Владимир Набоков и русский символизм

Пило Боил ди Путифигари Чечилия

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Владимир Набоков и русский символизм

Год: 2012
Автор научной работы: Пило Боил ди Путифигари Чечилия
Ученая cтепень: кандидата филологических наук
Место защиты диссертации: Санкт-Петербург
Код cпециальности ВАК: 10.01.01

Диссертация по филологии на тему 'Владимир Набоков и русский символизм'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Владимир Набоков и русский символизм"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

005056745

ПИЛО БОИЛ ДИ ПУТИФИГАРИ Чечилия

ВЛАДИМИР НАБОКОВ И РУССКИЙ СИМВОЛИЗМ

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

6 ДЕК 2012

Санкт-Петербург 2012

005056745

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор

Аверин Борис Валентинович (Санкт-Петербургский государственный университет)

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Сливицкая Ольга Владимировна (Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств)

кандидат филологических наук, доцент Малкова Юлия Владиславовна (Санкт-Петербургская академия постдипломного педагогического образования)

Ведущая организация: Институт русской литературы

(Пушкинский Дом) РАН

Защита диссертации состоится « 9г0» (~іР,іСа-ґ.'/)л 2012 года в -//Іочасов на заседании диссертационного совета _д 212.2^2.26 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата наук, на соискание ученой степени доктора наук при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская набережная, д. 11.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. А. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета (Санкт-Петербург, Университетская набережная, д. 7/9).

Автореферат разослан «•//» НО Я 2012 года

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук, доцент

С. Д. Титаренко

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Вопрос о литературных влияниях в творчестве Владимира Набокова возник еще в 1920-1930 годы, когда появились первые произведения писателя. Интерес к этой проблеме возрастал по мере того, как исследователям открывалась интертекстуальная и металитературная природа набоковской прозы. Но лишь в 1980-е годы, в первую очередь Д. Б. Джонсоном1 и В. Е. Александровым2, была отмечена тесная связь творчества Набокова с русской культурой начала XX века и, в особенности, с русским символизмом. Исследования Д. Б. Джонсона и В. Е. Александрова, специально посвященные сопоставительному анализу произведений Набокова с творчеством выдающихся представителей Серебряного века3, легли в основу целого направления в набоковедении. Появились работы, в которых освещена связь творчества Набокова с произведениями А. А. Блока, А. Белого, Д. С. Мережковского, Ф. Сологуба. За последние два десятилетия такого рода исследования уже составили более или менее масштабный корпус научной литературы: обнаружено и изучено большое количество перекличек, скрытых аллюзий, прямых и скрытых цитат, которые связывают набоковское творчество с наследием Серебряного века.

Несмотря на то, что степень изученности проблемы значительно возросла, в рамках указанной темы остается еще много «белых пятен». К их числу относятся и частные вопросы, и проблемы общего характера. Так, недостаточно изученным, на наш взгляд, является соотношение текстов Набокова с творчеством философа П. Флоренского и одного из ярких идеологов символизма - Вяч. Иванова4. Затрагивая тему «Набоков и символизм», нельзя говорить о простом заимствовании тем, идей и мотивов. Поэтому в дальнейшем исследовании нуждается сложная проблема трансформации символистской поэтики, эстетики и идеологии в творчестве Набокова. Необходимость обратиться к неразработанным аспектам темы «Набоков и символизм» и обусловила актуальность предпринятого исследования.

Научная новизна диссертации

Корпус научной литературы, посвященной литературным связям творчества Набокова с наследием русского символизма, состоит в основном из

1 Johnson D. В. Worlds in Regression: Some Novels of Vladimir Nabokov. Ann Arbor, 1985. P. 223. Рус. пер.: Джонсон Д. Б. Миры и антимиры Владимира Набокова. СПб., 2011. С. 352.

