуждается среди лингвистов давно, и очень активно (см. след. раб. и библиогр. в них: Балли 1932/1955; Виноградов 1950; Бондарко 1974, 1984; Володин, Храковский 1975, 1977, 1978, 1986; Петров 1976: 58-59; Бондаренко 1978, 1979, 1981; Плунгян 1989, 2000: 334-354; Бондарко, отв. ред. 1990: 246-254; Ляпон 1990: 304; Тураева 1994: 113-114; Скрибник 1998: 213-215; Кронгауз 2001: 380386). Первый вопрос, который встает перед языковедом, когда он посвящает свое исследование проблемам модальности, это понимать модальность широко или узко. При самом узком понимании модальности в нее включаются только значения глагольной категории наклонения и выражаемые обычно лексически (если нет специальных грамматических форм) значения возможности, необходимости, желательности. Мы придерживаемся широкого понимания модальности (о спектре этих значений, в т.ч. об "узкой" модальности, подробно говорится в: Бондарко 1990: 59-71), исключая из этой области только коммуникативную целеустановку (утверждение, вопрос, побуждение) и утверждение ~ отрицание.

В последнее время отдельно от традиционно исследуемой категории модальности лингвисты рассматривают категорию эвиденциальности

Плунгян 2000, Эвиденциальность 2007; Михайлова 2009), и этот новый подход осуществлен и в этой работе. На материале одного из малоисследованных языков финно-угорской семьи (хантыйского) анализируются лексико-грамматические средства выражения данных функционально-семантических категорий. Под этим углом зрения рассматриваются и формы категории наклонения, в том числе — аналитические формы косвенных наклонений.

Модальность и эвиденциальность в хантыйском языке еще не были предметом специального исследования; в работах финно-угроведов упоминается только о некоторых средствах выражения модальных и эвиденциальных значений в хантыйском языке. Автор уделяет также много внимания синтаксическим средствам выражения модальности (в т.ч. вводным словам, словосочетаниям и предложениям).

Проблематика типологического изучения различных языков также нашла отражение в диссертации. Актуальность исследования становится более очевидной, если учесть, что в теоретическом плане вопрос о категории эвиденциальности и ее соотношении с категорией модальности и в общем языкознании исследован недостаточно. Также не в полной мере выявлен семантический потенциал косвенных наклонений хантыйского языка (как и многих других финно-угорских), недостаточно изучено взаимодействие двух разных систем - наклонений модальности (основной критерий: реальность ~ гипотетичность события) и наклонений эвиденциальности (критерий: источник информации), а также взаимодействие форм наклонений с другими средствами выражения модальности и эвиденциальности. К примеру, целый ряд морфологизованных глагольных конструкций, аналитических форм и полуграмматикализованных сочетаний, выражающих модальные значения, остается вне поля зрения исследователей самых разных языков, в т.ч. финно-угорских и самодийских (Бубрих 1948; Серебренников 1960; Прокофьева 1966; Терещенко 1966, 1974; Феоктистов 1975; Сорокина 1975). Похожая ситуация в исследованиях по ряду тюркских языков, о чем пишут сами исследователи (Тумашева 1986: 4; Гильфанов 2006: 5). В частности, в одном из финно-угорских языков, удмуртском, "категория модальности и модальные слова как лексико-семантический разряд слов специальному грамматическому изучению не подвергались, и ни одного исследования, посвященного этой проблеме, не считая небольшого раздела в "Грамматике современного удмуртского языка" 1962, не проводилось" (Кибардина 2003: 4-5). Достаточно подробно описаны морфологический строй и система глагольных форм, в т.ч. форм модальных и эвиденциальных, только в коми языке (Федюнева 1992; Цыпанов 1992, 1996, 2002, 2003, 2005; Цыпанов, Лейнонен 2000).

В хантыйском языке еще не до конца определена сущность категорий модальности и эвиденциальности, не выявлена полностью их семантическая структура, не дано системного описания основных средств выражения различных типов модальности и эвиденциальности, не установлены виды связей между ними.

В научной литературе по хантыйскому языку имеется описание отдельных средств выражения модальности (при этом эвиденциальность также имелась в виду). Значительное большинство авторов в работах, касающихся категории наклонения, модальных слов, средств выражения императивных, побудительных, оптативных и других ситуаций дают не всегда четкое определение данной категории, причем существует большое раличие в объяснении роли этих грамматических явлений (Штейниц 1937; Животиков 1942; Бубрих 1948; Терешкин 1958 и др.; Collinder 1960; Майтинская 1966 и др.; Баландина 1968 и др.; Гуя 1976; Honti 1984; Черемисина 1986 и др.; Лыскова 1987 и др.; Кошкарева 1988 и др.; Kulonen 1989; Черемисина, Ковган 1989; Каксин 1990 и др.; Хонти 1993 и др.; Хелимский 1994; Николаева 1995; Осипова, Фильченко 1999; Соловар, Черемисина 2004; Nikolaeva 1995, Csepregi 1999; Skribnik 2000; Salo 2001).

Однако обращение к данной теме вызвано не столько малоизученностью самой проблемы, сколько полным отсутствием работ в области сопоставления модальных и эвиденциальных значений и средств их выражения на материале языков различной типологии, в частности, на материале типичных агглютинативных языков, какими являются финно-угорские языки. Это, несомненно, является дополнительным аргументом, свидетельствующим об актуальности проводимого исследования.

По сравнению с интересом к категории эвиденциальности, воникшим только в первой четверти XX века (Boas 1911; Sapir 1912), изучение категории модальности (и связанных с ее выражением форм глагольного наклонения) как в отечественном, так и в зарубежном языкознании имеет давнюю традицию. Знакомство с историей данного вопроса показывает, что работы, посвященные изучению модальности, во множестве представлены в индоевропеистике в целом и в русистике в частности (обзор этих работ см.: Бондарко 1990: 3-67; Плунгян 2000: 329). Среди финно-угорских языков в этом направлении дальше всех продвинулись исследователи удмуртского и коми языков (Кибардина 2003; Цыпанов 2005). Однако и в этих работах не ставилась цель сопоставления средств выражения категории модальности в двух близкородственных языках (как делаем мы в своей работе, сравнивая материал хантыйского и мансийского языков). Именно решение данной задачи и определяет научную новизну всей нашей работы, результаты которой могут быть весьма полезны для обоих сопоставляемых языков, так как подобные исследования систем родственных и типологически схожих языков дают возможность более детально и глубоко изучить то или иное грамматическое явление, позволяют выявить некоторые особенности сопоставляемых языков, которые невозможно обнаружить при их "внутреннем" изучении.

Таким образом, в вышеназванном аспекте целью нашего исследования является комплексный сопоставительный анализ лексико-грамматических средств выражения наиболее широко используемых в речи "модальностей" и "эвиденциальностей" в хантыйском языке, их систематизация, установление генетически и типологически общих и различительных черт, т.е. выявление универсалий и специфических черт в системе средств выражения модальных и эвиденциальных значений в хантыйском языке. Данная цель предполагает решение более конкретных, частных задач: кратко представить историю исследований модальности и эвиденциальности как универсальных языковых категорий,

- сопоставить систему наклонений хантыйского и мансийского языков, и в том, и в другом языке составляющую ядро функционально-семантического поля модальности-эвиденциальности;

- установить системные связи между различными средствами выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке.

Материалом исследования послужили в основном образцы разговорной речи и примеры из произведений хантыйских писателей, а также из материалов национальной печати — газет "Ханты ясац" и "Лух ават". Кроме того, использовался фактологический материал, собранный нами из одноязычных и двуязычных словарей, учебных и научных изданий; помогала также собственная языковая компетенция и опыт работы по преподаванию хантыйского языка.

Актуальность исследования определяется необходимостью подготовки к изданию академической грамматики хантыйского языка, определения ее структуры: принципы описания глагольных (и связанных с ними) категорий играют здесь очень важную роль. Научная новизна связана с решением вопроса о соотношении категорий модальности и эвиденциальности: эвиденциальность — и не разновидность эпистемической модальности, и не другая, ничем не связанная (с модальностью) категория (см. об этом: Плунгян 2000: 325), а отдельная, тесно связанная с модальностью, часть функционально-семантического поля 'модальность~эвиденциальность' (подробнее об этом - в Заключении работы). В основе методики исследования - наблюдение, анализ и последующее описание, а также более частные и вспомогательные приемы: сортировка и пересортировка примеров, пробы на трансформацию и т.п.

Результаты исследования, в т.ч. теоретические выводы и положения, могут быть использованы при разработке специальных курсов по обско-угорскому языкознанию, финно-угроведению, сравнительной типологии разноструктурных языков.

Далее кратко осветим вопрос о диалектах хантыйского языка и месте и роли казымского диалекта (о котором и идет речь в данной работе; но мы еще идентифицируем его с современным хантыйским литературным языком). В хантыйском языке в настоящее время выделяются два крупных наречия: западное и восточное (см., напр., Терешкин 1981: 3-5). Это одна, и сравнительно поздняя, трактовка вопроса о разделении хантыйских диалектов, при которой исследователи имеют в виду двучленную оппозицию. Существует и другая, трехчленная, оппозиция, и разграничиваются северная, южная и восточная диалектные группы (см., напр., Штейниц 1937: 194-196). К настоящему времени в результате более интенсивной ассимиляции южные ханты почти утратили исконный язык, остались отдельные разрозненные диалекты, или говоры, которые иногда объединяют в один прииртышский диалект (Немысова, ред. 1988: 7). Однако более признанной является все же классификация, делящая хантыйские диалекты на три группы и при этом признающая смежный, или промежуточный, характер низямского и салымского диалектов (Штейниц 1937).

Современный хантыйский язык сегодня - это прежде всего его диалекты, а литературный хантыйский язык (в строгом понимании) еще не сложился, но в качестве такового выступает та форма хантыйского языка, основой которой послужил казымский диалект, та форма, на которой пишут журналисты окружной газеты "Ханты ясац" ("Хантыйское слово"), и которая преподается в головном вузе (в Югорском государственном университете).