2 Atexandrov V. Е. Nabokov's Otherworld. Princeton; New Jersey, 1991. Рус. пер: Ачександров В. Е. Набоков и потусторонность: Метафизика, этика, эстетика. СПб., 1999.

3 Johnson D. В. Belyj and Nabokov: A Comparative Overview // Russian Literature. 1981. № 9. P. 379-402; Alexamlrov V. E. Vladimir Nabokov's Metaphysical Aesthetics in the Context of the Silver Age II Christianity and the Easthem Slavs. Vol. 3: Russian Literature in Modern Times. Berkeley; Los Angeles; L., 1995. P. 201-222.

Среди немногочисленных работ, посвященных этой теме, - труды Б. В. Аверина, С. Я. Сендеровича и Е. М. Шварц: Аверин Б. Воспоминание у Набокова и Флоренского // В. В. Набоков: Pro et contra. [Т. 2.]. С. 485-498; Сендерович С. Я., Шварц Е. М. Закулисный гром: О замысле «Лолиты» и Вячеславе Иванове // Wiener Slawistischer Almanach. 1999. Bd 44. S. 23-47.

работ, обращенных к относительно ограниченной (хронологически и по объему) части набоковского творчества. В настоящей работе, во-первых, была расширена база изучаемых текстов. Объектом исследования является русскоязычное творчество Набокова; ключевые произведения, на которых сосредоточено диссертационное исследование, - шесть романов В. Набокова-Сирина: «Король, дама, валет» (1927), «Защита Лужина» (1929), «Соглядатай» (1930), «Отчаяние» (1934), «Приглашение на казнь» (1935) и «Дар» (1938). Во-вторых, научная новизна диссертации заключается в том, что предметом изучения стали актуальные для Набокова символистские категории и мотивы, которые анализируются диахронически, прослежено обращение к ним на разных этапах творчества Набокова.

Целью настоящей работы является изучение набоковского творчества в контексте философских и художественных исканий эпохи символизма и разработка проблемы трансформации символистской традиции в прозе Набокова.

Задачи диссертационного исследования:

1. собрать и обобщить имеющиеся в исследовательской литературе разрозненные наблюдения, касающиеся связей творчества Набокова с культурой символизма;

2. выявить в произведениях Набокова присутствие ключевых категорий русского символизма, связанных с концепцией «двоемирия»;

3. проследить, каким образом мотив «границы» в произведениях писателя соотносится с идеями П. Флоренского;

4. показать связь набоковской прозы с поэтикой романа «Петербург» А. Белого;

5. исследовать развитие мотива «зеркала» как границы между реальным и сверхреальным миром у Набокова и Вяч. Иванова; проследить трансформацию этого мотива в творчестве Набокова;

6. показать, каким образом мотив «прозрачности» у Набокова связан с темой «потусторонности» и как он соотносится с ивановской теорией «реалистического символизма».

Методологическая основа диссертации

Диссертационное исследование опирается на историко-литературный, типологический и компаративный методы. В работе использованы мотивный и структурный анализ, осуществляемый с учетом трудов по теории и поэтике символизма, а также историко-литературных исследований, посвященных творчеству Набокова.

Положения, выдвигаемые на защиту:

1. Понятие «границы» в творчестве писателя является стержневым, оно определяет специфику набоковского «двоемирия» и соотносится с идеями П. Флоренского о «мире видимом» и «мире невидимом» и «трех состояниях человеческой души» - «ступенях жизни в невидимом» (сон, художественное творчество и мистическое прозрение).

2. Изображение пространства крепости в романе «Приглашение на казнь» и городского пространства в романе «Дар» Набокова несет на себе отпечаток младосимволистской парадигматики, основанной на оппозиции реального и сверхреального, и обнаруживает связь с поэтикой романа «Петербург» А. Белого.

3. Зеркало у Набокова, являясь одним из доминантных образов в произведениях русского периода, обладает двойственной семантикой. Производя известный оптический эффект, зеркало, с одной стороны, может достоверно отражать предметы, но чаще становиться инструментом обмана и гибели, порождая мнимых двойников; с другой стороны, оно может наполняться магическими свойствами, выступая в качестве границы между реальным и сверхреальным миром. Двойственный образ зеркала (зеркало как создатель мнимых отражений и зеркало как способ проникновения в тайну бытия) характерен и для творчества символистов. В частности, он получил разработку в поэтическом сборнике Вяч. Иванова «Прозрачность».

4. Мотив «прозрачности» в произведениях Набокова и в лирике Вяч. Иванова имеет сходное звучание и соотносится с ивановской теорией «реалистического символизма». В представлении Иванова (как и Набокова) искусство, поэзия рождаются на земле, они принадлежат земному, осязаемому миру, но возникают только тогда, когда свет трансцендентного проницает мрачную материю. Искусство рождается, когда поэт начинает ощущать, что мир - иной, чем видится, когда поэт угадывает в мертвой материи присутствие трансцендентного.

5. Важная для Набокова (как и для русских символистов) тема последней тайны бытия намеренно не раскрыта писателем до конца. Ее невозможно выразить в форме рациональных построений, а можно лишь угадывать через краски, звуки, смутные состояния души. В этом и заключается набоковский «символизм» - собственный, конкретный и «сущий».

Практическое значение диссертации

Материалы и результаты исследования могут быть использованы для дальнейшего изучения творчества Набокова, при чтении курсов по истории русской литературы, при составлении специального курса по теме проведенного исследования, а также при составлении комментариев к произведениям Набокова.

Апробация работы.

Основные положения работы были представлены в виде докладов «В. Набоков и русский символизм» (VII Набоковские чтения «В. В. Набоков и Серебряный век», Санкт-Петербург, 2000); «Город и искусство в романе «Дар»: Берлин В. Набокова» (I Международная конференция по русской литературе «Мифология города», Сассари (Италия), 2000); «La 'trasparenza' come problema nell'opera di V.V. Nabokov» («Категория прозрачности в прозе В. В. Набокова») (II Международная конференция по русской литературе «Проблема мультикультурализма», Сассари (Италия), 2001).

По теме исследования опубликованы пять статьей.

Структура диссертации

Работа состоит из введения, пяти глав, заключения и библиографии.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении определяются цели и задачи работы, обосновывается актуальность предпринятого исследования и характеризуется степень изученности разрабатываемой проблемы.

Первая глава «О "классичности" и "неклассичности" Набокова: История проблемы» посвящена систематизации точек зрения на проблему, поставленную в диссертации. Прямо или косвенно эта проблема затрагивалась уже первыми критиками Набокова, а затем рассматривалась позднейшими исследователями. Положения, выдвинутые в критических статьях и научной литературе, дополняются в первой главе указаниями на возможность использовать их для углубленного изучения связей набоковского творчества с наследием символизма.

«По-русски так еще никто не писал»5 - эти слова Г. Адамовича, принадлежавшего к кругу враждебных Набокову-Сирину русских эмигрантских литераторов, вполне выражали общее впечатление, которое вызвала проза Сирина с самого ее появления: чувство удивления. И одновременно - желание найти предшественников этой необычной прозы6.

Никто в то время не отметил влияния символистов на творчество Набокова. Отчасти причиной тому была судьба самого символистского течения: достигнув своей вершины к 1910 году, оно постепенно стало уступать ведущее место (по крайней мере, в глазах критики) другим направлениям -акмеизму и футуризму. Основные достижения символистов - Блока, Белого, Вяч. Иванова - были еще впереди, но в сознании современников эти произведения уже не связывались с символизмом как литературным течением. Итоги революции, ожиданием которой была проникнута вся русская культура начала XX века, заставили некоторых представителей эмиграции отвергнуть период предреволюционного творчества в целом. Возможно, что именно переоценка завоеваний и открытий русского символизма не позволяла многим критикам понять и принять творчество Сирина.