Казымский диалект в кругу других диалектов хантыйского языка всегда рассматривался как относительно самостоятельный (автономный). Эта традиция идет еще со времен А.Алквиста, К.Карьялайнена. Этот диалект признавался и признается центральным в группе северных диалектов

Штейниц 1937; Баландин 1954; Терешкин 1958; Черемисина 1992). Вообще между приуральским, шурышкарским и казымским диалектами (составляющими северную группу) не наблюдается значительных расхождений в лексике и грамматике, а имеющиеся фонетические различия очень незначительны и не служат препятствием для взаимного общения. Казымский диалект весьма однороден с диалектологической точки зрения: два его говора, собственно казымский (верхнеказымский) и полноватский (усть-казымский), разнятся в минимальной степени, о чем свидетельствуют и записи фольклора, и результаты исследований филологов (Reguly/Papaj J. 1905; Hunfalvy 1875; Ahlquist 1880, 1890; Karjalainen 1905, 1913-1918; Karjalainen/Toivonen 1948; Fokos-Fuks 1910-1911, 1935, 1938; Штейниц 1937, 1939, 1942, 1950, 1951; Терешкин 1958, 1966, 1981).

С 50-60-ых гг. и по настоящее время хантыйский язык активно изучается и в Венгрии, и в Германии. Большой вклад в хантоведение внесли К.Редеи (Redei Karoly), Я.Гуя (Gulya Janos), К. Эва Шал (К. Sal Eva), Э.Вертеш (Vertes Edit), Б.Калман (Kaiman Bela), Ч.Фалуди (Faludi Cs.), П.Хайду (Hajdu Peter), Я.Пустаи (Pusztay Janos); В.Шлахтер (Schlachter W.), Г.Ганшов (Ganschow Gerhard), Г.Зауэр (Sauer Gert), Л.Хартунг (Härtung L.) и др.

В России широкомасштабное изучение хантыйского языка начинается в советский период, и связано оно с интересом к языкам народов Севера выдающихся финно-угроведов (Бубрих Д.В., Майтинская К.Е., В.Штейниц и др.). До и после войны, в 50-60 гг., основным центром изучения хантыйского языка (в СССР) был Ленинград. Здесь в разных сборниках было издано множество работ по разным аспектам хантыйского языка, в т.ч. на материале казымского диалекта. Это статьи и методические разработки Баландина А.Н., Терешкина Н.И., Хватай-Муха К.Ф., Русской Ю.Н., Лысковой H.A. и др.

С середины 70-ых гг. начинается изучение хантыйского языка (и особенно казымского диалекта) в Новосибирском научном центре Сибирского отделения Академии наук. Изучались и изучаются разные аспекты языка, прежде всего фонетика (Куркина Г.Г., Верте Л.А.) и синтаксис и глагольное словообразование (Черемисина М.И., Кошкарева Н.Б., Ковган Е.В., Соловар В.Н., Вальгамова С.И.). Результаты изложены в многочисленных статьях и диссертациях. Материал казымского диалекта использован и в монографии И.А.Канакина (1996), также представителя новосибирской школы изучения сибирских языков. Это работа сопоставительного характера, в которой подвергнуты системному анализу все фундаментальные явления фонетического и грамматического строя казымского диалекта.

При написании монографии использованы преимущественно: 1) личные записи, исследования и наблюдения автора, носителя казымского диалекта (уроженец Казыма); 2) очерк грамматики казымского диалекта В.Штейница (1937), описание обдорского диалекта, выполненное И.А.Николаевой и другие научные издания, основанные на казымском и других северных диалектах; 3) результаты исследований по морфологии глагола и синтаксису казымского диалекта, проведенных М.И.Черемисиной, Е.В.Ковган, Н.Б.Кошкаревой и другими исследователями в 1985-2009 гг. (изложенные в многочисленных статьях, учебных пособиях и монографиях), 4) словари, статьи, монографии и учебные пособия, изданные в период 1945-2007 гг. в СССР, России и за рубежом; 5) материалы окружной национальной газеты "Ханты ясац" и газеты, издающейся в Ямало-Ненецком автономном округе.

Для анализа и в качестве примеров привлекались записи на казымском диалекте (и отчасти на других северных диалектах хантыйского языка), сделанные другими исследователями и опубликованные в виде словников, словарей, а также в различных художественных изданиях и учебных пособиях. В этом случае приводимые примеры даются в графике оригинала. В примерах на латинице, если они не взяты из опубликованного источника, применяется принятая нами фонологическая (в необходимых случаях и фонетическая) транскрипция для казымского диалекта, впервые использованная в монографии "Казымский диалект хантыйского языка"

Каксин 2007). Элементы фонетической транскрипции в этом случае применяются прежде всего в отношении фонемы /е/ и ее варианта /е/, а также фонем /t/, /1/ и их вариантов /t'/, /17.

Основной полевой материал собран автором в 1987 - 2008 гг. в с. Казым Белоярского района, в Октябрьском и Нижневартовском районах в виде различных по объему текстов, а также отдельных предложений. Собранный материал частично использован в кандидатской диссертации автора (Каксин 1994).

Заключение научной работыдиссертация на тему "Средства выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке"

4.4. Выводы. Система лексических средств выражения модальности и эвиденциалыюсти в хантыйском языке

Мы уже неоднократно подчеркивали, что актуальность нашей работы определяется тем, что проблематика модальности и эвиденциальности еще не ставилась в отношении хантыйского языка. Объективная модальность содержится во всех тех высказываниях (предложениях), где содержится простая констатация факта (или вопрос) в любом временном ракурсе (или есть побуждение), и это выражено либо формой наклонения глагола, либо, при отсутствии глагольной формы, просто подразумевается некоторая временная константа, чаще всего - константа настоящего. Большинство работ по хантыйскому языку последних десятилетий опираются именно на такого рода предложения, а субъективная модальность или не учитывается, или подается как накладывающаяся на основную пропозицию. Следовательно, само описание субъективной модальности как отдельного явления в хантыйском языке - это актуальная научно-исследовательская задача. Более конкретная актуальная проблема - сам отбор и адекватное описание средств выражения субъективной модальности в хантыйском языке. В центре внимания находятся прежде всего междометия и модальные слова. Понятие лексической модальности, его соотношение с другими типами модальности, применительно к хантыйскому языку остается не вполне исследованным, что также свидетельствует об актуальности исследования. Системность в хантыйском языке, как и во всех языках, проявляется на всех уровнях. Подход в рамках теории систем (системный анализ) предполагает, что, например, эмоционально-оценочные средства языка уже (априори) представляют собой систему. В хантыйском языке системному анализу могут быть подвергнуты такие лексические единицы, как абстрактные слова, оценочные слова, модальные слова и другие. Для выработки образцов художественной, образной, выразительной речи на таком языке, как хантыйский, необходимо составление полного, большого словаря модальных слов и сочетаний, наподобие того, что предложен для якутского языка (Петров 1982, 1984 и др.).

В связи с этим возрастает практическая необходимость в проведении широкомасштабных исследований в области лексикологии хантыйского языка и создании ее теоретических основ, и не только для хантыйского, но и для всех сибирских уральских языков. Что касается абстрактных имен, то они не были предметом специального исследования ни в хантыйском, ни в мансийском, ни в самодийских языках. Сейчас исследователям хантыйского языка крайне важно представлять в виде микросистем разные лексические группы и определять их место в общей лексической системе. Другая задача — выявление способов обогащения данных лексико-семантических групп, особенно в связи с развитием языка национальной газеты "Ханты ясац". Поскольку ныне действующие словари хантыйского языка содержат недостаточно информации, авторам исследований часто необходимо дополнительно определять точную семантику многих слов. И, конечно, необходимо сопоставление с русским языком, который и сейчас остается языком межнационального общения (по крайней мере - на пространствах СНГ).

В отношении модальных слов первой встает проблема выделения этого класса, определения приблизительного их количества; затем следует приступать к классификации внутри группы и анализу микрогрупп и отдельных лексем. При первом приближении становится очевидно, что группа слов модальной семантики членится на несколько подгрупп степени участия в выражении тех или иных модальных и эвиденциальных значений. В ряде случаев члены одной подгруппы взаимосвязаны отношениями синонимии, антонимии, а с неабстрактными словами - охношениями омонимии. Синонимическая близость колеблется от абсолютного, полного тождества до довольно отдаленных семантических связей. Способы вербализации модальных и эвиденциальных значений в хантыйском языке, безусловно, должны изучаться с использованием методов когнитивной лингвистики и с привлечением данных смежных наук, а именно философии, психологии и этнографии. Но прежде всего, конечно, должен быть применен традиционный языковедческий подход с точки зрения словообразования и семантики (в частности, семной структуры). Небольшую, но определенную (замкнутую) часть такой лексики составляют служебные и модальные слова типа шег 'дело'. В частности, мы полагаем, что в это число входит и лексема и§ 'ум, толк', по крайней мере это вытекает из тех примеров, которые применительно к ней приводятся в Словаре В.Штейница ^еткг 1980: 7-8). А в словаре Н.И.Терешкина (1981) о том же слове читаем: кас (аг., тр.-юг.; 1 ед. 1асэш), кас (юг., у.-юг., у.-аг.; 1 ед. к!сэт); ка§ (сал.) желание, охота, хотение; настроение; та кюэт зг^эт 1буэпат тэп1ауэ у меня нет желания туда ехать; та к1сэт кбйауэ ]эу у меня настроение стало портиться, я стал скучать; пеугет1ата1 кюэт кб1 я соскучился по детям (Терешкин 1981: 96).

Исходя из материалов имеющихся словарей хантыйского языка в круг модальных слов хантыйского языка можно включить и все другие слова (мы бы сказали - "словечки") этого типа, как то: som 'сила; возможность', kôs 'сила; способность', sir 'возможность; способность', pis 'возможность', kôm 'время, возможность', kem 'способность; возможность'.

Подводя итоги, можно сказать, что модальные слова типа leas 'желание' являются довольно поздними образованиями (общих слов финно-угорского и даже угорского периода не находится), и это очень консервативная часть абстрактной лексики (в том смысле, что с их помощью не образуются неологизмы), хотя отдельные из них (как, напр., kas) все же включаются в сложные слова абстрактной семантики: ai wôlti kas 'времяпровождение'.