Яркими исключениями на этом фоне являются лишь В. Ходасевич и Г. Струве. Струве первым отметил, сколь многим проза Сирина обязана поэтике Андрея Белого, особенно в использовании пародии как принципа повествования. К сожалению, сам критик не развил этой мысли, и долгое время его наблюдение оставалось незамеченным.

Другая судьба была уготована критическим замечаниям Ходасевича: они имели больший резонанс. По утверждению Ходасевича, главная задача Сирина

5 Адамович Г. <Рецензия на «Современные записки». Кн. 40> И «Последние новости». 1929. 31 октября.

6 Показательна в этом отношении статья М. Цетлина: Цетлин М. В. Сирин. Возвращение Чорба. Рассказы и стихи // Современные записки. 1930. №42. С. 530-531.

- «показать, как живут и работают приемы»7. Эта мысль нуждается в пояснении, поскольку, вырванная из контекста, она теряет свой подлинный смысл. Поэт и критик, принадлежащий к старшему поколению и сам являющийся «продуктом» символистского периода русской литературы, Ходасевич в статьях «О символизме» и «О поэзии Бунина» подчеркивает теснейшую связь, с одной стороны, между жизнью и творчеством, а с другой -между содержанием и формой. «Следствием этого, - пишет Ходасевич - была напряженная формальная работа, произведенная символизмом». Отсюда и новая роль формальных приемов: «Форма перестала быть безответственной вспомогательной частью и вновь, как в Золотой век русской поэзии, стала действующей, ответственной»8.

Та же концепция развивается в его статье «О Сирине»: «Звуки в искусстве не менее святы, чем молитвы. Искусство не исчерпывается формой, но вне формы не имеет бытия и, следовательно, - смысла. <...> С анализа формы должно бы начинаться всякое суждение об авторе». После этого поэт-критик обращается к анализу сиринского письма и дает свое знаменитое определение: «Сирин оказывается по преимуществу художником формы, писательского приема»9.

Анализ Ходасевичем технического мастерства Сирина лишь усилил неприятие творчества последнего парижскими эмигрантскими кругами. В то же время статья Ходасевича положила начало традиции имманентного анализа набоковских текстов, к которой относятся многочисленные западноевропейские и появившиеся позднее американские исследования.

В американских рецензиях и откликах 1940-1950-х гг. первые англоязычные романы Набокова рассматривались как опыты интересного, хотя и неизвестного писателя. Как правило, в них приводились лишь краткие сведения из его биографии, излагалось содержание произведения и указывались возможные предшественники. Существенно, что мнение американских исследователей о последних не всегда совпадало с суждениями русских эмигрантских критиков. В Америке, наряду с Прустом и Кафкой, указывали на более созвучных той эпохе писателей: Э. По, Дж. Джойса и даже Хэмингуэя. Из числа русских писателей называли более известные американской публике имена классиков XIX века: это Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов и иногда Бунин. Русские символисты за океаном были практически неизвестны.

Популярность в Америке приходит к Набокову после публикации «Лолиты» в конце 1950-х гг. Но известность Набокова как создателя нашумевшего бестселлера вовсе не означала признания и понимания его мастерства. Причиной поверхностного восприятия «скандального» романа явилось незнание предшествующих произведений писателя, его творческого пути. Сам Набоков осознавал это вполне: «Никто из моих американских друзей

1 Ходасевич В. О Сирине //Ходасевич В. Ф. Собр. соч.: В 4 т. М., 1996. Т.2. С. 391.

8 Ходасевич В. О поэзии Бунина // Там же. С. 186.

9 Ходасевич В. О Сирине // Там же. С. 391.

не читал моих русских книг, а потому всякая оценка, основанная на моей английской беллетристике, не может не быть приблизительной»10.

Тем более примечательной является на этом фоне работа Эндрю Филда, вышедшая в 1967 году. Это первая американская монография о творчестве писателя, включающая относительно полный и оригинальный обзор русских романов Сирина и некоторых его рассказов. Филд был хорошо знаком не только с творчеством Набокова в целом, но и с русской эмигрантской критикой: мнения Адамовича, Бицилли, Цетлина и других не прошли мимо внимания американского набоковеда. Он развил их критические взгляды и дополнил их собственными наблюдениями об англоязычных произведениях писателя.

Спор русской эмиграции о «классичности» (или «неклассичности») Сирина отражается в рассуждениях Филда о двух «линиях», или манерах повествования, наблюдаемых в творчестве Набокова. «Машеньку», «Подвиг», «Пнина» Филд относит к первой, более традиционной, «условно-реалистической» манере; ко второй (нетрадиционной, новаторской) манере он относит такие произведения, как «Король, дама, валет», «Камера обскура», «Соглядатай», «Отчаяние». Комментируя роман «Приглашение на казнь», Филд отказывается от идеологически направленной интерпретации, которая ставит произведение Набокова в один ряд с романами Хаксли и Оруэлла. Главной темой «Приглашения на казнь» он считает тему «авторского самосознания». На этом основании он относит роман Набокова к «гоголевской линии» - одному из двух главных направлений русской литературы, к которому также принадлежали Достоевский, Салтыков-Щедрин, Сологуб и Белый. К «гоголевской линии», уточняет Филд, относятся те писатели, которые создали новые, оригинальные варианты гоголевской манеры повествования. По его мнению, главной гоголевской чертой у Набокова является способность «превращать тени в субстанцию»11.

На наш взгляд, это справедливое наблюдение необходимо дополнить, упомянув о том, что именно символистам, и в первую очередь Андрею Белому12, мы обязаны возникновению совершенно нового взгляда на творчество Гоголя. Следует также отметить, сколь важное место занимала тема теней в творчестве самих русских символистов13.

Если Г. Струве первым подчеркнул сходство пародийных приемов Набокова и Белого, то Филд анализирует сходство писателей уже более широко: на уровне стиля и манеры повествования, на основе некоего единого с Гоголем художественного взгляда на мир, то сентиментального (пародийно-сентиментального), то гротескного, меняющего местами людей и

10 Набоков В. О книге, озаглавленной «Лолита» (послесловие к американскому изданию 1958 г.) // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. СПб., 1999. [T. 1.] С. 89.

11 Field A. Nabokov: His Life in Art, a critical narrative. Boston, 1967. P. 192.

12 См.: Белый А. Мастерство Гоголя. M.; Л., 1934.

13 См.: Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб., 1999. С. 225-236 (Глава XI: «Тень и отблеск»).

вещи. Кроме того, основой сближения творчества Набокова с символизмом может служить, по мнению Филда, особенная атмосфера самих набоковских текстов, а также употребление писателем особых слов-символов.

Следует, однако, отметить, что Филд рассматривал символизм не как художественно-философское модернистское течение в литературе, а, скорее, как некий промежуточный период, эхо и отражение романтических порывов и настроений. Прослеживая, как на протяжении одного века изменялось представление о роли поэта, Филд утверждает: «Романтизм XIX века представлял нам художника как пророка и провидца. Но при всей священной силе его искусства, ему не дано было видеть одного: собственного процесса творения, ибо предполагалось, что вдохновение скрыто или явно нисходит к нему "свыше"»14. По мнению исследователя, в творчестве Набокова произведение обретает самостоятельное значение, и художник (уже не в роли пророка или «священника») является единственным создателем своего творения, независимым от «высшей воли». Но от опыта художников-романтиков Филд сразу переходит к периоду постсимволизма, и остается не проясненным, когда и каким образом новая литература достигла этой формы творческой свободы.