Последнее замечание очень существенно в нашем случае, потому что младописьменный хантыйский язык до сегодняшнего дня в полном своем объеме представлен в диалектах, т.е. преимущественно в разговорной форме. (О современных хантыйских диалектах мы писали достаточно много: Kaksin 1995, Дмитриева, Каксин 2000 и др.).

Ведь те тексты, которые мы используем в качестве иллюстративного материала, есть не что иное, как перенесенная на бумагу спонтанная речь, лишь в небольшой степени подвергшаяся литературной правке, в основном в смысле графики и орфографии. (По современной хантыйской графике и орфографии см.: Каксин 19956, 1996д и др. наши работы). Оценка в хантыйском языке бывает двоякого рода: с одной стороны, мы имеем проявления оценочной модальности, в том понимании, какое предложено типологами (Плунгян 2000: 309-312), с другой стороны - эмоциональную и качественную оценку, выражаемую семантически, трудно- переводимыми на другие языки словами типа "tuwrem", "silka", "%om".

Если подходить к данной проблематике с позиций коммуникативного синтаксиса, то и в этом случае субъективности находится определенное место. В одной из работ о хантыйском языке читаем: грамматика казымского диалекта хантыйского языка ориентирована на выражение коммуникативной структуры предложения: закономерности употребления всех основных морфологических категорий глагола и имени подчиняются задачам актуального членения предложения, то есть членения на тему и рему с зрения существенности передаваемой информации (Кошкарева 2002: 29) зто положение действительно и для обдорского (Николаева 1995), и в цело!*^ ддя северных диалектов хантыйского языка (Ковган 2002), а для нас важц^ то обстоятельство, что существенность передаваемой информации опред^^ т говорящий.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Нами рассмотрены лексико-грамматические средства выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке (привлекались также сопоставимые данные мансийского языка). Обсуждаемые теоретические положения по этим языковым категориям проиллюстрированы в основном материалом северных диалектов: северные диалекты хантыйского и мансийского языков лучше сохранились, больше описаны, на них больше всего разного рода литературы, в т.ч. учебной, и они прежде всего преподаются в высших учебных заведениях. Они являются основой современного литературного языка (и хантыйского, и мансийского), их и нужно исследовать как литературные хантыйский и мансийский языки, а другие диалекты должны изучаться именно как диалекты.

Отправным пунктом исследования послужила та теоретическая база, что создана нашими выдающимися отечественными и зарубежными учеными, сначала - по теории модальности, в последние три десятилетия — по теории эвиденциальности. Теперь уже можно с уверенностью утверждать, что модальность и эвиденциальность являются универсальными лексико-грамматическими категориями, в т.ч. они характерны для всех финно-угорских языков вообще, и для хантыйского и мансийского - в частности. И эти категории в разных языках обнаруживаются в разных формах, имеют в них различные средства выражения.

Будучи категориями универсальными, модальность и эвиденциальность имеют много общих черт в хантыйском и мансийском языках; в то же время имеют черты, отличающие их от категорий модальности и эвиденциальности, например, в русском языке, с которым, вольно или невольно, также идет сравнение.

Проведенный сопоставительный анализ основных модальных и эвиденциальных значений, а также средств их выражения в функционально-семантическом плане достаточно убедительно иллюстрирует существование многих типологических схождений в системе средств передачи данных значений в хантыйском и мансийском языках (а также в самодийских).

Основными компонентами поля модальности (и эвиденциальности) в хантыйском и мансийском языках являются: 1) категория наклонения глагола и глагольные времена, 2) другие глагольные формы, формы со "слитым" (временным, перфектным и модальным) значением, 3) модальные и эвиденциальные слова и словосочетания, междометия, 4) синтаксические конструкции (с участием вспомогательных глаголов, модальных глаголов и существительных). Однако не все указанные компоненты модальности (и эвиденциальности) совмещаются в сопоставляемых языках. Как известно, модальные глаголы представлены в названных языках в ограниченном количестве, и большая нагрузка по выражению этих значений падает на другие модальные слова и словосочетания, которые в хантыйском и мансийском языках частично являются общими (по происхождению), но большей частью не совпадают. Некоторые же компоненты модальности (и эвиденциальности), например, такие, как финитные причастные формы, могут рассматриваться как обязательные для поля модальности (и эвиденциальности) обоих языков.

В каждом из двух наших языков функционально-семантическое поле модальности (и эвиденциальности) характеризуется специфическими чертами структуры, что связано, в первую очередь, со спецификой грамматических подсистем, словесных форм и синтаксических конструкций, выражающих модальные (и эпистемологические) отношения (или участвующих в их выражении), со спецификой лексического и, особенно, комбинированного выражения семантики модальности (и эвиденциальности).

Вместе с тем важнейшие черты описанной нами структуры поля модальности (и эвиденциальности) в хантыйском и мансийском языках отражают общие тенденции, проявляющиеся, наряду с обско-угорскими, также и в самодийских языках. В обоих сопоставляемых языках функционально-семантическое поле модальности (и эвиденциальности) образуют разноуровневые, но равнозначные элементы языковой системы, различающиеся по системным и речевым значениям, которые выявляются при их функционировании в речи.

Имеются в виду следующие типовые признаки системно-структурной организации элементов данного поля:

1) в центре поля модальности (и эвиденциальности) в обоих языках находится грамматическая категория наклонения-времени, опирающаяся на системы грамматических форм, которые конкретизируются и модифицируются другими языковыми средствами;

2) на периферии рассматриваемых полей в хантыйском и мансийском языках существенную роль играют лексические обстоятельственные конкретизаторы модальных (и эпистемологических, или эвиденциальных) отношений. Эти рассмотренные нами элементы поля модальности (и эвиденциальности) в деталях, касающихся конкретных языковых средств, их классов и частных подсистем, отражают особенности каждого из сопоставляемых языков, а также их общие черты.

Проведенный сопоставительный анализ функционально-семантического поля модальности (и эвиденциальности) в двух языках позволяет утверждать, что для передачи модальных (и эвиденциальных) значений в обско-угорских языках широко используются глагол и его грамматические категории. Этому способствует богатая семантическая структура глагольного слова, его словообразовательные особенности, использование большого количества аффиксов, обогащающих глагольное слово новыми лексическими значениями.

В то же время сопоставительное рассмотрение средств реализации данных категорий в обско-угорских языках обнаруживает и существенные различия в способах передачи одних и тех же модальных (и эпистемологических, или эвиденциальиых) отношений средствами разных уровней языковой системы, что обусловлено, в основном, спецификой морфологической структуры хантыйского и мансийского языков.

Эти различия касаются как отдельных средств, так и целых групп средств выражения модальности (и эвиденциальности), объединенных по тем или иным признакам. Они, в свою очередь, могут иметь различные последствия. Так, наличие или полное отсутствие средств, относящихся к морфологическому уровню, влияет на объем категории модальности (и эвиденциальности). Отсутствие одних влияет иа употребительность других (так, в мансийском языке имеется форма статального антипассива, -им днъсъ, а подобная форма в хантыйском отсутствует). Модальные (и эпистемологические, или эвиденциальные) отношения в хантыйском языке выражаются совокупностью (комбинированием) различных средств, органически входящих в состав предложения, являясь основными его компонентами. К ним относятся, в первую очередь, аффиксы наклонения-времени и личные аффиксы, все вместе выражающие одновременно и предикативность, и модальность. Сюда же примыкают и модальные слова (в т.ч. слова, входящие в состав сказуемого), модальные словосочетания, а также междометия.

Однако средства выражения каждого отдельного модального (и эвиденциального) значения различаются лишь частично. Одно и то же средство может выполнять в сопоставляемых языках не одинаковые функции.

Анализ также показал, что наименее изученными в сопоставляемых языках оказались нестандартные способы выражения модальности (и эвиденциальности), а также принадлежащие модальному (эвиденциальному) полю модальные слова, словосочетания, междометия.

Необходимо отметить, что модальность (и эвиденциальность) как один из основных семантических компонентов структуры высказывания, как один из его основных признаков реализуется единицами всех уровней языковой системы - лексическими, морфологическими, синтаксическими. Тот факт, что модальность (и эвиденциальность) является обязательным признаком любого высказывания во всех естественных языках, независимо от их типологической характеристики, т.е. является языковой универсалией, позволяет априори утверждать, что модальность (и эвиденциальность) не может не быть репрезентирована в структуре языковой способности, а следовательно, имеет статус единицы языковой способности (психолингвистической единицы).

Поскольку категория модальности (и эвиденциальности) является одной из понятийных категорий, в общеязыковом плане наблюдается расхождение: так, например, морфологические средства передачи модальных (и эпистемологических, или эвиденциальных) отношений превалируют в мансийском языке, а лексические и лексико-синтаксические — в хантыйском.

Универсалии обусловлены едиными для всего человеческого сообщества способами познания и осмысления действительности, а также сущностными характеристиками языка как уникального явления.

Общая картина средств выражения модальных (и эпистемологических, или эвиденциальных) отношений, выявляемая на основе подхода к модальности и эвиденциальности как функционально-семантическим полям, оказывается намного более сложной и многообразной, чем обычный предмет анализа, определяемый ее границами как грамматической категории. Вместе с тем мы стремились показать, что в широкой сфере разнообразных средств выражения модальных (и эвиденциальных) значений существует определенная системная организация и функционально-структурная иерархия.

Полученный материал на следующем этапе обобщается индуктивным способом (от частного к общему), то есть появляется некая совокупность идей, основанных па множестве единичных, частных фактов. Создается некая теория в виде гипотезы. Например, для выделения группы гштенционалъных глаголов отбираются предложения из большого количества текстов, наподобие:

Siri lüw mäntti iñsasti narmas, mujsar müwatn, mujsar tä^etn ma wösum, muj wantsum, muj wersum 'Сначала он меня расспрашивать принялся (о том), в каких местах я побывал, я жил, что видел, что делал';

Si purajn та nömasijllum, mosag, та putarlam lüwela pitasa jisat, pa та si kús nömaslum, xLlt-isa föwtti putara yüsti 'В это время я подумываю, может, мои разговоры ему надоели, и я напрасно размышляю (над тем), каким образом его к разговору привлечь';

Tamas putrag jo% untasn si mirew jis wölupsi müg täm%ätl wölupsew wönta si juxtuptasi. Top xutisa putar ohjittil 'Благодаря таким разговорчивым людям мы и дошли до сегодняшних дней. Только как разговор начать?'

Imultijn numasn si juyatsajum pa ma lüwtti iñsasti si pitssm 'И вот меня осенило, и я начал его расспрашивать'.

Понятие лексической модальности, его соотношение с другими типами модальности, применительно к хантыйскому языку остается не исследованным, что, безусловно, свидетельствует об актуальности исследования в этом направлении. Системность в хантыйском языке, как и во всех языках, проявляется на всех уровнях, в т.ч. на лексическом уровне. Подход в рамках теории систем (системный анализ) предполагает, что, например, эмоционально-оценочные средства языка уже (априори) представляют собой систему. В хантыйском языке системному анализу могут быть подвергнуты такие лексические единицы, как абстрактные слова (среди них есть и модальные), оценочные слова, модальные сочетания и другие. Но в целом относительно модальных и эвиденциальных слов и сочетаний можно сказать следующее: часть из них могут появляться в конструкциях и с модальной семантикой, и с эвиденциальной семантикой: Liw xysela lugatl'amati, nss, кот änt täj-l-um; nin xusana — wön wsr! 'К ним я даже забежать не могу; к вам — нечего и говорить!' (предложение с модальным значением отсутствия возможности, но в нем фигурирует эвиденциальное слово nes, в данном случае теряющее свое обычное значение 'оказывается', выполняющее другую функцию - усилительную);

1шет, то$щ, ха1е\уа! ]ихаМ1 \vsri м>5Ы-а1\ 'Жеыа моя, возможно, завтра приехать намерена!' (букв.: приехать дело ее есть, оказывается', в предложении с эвиденциальным значением 'известно(го) от третьего лица' использовано также модальное слово со значением возможности, предположения тояаг} 'может; может быть; возможно').

Группы абстрактных слов и модальных слов пересекаются: безусловно, часть модальных слов — это слова с абстрактной семантикой. Но на первом этапе составления большого словаря хантыйского языка, к необходимости подготовки и издания которого мы должны приступить в ближайшее время, основное внимание необходимо уделить выявлению модальных и модально окрашенных лексических единиц.

Итак, во всех современных языках (и финно-угорских в том числе) выделяются особые слова, называемые модальными. Эти слова бывают двоякого рода: первую группу составляют модальные глаголы, имена, слова других частей речи, изменяющиеся по тем категориям, которые имеются у той или иной части речи, а во вторую входят неизменяемые слова вводного типа. Эти слова грамматически не связаны с другими словами в предложении и выделяются в нем особой интонацией. Это - специфическая категория слов, которая используется в языке для выражения субъективно-модальных значений - точки зрения говорящего на отношение высказывания к действительности. Наконец, обе эти группы слов входят составной частью в разряд лексических средств выражения модальности, который составляют также междометия, повторы, связанные словосочетания, фразеологизмы.

Системность в хантыйском языке, как и во всех языках, проявляется на всех уровнях. Подход в рамках теории систем (системный анализ) предполагает, что, например, эмоционально-оценочные средства языка уже (априори) представляют собой систему. В хантыйском языке системному анализу могут быть подвергнуты такие лексические единицы, как абстрактные слова, оценочные слова, модальные слова и другие.

В каждом языке есть (правда, иногда какие-то отсутствуют, но компенсируются) некие сущности, которые лингвисты называют категориями. (Отсутствие каких-то категорий не менее значимо, чем их наличие). Вообще термин "категория" является многозначным: к числу категорий можно отнести даже части речи — классы слов, выделяемые на основании общности их лексических и грамматических свойств. К примеру, в большинстве языков, в которых выделяются части речи, есть категория глагола - класса слов, выражающих действие, совершаемое лицом (или предметом) в определенное время, и такого рода слова являются в предложении по преимуществу сказуемыми. Но наиболее часто говорят о грамматических категориях, т.е. системах противопоставленных друг другу рядов грамматических форм с однородными значениями. Например, тот же глагол в первую очередь характеризуется грамматической категорией времени. Бывают, однако, и лексические категории, например, категория синонимов — слов с близкими значениями. Во всех этих случаях, разумеется, речь идет о разного рода категориях, а также существуют и смешанные, или сложные, категории. Например, объединяя в одном понятии "лексическое" и "грамматическое", можно говорить о семантико-грамматических категориях, и по традиции такие категории называются наиболее абстрактными терминами типа русских "персональность", "залоговость", "темпоральность". В этом же ряду стоит и термин "модальность". В абсолютном большинстве языков основным способом формализации модальности признается глагольное наклонение. (Одна из целей нашего исследования - не подвергая сомнению их статус, пристальнее рассмотреть участие форм косвенных наклонений хантыйского языка в сфере субъективной модальности).

Таким образом, исходя из сказанного, модальность представляется семантико-грамматической категорией, причем в иерархии, т.е. в иерархическом представлении категорий, она стоит выше, чем категория наклонения, которая является только грамматической.

С другой стороны, модальность можно рассматривать как сферу языка, тесно связанную с оцеиочностъю и с субъективностью, причем с разными типами как оценки, так и субъективности. (Различают субъективность в языке как в явлении и субъективность конкретного языка).

Наша работа относится к тому ряду исследований, которые связаны с изучением взаимодействия языковых категорий и единиц, а также их соотношения с неязыковыми факторами (в процессе речевой деятельности). Последнее замечание очень существенно в нашем случае, поскольку младописьменный хантыйский язык до сегодняшнего дня в полном своем объеме представлен в диалектах, т.е. преимущественно в разговорной форме. (О современных хантыйских диалектах мы уже писали неоднократно; см, напр.: Какшп 1995, Дмитриева, Каксин 2000). Даже те тексты, которые мы используем в качестве иллюстративного материала, есть не что иное, как перенесенная на бумагу спонтанная речь, лишь в небольшой степени подвергшаяся литературной правке, в основном в смысле графики и орфографии. (По современной хантыйской графике и орфографии см.: Каксин 1995, Каксин 1996 и др. наши работы).

В предшествующих работах мы формулировали наше понимание модальности, исходя из тезиса о многообразии средств выражения модальности применительно к хантыйскому языку (Каксин 1995, 1996, 1997 и др. наши работы). Мы полагали, что модальность — это та семантика, которая выражается прежде всего морфологическими формами глагольных наклонений (хотя у этих наклонений и нет собственного показателя в глагольной словоформе) и некоторыми специализированными лексемами, которые обычно употребляются при глаголе (типа 1б1д 'бы') или в качестве вводных слов (типа тозац 'может быть'). При таком узком круге рассматриваемых модальных средств само понятие модальности обрисовывается в самых общих чертах: это оценка ситуации говорящим как реальной (существующей в том или ином временном измерении) или нереальной (предположительной, возможной, необходимой).

Таким образом, эвиденциальность (так же как и модальность) может быть

разделена на объективную и субъективную, и объективная эвиденциальность присутствует лишь в тех языках, в которых есть специальные формы, не совпадающие с формами модальных наклонений. В хантыйском языке мы видим именно эту ситуацию, и применительно к хантыйским формам на -ш и -t (причастным по происхождению) в роли конечного сказуемого мы и говорим о формах эвидеициальных наклонений.

Теперь, когда мы таким образом определились с пониманием модальности и эвиденциальности, понятно, что существенно расширяется круг средств, подпадающих под определение - это выразители модальных и эвидеициальных значений (в хантыйском языке). В будущем нам придется еще много говорить о модальности и эвиденциальности в хантыйском языке в связи с интонационными средствами. Однако по завершении данного исследования мы можем делать выводы только на результатах анализа грамматических, лексико-грамматических и лексических средств хантыйского языка, только в самом общем виде постулируя очень важную роль ударения и интонации.

Функционально-семантическое мегаполе модальности/ эвиденциальности в хантыйском языке состоит из двух полей: модальности и эвиденциальности. Они автономны, поскольку ядерные формы их выражения - а это глагольные формы - различны по своему происхождению и по своей парадигме, т.е. показателям, следующим после основы глагола.

Объективная и субъективная модальность в хантыйском языке различаются по свойству обязательности/ необязательности и по наличию/ отсутствию вербально выраженного отношения говорящего к сообщаемому. Такое же разделение на объективную и субъективную разновидности действует и в сфере эвиденциальности.

Функционально-семантическое поле модальности в хантыйском языке состоит из двух основных субполей: возмоэюности/ невозмолсности и необходимости. Они автономны, хотя и тесно взаимосвязаны: во-первых, общей основой ситуаций возможности и необходимости, как и ряда других, является семантика потенциальности; во-вторых, ситуации возможности и необходимости являются ситуациями модальной оценки, в которых есть субъект, объект, основание и средства оценки. Различие же между возможностью и необходимостью связано со степенью детерминированности предметной ситуации.

Перфектное значение в хантыйском языке выражается и формами индикатива (поле модальности), и формами неочевидного наклонения (поле эвиденциальности). При выражении перфектности индикативом определяющую роль играют глагольное окружение и контекст, а при выражении перфектности формами неочевидного наклонения решающее значение имеет семантика глагольной основы.

Оптативностъ в хантыйском языке является одним из значений, образующих категорию коммуникативной рамки высказывания (или типов предложения по цели высказывания). В хантыйском языке выделяется синтаксическая категория оптатива (как наклонения), и это наклонение следует отнести к другому ряду наклонений, нежели наклонения, действующие в сферах повествовательности и вопросительности.

Достоверность в хантыйском языке представляет собой субъективную модальность, выражаемую собственными специфическими средствами. Наряду с другими случаями внутри данного типа модальности специально обозначается предметная ситуация, когда у говорящего нет достоверных знаний о положении дел и он может лишь допустить наличие связи между субъектом и признаком (субъективная возможность) или сделать умозаключение о необходимости этой связи (субъективная необходимость).