В 1960-е годы ранние романы Набокова-Сирина переводятся на английский язык, круг его читателей расширяется, число откликов в американской и европейской печати растет. В 1970-е годы появляются важные для понимания Набокова монографии таких исследователей, как Юлия Бадер, Джейн Грейсон, Джесси Томас Локранц, Дж. Мойнаган, Карл Проффер. Эти авторы обращают внимание на формальную сторону набоковского письма, анализируют стилистические приемы и их функции в произведениях. В прозе Набокова прежде всего подчеркивается стремление к совершенству формы. С этой точки зрения Набоков рассматривается в одном ряду с такими представителями мировой литературы XX века, как Джойс, Бекетт и даже Роб-Грийе. Предметом особого внимания становится словесная игра, в которую автор погружает читателя, учитывая при создании произведения его восприятие и реакцию на текст. В 1980-е годы эта исследовательская традиция была плодотворно продолжена такими западноевропейскими учеными, как Морис Кутюрье и Пекка Тамми.

В начале 1990-х годов в набоковедении появилось новое направление. Предметом преимущественного внимания стало метафизическое и философское содержание набоковских текстов, с которым соотносится игровой характер набоковского письма, более не рассматриваемый как самодостаточная реальность.

Один из крупнейших современных набоковедов, стремящийся сочетать традиции формального направления, сложившегося в 1960-е годы, с философским истолкованием произведений Набокова, - американский ученый Д. Бартон Джонсон. Исследователь указывает на теснейшую связь между

14 Field A. Nabokov: His Life in Art, a critical narrative. P. 29.

темой, сюжетом и стилистическими приемами в произведениях Набокова. По мнению Джонсона, эта связь объясняется набоковской «эстетической космологией»: мир творчества, подобно картине Ван Бока («картина в картине»), состоит из двух или более миров, каждый из которых включает в себя предыдущий и обусловлен высшим, более реальным миром. Подобное же мироустройство, пишет Джонсон, мы встречаем у неоплатоников15.

Джонсон проводит определенную параллель между этим представлением о внутренне связанных и восходящих друг к другу мирах с одной стороны и концепцией творчества русских символистов - с другой. Исследователь выделяет два основных принципа символизма, которые положены также и в основу «эстетической космологии» Набокова: 1) за видимым миром существует другой, более реальный мир; 2) искусство способно отразить истину того высшего мира, который находится за пределами обыденной реальности или мира «теней» в платоновском понимании. Но когда исследователь переходит к конкретному анализу текстов, обнаруживается принципиальная разница между мировосприятием символистов и тем смыслом, который вкладывает Джонсон в понятие «миров».

Первый мир, низший, — это мир повествования, мир героя. Происходящее здесь - только отражение высшего мира автора-повествователя, который, в свою очередь, обусловлен занимающим еще более высокую ступень в иерархии, еще более реальным миром - миром самого Набокова. В сущности, под термином «мир» скрываются здесь такие эстетические понятия, как «план содержания» и «план выражения», или «повествовательный голос», и миры, на которые указывает Джонсон, являются ступенями одной системы, сложной и чрезвычайно многоплановой, но все-таки иерархически замкнутой, обусловленной отношением «автор-текст». В каком-то смысле эта схема напоминает об «авторской тирании», описанной Морисом Кутюрье16, и не выходит за рамки формального анализа.

В концепции Джонсона заметны значимые соответствия с концепцией «текстов-матрешек», которая лежит в основе более ранней монографии Сергея Давыдова17.

Анализируя скрытый диалог между Цинциннатом, автором «гностической исповеди», и автором самого романа, С. Давыдов прослеживает развитие темы познания истинного «я» и предлагает свою интерпретацию, указывая на философские источники произведения. Проблему литературных влияний Давыдов специально не рассматривает, но результаты его исследования вскрывают онтологическую основу поэтики Набокова и позволяют обнаружить ее глубокую связь с русской символистской культурой начала XX века. Для темы реферируемой диссертации в предпринятом Давыдовым анализе романа «Приглашение на казнь» особенно существенными

15 Джонсон Д. Б. Миры и антимиры Владимира Набокова. С. 2.