В хантыйском, как в любом естественном языке, представлена система средств выражения языковой модальности, и эту систему мы стремились исследовать. Рассмотрение и анализ этих средств показывает, что у хантыйского языка имеется достаточно много способов, чтобы выражать желание, намерение, возмоэ/сность, необходимость, долженствование и другие модальные значения, а также их варианты и оттенки. Причем в этой сфере есть различия и между диалектами хантыйского языка, так что задачей исследователя является и сопоставительное изучение и описание яоугей модальности в разных диалектах (правда, не по всему полю, а лишь ца отдельных участках - там, где наблюдается существенная разниц^) Например, в ваховском диалекте специфическими являются форзмЬ1 предположительного наклонения (Терешкин 1958: 330), в других диалектах заменяемые аналитическими конструкциями. Но само понятие аналитических синтаксических конструкций возникает в связи разграничением зависимой/ независимой предикации, в сфере полипредикативного синтаксиса. Синтетические и аналитические фороухы глагола по первоначальной своей роли выступают в предложении конечным сказуемым, и с ними и связано (к ним и привязано) выражение основных модальных и эвиденциальных значений.

Рассмотрев множество предложений хантыйского языка на предает выражения указанных значений, мы видим, что некоторые определенного рода значения можно объединить в одну группу в качестве модальных. Другими словами, наблюдается категориальное семантическое единство между названными значениями (возможность, необходимость, желательность и т.п.). И потому в работах по самым разным языкам "модальность" сохраняется как признанный предмет лингвистического анализа, как единая языковая категория; таковой она является и в нашей работе. Это с одной стороны.

С другой стороны: в обсуждении уже не одной, а целого ряда языковых категорий, связываемых с понятием модальности, очевидно, проявляется фактор межкатегориальной связи (темпоральность-модальность, аспектуальность-модальность, модальность-оценочность и т.д.). Так возникают частные типы модальности, входящие в разные "ряды". Иначе можно сказать так: подсистемы модальных значений, выделяемых по разноаспектным признакам (объективности или субъективности), частично пересекаются, так что возможны случаи, когда одно и то же значение (в зависимости от того, в каком аспекте оно рассматривается), входит в разные ряды. Так, повелительность, с одной стороны, может быть отнесена к ряду значений, связанных с понятием потенциальности, а с другой - включается в ряд значений, охватываемых понятием коммуникативной установки высказывания (ср. традиционное соотнесение повествовательных, вопросительных и побудительных высказываний). К тем же двум рядам может быть отнесено значение желательности (оптативности):

Min ja kürn ра aj nörum söpa manlumn 'Мы двое вполне и пешком через болотце пошли бы' (это потенциально, или осуществимо, и мы так хотим);

Nin kürn aj ñorum söpa mäntatn lölq (mäniatn ki). 'Вы двое и пешком бы через болотце пошли бы' (желание говорящего, косвенное побуждение к действию).

Таким образом, из всей истории вопроса вытекает, что общность между рассматриваемыми модальными значениями сочетается с далеко идущими расхождениями. Но это не является поводом отменять тезис о единстве категории модальности: такова диалектика языка (и лингвистического сознания исследователей).

Список научной литературыКаксин, Андрей Данилович, диссертация по теме "Языки народов Российской Федерации (с указанием конкретного языка или языковой семьи)"

1. Адмони В.Г. Основы теории грамматики. М.-Л.: Наука, 1964.

2. Адмони В.Г. Грамматический строй как система построения и общая теория грамматики. Л., 1988.

3. Анисимова О.В. Модальные слова и словосочетания в современном марийском языке. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Йошкар-Ола, 2007.

4. Аристотель. Метафизика// Сочинения: В 4 т. М., 1976. - Т. 1.

5. Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка: Событие: Факт. М., 1988.

6. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. — М., 1966.

7. Баландин А.Н. О языках и диалектах ханты // В помощь учителю школ Крайнего Севера. Вып. 5. Л.: Учпедгиз, 1955. - С.75-90.

8. Баландин А.Н. Изучение обско-угорских языков в советский период. -Ученые записки ЛГПИ им. А.И.Герцена. Т.167. Л., 1960. - С.47-70.

9. Баландин А.Н., Вахрушева М.П. Мансийский язык: Учебное пособие для педагогических училищ. Л., 1957.

10. Баландина М.П. О некоторых явлениях грамматикализации лексических элементов в обско-угорских языках в связи с именами действия // XXIII Герценовские чтения: Филологические науки / ЛГПИ им. А.И.Герцена. Л.: 1970. -С.212т213.

11. Баландина М.П. О грамматикализации лексических элементов в обско-угорских языках // Языки и фольклор народов Крайнего Севера / ЛГПИ им. А.И.Герцена. Л., 1973. - С.204-212.

12. Баландина М.П. Обстоятельственные предложения времени в хантыйском языке // Вопросы лексики и грамматики языков народов Крайнего Севера. — Л.: 1983. С.97-100.

13. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка / Перевод с франц. — М.: Изд-во литературы на иностранных языках, 1955.

14. Баскаков H.A. О категориях наклонения и времени в тюркских языках // Структура и история тюркских языков. М.: Наука, 1971. - С.72-80.

15. Баскаков H.A. Диалект лебединских татар-чалканцев (куу-кижи). — М., 1985.

16. Белошапкова В.А. Современный русский язык: Синтаксис. — М., 1977.

17. Беляева Е.И. К проблеме лексико-грамматических полей в языке: (на материале микрополей возможности и вынужденности в английском и русском языках): Автореф. дис. . канд. филол. наук. Воронеж, 1977.

18. Беляева Е.И. Возможность // Темпоральность. Модальность / В серии: Теория функциональной грамматики / Отв. редактор — А.В.Бондарко. Л., 1990. - С.126-142.

19. Бирюлин Л. А., Корди Е.Е. Основные типы модальных значений, выделяемых в лингвистической литературе // Теория функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность / Отв. ред. А.В.Бондарко. Л., 1990. - С.67-71.

20. Бондаренко В.Н. Аналитические и синтетические способы выражения модальности в немецком языке. Иностранные языки в школе. 1978. № 4. -С.31-37.

21. Бондаренко В.Н. Виды модальных значений и их выражение в языке. -Филологические науки. 1979. № 2. С.54-61.

22. Бондаренко В.Н. Об адекватности перевода модальных значений с немецкого языка на русский и наоборот. — Иностранные языки в школе. 1981.6. С.13-17.

23. Бондарко A.B. Система времен русского глагола: (В связи с проблемой функционально-семантических и грамматических категорий). Автореф. дис. . докт. филол. наук. Л., 1968.

24. Бондарко A.B. Грамматическая категория и контекст. — Л.: Наука, 1971.

25. Бондарко A.B. Понятийные категории и языковые семантические функции в грамматике // Универсалии и типологические исследования. М.: Наука, 1974. — С.54-78.

26. Бондарко A.B. Теория морфологических категорий. Л.: Наука, 1976.

27. Бондарко A.B. Функциональная грамматика. Л.: Наука, 1984.

28. Бондарко A.B. Предисловие. Темпоральность. Вступительные замечания о модальности. // Темпоральность. Модальность / В серии: Теория функциональной грамматики / Отв. ред. А.В.Боидарко. — Л., 1990. С.3-67.

29. Бубрих Д.В. Сравнительная грамматика финно-угорских языков в СССР // Советское финно-угроведение. T.I. Л., 1948. — С.47-80.

30. Бубрих Д.В. Грамматика литературного коми языка. Л.: Изд-во ЛГУ, 1949.

31. Булыгина Т.В., Крылов С.А. Понятийные категории // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. редактор В.Н.Ярцева. М., 1990. - С.385-386.

32. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). — М., 1997.

33. Бахтин Н.Б. Языки народов Севера в XX веке: очерки языкового сдвига. -СПб., 2005.

34. Вербов Г.Д. Диалект лесных ненцев // Самодийский сборник. -Новосибирск, 1973. С.4-19.

35. Виноградов В. В. О категории модальности и модальных словах в русском языке // Труды Ин-та русского языка АН СССР. М,- Л., 1950.

36. Виноградов В. В. Русский язык: Грамматическое учение о слове. 2-е изд. -М., 1972.

37. Виноградов В.В. Избранные труды: Исследования по русской грамматике. -М, 1975.

38. Володин А.П. Ительменский язык. Л., 1976.

39. Володин А.П. О примате позиции языкового знака над его экспонентом // Типологические обоснования в грамматике: К 70-летию профессора В.С.Храковского/Отв. ред. А.П.Володин. -М.: Знак, 2004. С. 131-144.

40. Володин А.П., Храковский B.C. Типология морфологических категорий глагола (на материале агглютинативных языков) // Типология грамматических категорий. — М.: Наука, 1975. — С.170-196.

41. Володин А.Г1., Храковский B.C. Об основаниях выделения грамматических категорий (время и наклонение) // Проблемы лингвистической типологии и структуры языка. М., 1977. - С.42-54.

42. Володин А.П., Храковский B.C. Особенности строения императивной парадигмы в сопоставлении с индикативной (на материале агглютинативных языков). Советская тюркология. — 1978. №6. - С.3-15.

43. Володин А.П., Храковский B.C. Типология императива в финно-угорских и самодийских языках. Советское финно-угроведение. XXII. 1986. - С.18-24.

44. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М., 1985.

45. Гак В.Г. Аналитизм // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. - С.31.

46. Гильфанов Р.Т. Лексико-грамматические средства выражения модальности в разноструктурных языках (на материале татарского и немецкого языков). — Тюмень, 2006.

47. Горелова Л.М. Лингвистические основы методики изучения видо-временных форм эвенкийского глагола. Автореферат дис. . канд. филол. наук.-М., 1975.

48. Грамматика киргизского литературного языка. 4.1: Фонетика и морфология. Фрунзе, 1987.

49. Грамматика мордовских языков: Фонетика, графика, орфография, морфология / Отв. ред. Д.В.Цыганкин / Мордовский государственный университет. Саранск, 1980.

50. Грамматика русского языка. Т.1. Фонетика и морфология. М.: Изд-во АН СССР, 1952.

51. Грамматика русского языка. Т. II: Синтаксис. М., 1954. - Ч. I.

52. Грамматика современного русского литературного языка / Отв. ред. ШО.Шведова. М., 1970.

53. Груздева Е.Ю. Повелительные предложения в нивхском языке // Типология императивных конструкций. СПб., 1992. - С.55-63.

54. Гуя Я. Морфология обско-угорских языков // Основы финно-угорского языкознания: Марийский, пермские и угорские языки. — М., 1976. — С.277-332.

55. Деваев С.З., Цыганкин Д.В. Очерк сравнительной грамматики мордовских (мокшанского и эрзянского) литературных языков. — Саранск, 1975.

56. Демина Е.И. Пересказывательные формы в современном болгарском литературном языке // Вопросы грамматики болгарского литературного языка. -М., 1959.

57. Дешериева Т.Н. Категория модальности в нахских и иноструктурных языках.-М., 1988.

58. Дмитриева Т.Н., Каксин А.Д. Диалекты и говоры хантыйского языка // Югория: Энциклопедия. T.I. Ханты-Мансийск-Екатеринбург, 2000. -С.281-282.

59. Елисеев Ю.С. Финско-русско-финский словарь / В сер.: Маленькие желтые словари от Gummerus. Jyvaskyla, 1999.

60. Есперсен О. Философия грамматики. -М., 1958.

61. Животиков П.К. Очерк грамматики хантыйского языка (среднеобский диалект). — Ханты-Мансийск, 1942.

62. Золотова Г.А. Очерк функционального синтаксиса русского языка. М., 1973.

63. Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., 1982.

64. Иванова И.П. Вид и время в современном английском языке. Л., 1961.

65. Игушев Е.А. Введение в финно-угроведение: Учебное пособие / Югорский государственный университет. Ханты-Мансийск, 2006.

66. Ильенко С.Г. Персонализация как важнейшая сторона категории предикативности // Теоретические проблемы синтаксиса современных европейских языков. — Л., 1975.

67. Казакевич О., Николаева И. Хантыйский язык // Письменные языки мира: Языки РФ. Социолингвистическая академия. Книга 2. — М.: Academia, 2003. — С.527-553.

68. Каксин А.Д. Система значений категории неочевидного наклонения в хантыйском языке // Морфология глагола и структура предложения / ИИФФ СО АН СССР; НГУ. Новосибирск, 1990. - С. 106-114.

69. Каксин А.Д. Категория наклонения в хантыйском языке (формы и функции). Дис. . канд. филол. наук. Новосибирск, 1994.

70. Каксин А.Д. Способы выражения достоверности в казымском диалекте хантыйского языка. Lingüistica Uralica. - XXXII. 1996. №4. - С.278-282.

71. Каксин А.Д. Казымский диалект хантыйского языка (общая характеристика и фонология) // Ханты-Мансийский автономный округ: историко-культурная и социально-экономическая характеристика в аспекте создания региональной энциклопедии. Тюмень, 1997. - С.63-71.

72. Каксин А.Д. Категория наклонения-времени в северных диалектах хантыйского языка. Томск, 2000.

73. Каксин А.Д., Чертыкова М.Д. О лексико-семантической группе глаголов эмоции (на примере хакасского и хантыйского языков) // Урал-Алтай: через века в будущее. Материалы Всероссийской научной конференции (г.Уфа, 1 -5 июня 2005 года). Уфа, 2005. - С.47-50.

74. Каксин А.Д. О некоторых лексических средствах выражения оптагивности в хантыйском языке. — Lingüistica Uralica. 2003. XXXIX. 2. С.94-99.

75. Кастрен А. Опыт перевода остяцкой грамматики с кратким словарем. -Тобольск: Тип. Епарх. Братства, 1902. 125 с.

76. Касевич В.Б. Элементы общей лингвистики. М., 1977.

77. Касевич В.Б. Семантика. Синтаксис. Морфология. -М., 1988.

78. Катагощина H.A., Вольф Е.М. Сравнительно-сопоставительная грамматика романских языков. Иберо-романская подгруппа. — М., 1968.

79. Кибардина Т.М. Средства выражения модальности в удмуртском языке. Автореферат дисс. . канд. филол. наук. — Ижевск, 2003.

80. Ковган Е.В. Способы выражения кореферентности в хантыйском тексте // Языки коренных народов Сибири: Сборник научных трудов. Вып. 12 / Отв. редакторы Н.Б.Кошкарева, И.В.Октябрьская / ИФ СО РАН; НГУ. -Новосибирск: Изд-во НГУ, 2002. С.3-28.

81. Козинцева H.A. Временная локализованность действия и ее связи с аспекту ал ьными, модальными и таксисными значениями / Отв. ред. A.B. Бондарко. JL, 1991.

82. Козинцева H.A. Категория эвиденциальности (проблемы типологического анализа). Вопросы языкознания. — 1994. № 3. — С.92-104.

83. Козырев В.В. Актуализационные признаки безглагольных побудительных высказываний в современном русском языке // Функциональный анализ грамматических форм и конструкций. Л., 1988.

84. Коркина Е.И. Наклонения глагола в якутском языке. М., 1970.

85. Корнилов O.A. Языковые картины мира как производные национальных менталитетов. 2-е изд., исправл. и доп. — М., 2003.

86. Кошелев А.Д. О языковом концепте 'долг' // Языки этики / В сер.: Логический анализ языка. М., 2000. - С. 119-124.

87. Кошкарева Н.Б. Модальное сказуемое в хантыйском языке (на материале казымского диалекта) // Компоненты предложения (на материале языков разных систем): Сборник научных трудов. Новосибирск, 1988. - С.33-38.

88. Кошкарева Н.Б(. К вопросу об инфинитиве в хантыйском языке // Морфология глагола и структура предложения: Сборник научных трудов. -Новосибирск, 1990. -С.79-92.

89. Кошкарева Н.Б. Конструкции с инфинитными формами глагола в хантыйском языке. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. Новосибирск, 1992.- 14 с.

90. Кошкарева Н.Б. Местоимения в хантыйском языке // Международный симпозиум по дейктическим системам и квантификации в языках Европы и Северной и Центральной Азии: Тезисы докладов / Удм. гос. ун-т. Ижевск, 2001. - С.111-114.

91. Кошкарева Н.Б. Коммуникативная парадигма хантыйского предложения // Языки коренных народов Сибири: Сборник научных трудов. Вып. 12 / Отв. редакторы Н.Б.Кошкарева, И.В.Октябрьская / ИФ СО РАН; НГУ. -Новосибирск: Изд-во НГУ, 2002. С.29-44.

92. Кошкарева Н.Б. Образцы текстов на сургутском диалекте хантыйского языка (тром-аганский говор) // Языки коренных народов Сибири. Вып. 13. Экспедиционные материалы / Ответственные редакторы Н.Б.Кошкарева, Н.Н.Широбокова. Новосибирск, 2004.

93. Крейнович Е.А. Исследования по юкагирскому языку. JL, 1982.

94. Кронгауз М.А. Семантика: Учебник для вузов. М., 2001.

95. Кузнецова Н.Г. О категории залога в селькупском языке. — Советское финно-угроведение. — 1987. №3. — С. 192-203.

96. Кузнецова Н.Г. К вопросу об эволюции категории наклонения в диалектах селькупского языка. Lingüistica Uralica. - XXVII. 1991. №4. — С.256-271.

97. Кузнецова Н.Г. Грамматические категории южноселькупского глагола. — Томск, 1995.

98. Кузьмина И.Б. Предикативное употребление причастных форм // Синтаксис причастных форм в русских говорах / И.Б.Кузьмина, Е.В.Немченко. М., 1971.

99. Кузьмина А.И. Грамматика селькупского языка. Часть I: Селькупы и их язык. Новосибирск, 1974.

100. Кузьмина А.И. Грамматика селькупского языка. 4.2. Л., 1976.

101. Кюннап А. Склонение и спряжение в самодийских языках (сравнительно-исторический анализ первичных словоизменительных суффиксов). Автореферат дисс. . доктора филол. наук. — Тарту, 1974.

102. Лебедева Г.Ф. Употребление глагольных форм прошедшего времени совершенного вида в перфектном значении в современном русском литературном языке // Вопросы истории русского языка. — М., 1959. С.208-226.

103. Лингвистический энциклопедический словарь / Главный редактор В.Н.Ярцева. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с.

104. Лыскова H.A. Именное сказуемое в обско-угорском предложении. -Советское финно-угроведение. 1986. №2. - С. 128-137.

105. Лыскова H.A. Подлежащее и сказуемое в хантыйском и мансийском языках. Автореферат дисс. . канд. филол. наук.-Тарту, 1988.

106. Лыскова H.A. Семантика падежа в обско-угорских языках. С.-Пб: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2003. — 248 с.

107. Ляпон М.В. Модальность // Лингвистический энциклопедический словарь. -М., 1990. С.303-304.

108. Майтинская К.Е. Введение //Языки народов СССР. Т.З: Финно-угорские и самодийские языки. — М.: Наука, 1966. С.9-26.

109. Майтинская К.Е. Местоимения в языках разных систем. М.: Наука, 1969. -308 с.

110. Майтинская К.Е. Служебные слова в финно-угорских языках. М., 1982.

111. Маслов Ю.С. Грамматика болгарского языка. М., 1981.

112. Михайлова В.А. Реализация категории эвиденциальности в немецком и русском языках. Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. №2. 2009. - С.171-177.

113. Морева JI.В. Повествовательный аорист в среднеобских говорах селькупского языка // Вопросы енисейского и самодийского языкознания. — Томск, 1983.-С.112-117.

114. Немысова Е.А., ред. Хантыйский язык: Учебник для педагогических училищ. Л.: Просвещение, 1988.

115. Николаева И.А. Обдорский диалект хантыйского языка. — М.; Гамбург, 1995. (Mitteilungen der Societas Uralo-Altaica. 15).

116. Осипова O.A., Шаламова Н.Н. Суффиксы залогового и видового значения в васюганском диалекте хантыйского языка. — Lingüistica Uralica. 2001. № 1.- С.34-46.

117. Основы финно-угорского языкознания. Марийский, пермские и угорские языки. М.: Наука, 1976. - 464 с.

118. Очерки селькупского языка. T.I: Тазовский диалект / А.И.Кузнецова, Е.А.Хелимский, Е.В.Грушкина. -М., 1980.

119. Петров Н.Е. Модальные слова в якутском языке // Сибирский тюркологический сборник: Сборник научных трудов / ИИФФ СО АН СССР.- Новосибирск, 1976. С.49-59.

120. Петров Н.Е. О содержании и объеме языковой модальности. — Новосибирск, 1982.

121. Петров Н.Е. Модальные слова в якутском языке. Новосибирск, 1984.

122. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1956.

123. Плунгян В.А. К определению результатива (универсальна ли связь результатива и предельности?). Вопросы языкознания. - 1989. №6. - С.55-63.

124. Плунгян В.А. Проблемы грамматического значения в современных морфологических теориях (обзор) // Семиотика и информатика. Вып. 36. -М., 1998. С.324-386.

125. Плунгян В.А. Общая морфология: Введение в проблематику: Учебное пособие. М.: Эдиториал УРСС, 2000. - 384 с.

126. Потанина О.С. Способы языковой реализации абстрактных понятий в диалектах хантыйского языка (в сопоставлении с языками неродственных семей). Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Томск, 2006. - 22 с.

127. Прокофьева Е.Д. Селькупский язык // Языки народов СССР. Т.З: Финно-угорские и самодийские языки. М.: Наука, 1966. - С.396-416.

128. Плоткин В.Я. Строй английского языка. — М., 1989.

129. Поляков O.E. Русско-мокшанский разговорник. 2-е изд., доп. — Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1993. 160 с.

130. Ризаев Б.Х. Аспектная семантика временных форм немецкого глагола. Автореф. дисс. . доктора филол. наук. СПб., 1992.

131. Рудакова Г.А. Семантические типы предложений со сказуемым, выраженным кратким страдательным причастием, и их положение в русской синтаксической системе. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. -М., 1986.

132. Сенгепов A.M. Введение. Глагол // Хантыйский язык: Учебник для педучилищ. Л., 1988.

133. Серебренников Б.А. К проблеме типов лексической и грамматической абстракции // Вопросы грамматического строя. — М., 1955. — С.54-73.

134. Серебренников Б.А. Категории времени и вида в финно-угорских языках пермской и волжской групп. -М., 1960.

135. Серебренников Б.А. Основные линии развития падежной и глагольной систем в уральских языках. — М., 1964.

136. Серебренников Б.А. Вероятностные обоснования в компаративистике. — М., 1974.

137. Серебренников Б.А. О материалистическом подходе к явлениям языка. — М., 1983.

138. Скрибник Е.К. К вопросу о неочевидном наклонении в мансийском языке (структура и семантика) // Языки коренных народов Сибири: Сборник научных трудов. Вып. 4. Новосибирск, 1998. - С.197-215.

139. Смирницкий А.И. Морфология английского языка. М., 1959.

140. Соболев А.Н. О предикативном употреблении причастий в русских диалектах. Вопросы языкознания. 1998. № 5. - С.74-89.

141. Сорокина И.П. Энецкий перфект. Советское финно-угроведение. - 1980. №3. - С.212-215.

142. Сыромятников H.A. Система времен в новояпонском языке. М., 1971.

143. Сытов А.П. Категория адмиратива в албанском языке и ее балканские соответствия // Проблемы синтаксиса языков балканского ареала. — JL, 1979.

144. Темпоральность. Модальность / В сер.: Теория функциональной грамматики / Отв. редактор А.В.Бондарко. Л., 1990.

145. Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Л., 1987.

146. Теория функциональной грамматики: Темпоральность. Модальность / Отв. редактор А.В.Бондарко. Л., 1990.

147. Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость / Отв. редактор А.В.Бондарко. — СПб., 1991.

148. Терешкин Н.И. Очерки диалектов хантыйского языка. 4.1. Ваховский диалект. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1961.-204 с.

149. Терешкин Н.И. Словарь восточнохантыйских диалектов. Л.: Наука, 1981.- 542 с.

150. Терешкин Н.И. О некоторых особенностях ваховского, сургутского и казымского диалектов хантыйского языка // В помощь учителю школ Крайнего Севера. Вып. 8. Л., 1958. - С.319-330.

151. Терешкин Н.И. Хантыйский язык // Языки народов СССР. Т.З: Финно-угорские и самодийские языки. М., 1966. - С.319-342.

152. Терещенко Н.М. Ненецко-русский словарь / С приложением краткого грамматического очерка ненецкого языка. — М., 1965.

153. Терещенко Н.М. К вопросу о 1ЧотепуегЬа в свете данных самодийских языков // Вопросы советского финно-угроведения: Языкознание. Саранск, 1972. — С.70-77.

154. Терещенко Н.М. Синтаксис самодийских языков: Простое предложение. — Л., 1973.

155. Терещенко Н.М. Нганасанский язык. — Л., 1979.

156. Тумашева Д.Г. Татарский глагол (опыт функционально-семантического исследования грамматических категорий): Учебное пособие. Казань, 1986.

157. Тураева З.Я. Категория времени. Время грамматическое и время художественное (на материале английского языка): Учебное пособие. М., 1979.

158. Тураева З.Я. Лингвистика текста и категория модальности. Вопросы языкознания. - 1994. №3. - С. 105-114.

159. Философская энциклопедия. М., 1969. — Т. II.

160. Философский энциклопедический словарь (ФЭС). -М., 1983.

161. Федюнева Г.В. Морфемный состав и морфологический тип коми языка. — Серия препринтов "Научные доклады". Вып. 294 / Коми научный центр УрО РАН. Сыктывкар, 1992. - 36 с.

162. Феоктистов А.П. Мордовские языки // Основы финно-угорского языкознания: Прибалтийско-финские, саамские и мордовские языки. М., 1975. - С.248-345.

163. Фильченко АЛО. К вопросу об отыменном глаголообразовании в хантыйском языке // Проблемы документации исчезающих языков и культур. Уфа: Восточный университет, 1999. - С.230-237.

164. Хайду П. Уральские языки и народы. М.: Прогресс, 1985. - 430 с.

165. Хантыйский глагол: Методические указания к курсу "Общее языкознание" / М.И.Черемисина, Е.В.Ковган. Новосибирск, 1989.

166. Хантыйский язык. Учебник для учащихся педагогических училищ / Под редакцией Е.А.Немысовой. Д.: Просвещение, 1988. — 224 с.

167. Хелимский Е.А. Селькупский язык // Языки мира: Уральские языки. — М.: Наука, 1993. С.356-372.

168. Хелимский Е.А. Хантыйский язык // Красная книга народов России: Энциклопедический словарь-справочник / Гл. ред. В.П.Нерознак. М., 1994.

169. Хонти JI. Хантыйский язык // Языки мира: Уральские языки. — М.: Наука, 1993. С.301-319.

170. Хонти JI. Ваховский диалект хантыйского языка // Народы СевероЗападной Сибири. Сборник научных трудов. Вып.2. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1995. - С.3-22.

171. Храковский В.С. (ред.). Типология императивных конструкций. СПб., 1992.

172. Храковский В.С., Володин А.П. Семантика и типология императива: Русский императив. JL, 1986.

173. Цейтлин С.Н. Необходимость // Темпоральность. Модальность / В сер.: Теория функциональной грамматики / Отв. ред. А.В.Бондарко. Л., 1990. -С.142-156.

174. Цыганкин Д.В. Эволюционные изменения морфологических элементов в истории мордовских языков // Актуальные вопросы мордовского языкознания. Саранск, 1988. - С. 12-20.

175. Цыпанов Е.А. Дополнения к парадигме II прошедшего времени в коми языке. Lingüistica Uralica. XXVIII. 1992. №1. - С.24-31.

176. Цыпанов Е.А. "Степени действия" глагола в коми языке. Lingüistica Uralica. 1996. №2.-С. 105-115.

177. Цыпанов Е.А. Причастие в коми языке: история, семантика, дистрибуция. Екатеринбург: Изд-во УрО РАН, 1997. - 211 с.

178. Цыпанов Е.А. Категория способа глагольного действия в коми языке. — Сыктывкар, 1998. (Научные доклады / Коми НЦ УрО РАН. Вып. 398).

179. Цыпанов Е.А. Грамматическая категория залога в коми языке / ИЯЛИ Коми НЦ УрО РАН. Сыктывкар, 2002. - 114 с.

180. Цыпанов Е.А. Категория наклонения коми глагола. Императив. — Сыктывкар, 2003. (Научные доклады / Коми НЦ УрО РАН. Вып. 458).

181. Цыпанов Е.А. Грамматические категории глагола в коми языке / ИЯЛИ Коми НЦ УрО РАН. Сыктывкар, 2005. - 284 с.

182. Цыпанов Е.А. Сравнительный обзор финно-угорских языков. — Сыктывкар: Изд-во "Кола", 2008. 216 с.

183. Цыпанов Е.А., Лейнонен М. Эвиденциальная сема II прошедшего времени в коми языке // Коми слово в грамматике и словаре (Труды ИЯЛИ Коми НЦ УрО РАН. Вып. 62). Сыктывкар, 2000. - С.83-99.

184. Черемисина М.И. О системе спряжения хантыйского глагола // Языки народов севера Сибири: Сборник научных трудов / ИИФФ СО АН СССР. — Новосибирск, 1986. С.3-19.

185. Черемисина М.И. Языки коренных народов Сибири: Учебное пособие. -Новосибирск, 1992.

186. Черемисина М.И. Язык как явление действительности и объект лингвистики: Учебное пособие по курсу "Общее языкознание" / Новосибирский государственный университет. — Новосибирск, 1998.

187. Черемисина М.И., Ковган Е.В. Хантыйский глагол: Методические указания к курсу "Общее языкознание". Новосибирск, 1989.

188. Черемисина М.И., Мартынова Е.И. Селькупский глагол: Формы и их синтаксические функции. Новосибирск, 1991.

189. Черемисина М.И., Содовар В.Н. Предложение в хантыйском языке: Методические указания и лабораторные работы к курсу "Общее языкознание". Новосибирск, 1990.

190. Чернецов В.Н. Мансийский (вогульский) язык // Языки и письменность народов Севера. Часть I. Л., 1937. - С.163-192.

191. Шатуновский И.Б. Речевые акты разрешения и запрещения в русском языке // Языки этики / В сер.: Логический анализ языка. М., 2000. - С.319-324.

192. Шведова Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. М., 1960.

193. Шведова НЛО. Синтаксическое желательное наклонение // Современные проблемы литературоведения и языкознания: К 70-летию со дня рождения акад. М.Б.Храпченко. М., 1974.

194. Шмелева Т.В. Смысловая организация предложения и проблема модальности // Актуальные проблемы русского синтаксиса. М., 1984.

195. Штейниц В.К. Хантыйский (вогульский) язык // Языки и письменность народов Севера. Часть I. Л., 1937. - С. 193-227.

196. Эвиденциальность в языках Европы и Азии. Сборник статей памяти Наталии Андреевны Козинцевой / Ин-т лингвистических исследований РАН; отв. ред. В.С.Храковский. СПб.: Наука, 2007. - 634 с.

197. Якобсон P.O. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М.: Наука, 1972. - С.95-113.

198. Ярцева В.Н. (ред.). Аналитические конструкции в языках различных типов. М.-Л., 1965.

199. Ярцева В.Н. Коитрастивная грамматика. М.: Наука, 1981. - 111 с.

200. Ярцева В.Н. (ред.). Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. - 685 с.

201. Ahlquist А. Über die Sprache der Nord-Ostjaken. Sprachtexte, Wörtersammlung und Grammatik. Helsingfors, 1880.

202. Ahlqvist A. Über die Kulturwörter der obisch-ugrischen Sprachen. JSFOu. VIII.- 1890.

203. Boas F. Handbook of American Indian Languages. Part. 1. Washington, 1911. (Smithosinan Institution, Bureau of American Ethnology. Bull. 40).

204. Brinkmann H. Die deutsche Sprache. Gestalt und Leistung. 2 Auflage. Düsseldorf, 1971.

205. Comrie B. General Features of the Uralic languages. In: Sinor D. (ed.) The Uralic languages. (Handbuch der Orientalistik. Achte Abteilung. V.l). - Leiden; New York; Kobenhavn; Köln, 1988.

206. De Lancey S. Mirativity: New vs Assimilated Knowledge as a Semantic and Grammatical Category. Linguistic Typology. 1.1. — 1997.

207. DEWOS: Dialektologisches und etymologisches Wörterbuch der ostjakischen Sprache. 1-13. Lieferung / W.Steinitz, G.Sauer u.a. Berlin, 1966-1991.

208. Fiedler W. Zu einigen Problemen des Admirativs in den Balkansprachen // Actes du Premier congr. Intern. Des etud. Balkanique et sud-vest europeennes. Sofia, 1968. VI.

209. Fiedler W. Die Kommentativität und ihr morphologischer Ausdruck im Bulgarischen und Polnischen // Kategorie werbalne w j^zyku polskim; bulgarskim. Warszawa, 1977.

210. Flämig W. Zum Konjunktiv in der deutschen Sprache der Gegenwart. Inhalts und Gebrauchswesen. Berlin, 1959.

211. Fokos-Fuchs D.R. A vogul-osztjak targyas igeragozasrol. NyK. XL. 1910-1911.

212. Fokos-Fuchs D.R. A vogul-osztjak dualis-kepzo. NyK. XLIX. 1935. Fokos-Fuchs D.R. Das obugrische Deminutivsuffix -n. - FUF. XXVI. 1938.

213. Givön T. Evidentiality and epistemic space // Studies in language. 6.1. 1982. -S.23-49.

214. Grundzüge dem Lexikologie der deutschen Gegenwartssprache. Leipzig, 1984.

215. Guentchéva Z. (ed.). L'Enonciation médiatisée. — Louvain-Paris, 1996.

216. Honti L. System der paradigmatischen Suffixmorpheme des wogulischen Dialektes an der Tawda. Janua Linguarum. Series Practica 246. — Budapest -Den Haag-Paris, 1975.

217. Honti L. Chrestomathia ostiacica. Budapest, 1984.

218. Honti L. Die ob-ugrischen Sprachen. II. Die ostjakische Sprache. In: Sinor D. (ed.) The Uralic languages. (Handbuch der Orientalistik. Achte Abteilung. V.l). -Leiden; New York; Kobenhavn; Köln, 1988. - S. 172-196.

219. Hrabë V. Nëkolik poznâmek k pojmu predikace // Rusko-ceské Studie. Praha, 1960.

220. Jakobson R. Shifters, verbal categories, and the Russian verb // (Cambridge. Mass.). Russian language project. Dep. Of Slavic languages and literatures. Harvard univ., 1957.

221. Kaksin A.D. Eine zur Zeit bei Chanten besteende sprachliche Situation // Congressus Octavus Internationalis Fenno-Ugristarum. Pars II. Juväskylä, 1995.- S.49.

222. Kaksin A. Perfektsemantik in der Struktur eines chantischen Verbs // Congressus Octavus Internationalis Fenno-Ugristarum. Pars IV. Juväskylä, 1996.- S.57-60.

223. Kaksin A. Die sprachliche Situation bei den Chanten // Specimina Sibirica. T. XII: Die sprachliche Situation bei den uralischen Völkern. Savariae, 1997. -S.71-78.

224. Kaiman В. Chrestomatia Vogulica. Zweite neubearbeitete Ausgabe. Budapest, 1976.

225. Karjalainen K.F. Zur ostjakischen Lautgeschichte. 1. Über den Vokalismus der ersten Silbe. Helsingfors, 1905.

226. Karjalainen K.F. Beitrage zur Geschichte der finnisch-ugrischen dentalen Nasale. JSFOu. 30.-1913-1918.

227. Moreva L.V. Das Modalfeld des Selkupischen (in Mundarten am Mittleren Ob') // Шестой Международный конгресс финно-угроведов: Тезисы. Языкознание. Том I. Сыктывкар, 1985.- С.59.

228. Munkäcsi В. А vogul hyelvjäräsok nevragozasukban ismertetve. Budapest, 1894.

229. Sammallahti P. Material from Forest Nenets. Helsinki, 1974. Sapir E. The Takelma language of South-Western Oregon. - Washington, 1912. (Smithosinan Institution, Bureau of American Ethnology. Bull. 40. Part 2).

230. Skribnik E. Pragmatische Textstrukturierung im Wogulischen: Passiv, Objective conjugation, Casus Variierung und mehr // Congressus Nonus Internationalis Fenno-Ugristarum. Pars IV. Tartu, 2000.

231. Steinitz W. Ostjakische Volksdichtung und Erzählungen aus zwei Dialekten. I. Tartu, 1939.

232. Steinitz W. Ostjakische Chrestomathie mit grammatikalischem Abriss und Wörterverzeichnis. Stockholm, 1942.

233. Steinitz W. Ostjakische Grammatik und Chrestomathie mit Wörterverzeichnis.-Leipzig, 1950.

234. Steinitz W. Geschichte des ostjakischen Vokalismus. — Berlin, 1951.

235. Материалы по хантыйскому языку (тексты и словари)1. Тексты

236. Йис путар Ас тый ики олйцан / Легенды о Старике верховьев Оби: Сборник фольклора (на хант. яз.) / Сост. Р.К.Слепенкова, Л.А.Федоркив -Ханты-Мансийск, 2007.

237. Кань кунш олйц / Земля кошачьего локотка: Сборник фольклора ханты / Перевод, составление и примечания Т.Молданова. Вып. 3. Томск, 2003.

238. Кань кунш олйц / Земля кошачьего локотка: Сборник фольклора ханты / Перевод, составление и примечания Т.Молданова. Вып. 4. — Томск, 2004.

239. Касум мув моныцат-путрат / Сказки-рассказы земли Казьшской. Выпуск 1 / Перевод, составление, предисловие, примечания С.С.Успенской. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2002.

240. Лазарев Г.Д. Сорненг тов / Золотой конь: Рассказ на языке ханты / На казымском и среднеобском диалектах. Ханты-Мансийск, 1999.

241. Нёмысова Е.А. Рэт ясац 4: Чтение. Учебник для 4 класса хантыйских школ (казымский диалект). СПб.: филиал изд-ва "Просвещение", 2002.

242. Моныцат па путрат: Сказки и рассказы / На хант. языке (казымский диалект). Нижневартовск, 1996.

243. Немысова Е.А. Литература: Хрестоматия. 7-8 класс. На хантыйском языке (казымский диалект). Ханты-Мансийск: Полиграфист, 2007.

244. Немысова Е.А. Литературной луцтэпса / Литературное чтение: Учебное пособие на хантыйском языке (казымский диалект) для 3 класса. СПб.: филиал изд-ва "Просвещение", 2008.

245. Обатина Г.А. Литература. 6 класс. Учебная хрестоматия на хантыйском языке (казымский диалект). СПб.: филиал изд-ва "Просвещение", 2004.

246. Путрат: Рассказы / На хант. языке (казымский диалект). — Ханты-Мансийск, 1994.

247. РБД: Иисус вэлупсы: Русская библия для детей / На хант. языке (казымский диалект). — Саариярви, 1995.

248. Ругин Р.П. Шум ёхан сюняц хатлат. — Л.: Просвещение, 1990.

249. Сенгепов A.M. Касум ики путрат / Рассказы казымского старика / На хант. языке (казымский диалект). СПб., 1994.

250. Сказки народа ханты: Ханти ёх моныцат: Книга для чтения в младших и средних классах (казымский диалект) / Сост. Е.В.Ковган, Н.Б.Кошкарёва, В.Н.Соловар; под ред. Е.А.Нёмысовой, Е.К.Скрибник. СПб., 1995.

251. Ханты ясац 5: Хантыйский язык: Учебник для 5 класса (казымский диалект) / Г.А.Обатина, Т.Я.Прокина. СПб., 1995.

252. Ханты ясац 6: Хантыйский язык: Учебник для 6 класса (казымский диалект) / В.Н.Соловар. СПб., 2001.1. Словари

253. Немысова Е.А. Орфографический, орфоэпический словарь шурышкарского и казымского диалектов хантыйского языка. СПб.: ООО "Миралл", 2007.