16 Couturier M. Nabokov ou la tyrannie de l'auteur. Paris, 1992.

17 Davydov S. «Teksty-matreäki» Vladimire Nabokova. München, 1982; 2-е изд: Давыдов С. «Тексты-матрешки» Владимира Набокова. СПб., 2004.

являются три момента: указания на аллегорический характер книги, на мистическую ее суть и на текст романа как поэтическое воплощение онтологического мифа.

Слово «аллегория» в связи с этим романом прозвучало уже в статье П. Бицилли в 1936 году. Критик отнес роман к аллегорическому жанру и интерпретировал его персонажей как вариацию центрального образа средневековых английских мистерий: еуегутап. Интерес к аллегории, столь значимой для поэтического и философского мировоззрения Средневековья, «возрождался» до Сирина в критических и художественных произведениях начала XX века и, в частности, в произведениях русских символистов. Не удивительно, что с этим понятием связано единственное прямое упоминание в работе Давыдова наследия символистов, данное со ссылкой на Бицилли: «Вслед за Бердяевым, который назвал свою эпоху "новым Средневековьем", Бицилли пишет, что "при чтении Сирина то и дело вспоминаются образы, излюбленные художниками исходящего Средневековья"»18.

Многие особенности сближают сиринский роман с гностическим наследием средневековой культуры: элитарность, онтологическая оппозиция тьмы и света, плоти и духа и их синтез, который дается через опыт мистицизма. Как известно, в основе символизма лежит религиозно-мистическое восприятие мира. С. Давыдов считает описанную в романе внутреннюю эволюцию Цинцинната поэтическим воплощением гностического мифа о земных испытаниях души, избранной Богом, и о пути ее восхождения из тьмы незнания к свету иного мира. Для дальнейших исследований литературных связей Набокова с эпохой символизма особенно важным является указание С. Давыдова на неотделимость метафизического значения гностического мифа19 от текстового материала, в котором оно воплощено.

Концепция «текстов-матрешек» С. Давыдова оказала значительное влияние на исследователей набоковского наследия: в критических работах все чаще встречаются указания на метафизическую сторону его творчества. В частности, при анализе романа «Приглашение на казнь» отмечается уже не столько влияние гностиков, сколько связь с гностическими и метафизическими веяниями, которыми была проникнута русская культура начала XX века, особенно модернистские литературные течения.

Собственно философским подходом к творчеству Набокова выделяется на общем фоне исследование А. Пятигорского, который обнаруживает в произведениях писателя непримиримый дуализм: дуализм между «мышлением», по своей природе субъективным, и миром вещей. Гностический характер такого дуализма проявляется в том, что мышление и материя не просто антагонистичны, но абсолютно, субстанциально «чужды» друг другу. Для того чтобы жить, мышление нуждается хотя бы в минимальном «опыте

18 Давыдов С. «Тексты-матрешки» Владимира Набокова. С. 100.

Символисты второго поколения унаследовали интерес к гностицизму от В. Соловьева. См., например: Белый Л. О Блоке. Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи. М., 1997. С. 260-264.

отношения к миру» , но при соприкосновении с вещами оно может включить их в свое пространство, только превратив их в мышление. В сущности, Пятигорский затрагивает ключевую проблему русского символизма, точнее, проблему, составляющую главную отличительную черту младшего поколения символистов (в первую очередь, Вяч. Иванова и А. Блока). Это проблема необходимости и, одновременно, невозможности соединения личности с окружающим миром, проблема «я» и «другой». Своеобразие набоковского мировосприятия, однако, состоит в том, что истина для него «объективна». Как показывает рассказ «Ultima Thüle», на который Пятигорский обращает особое внимание, истина существует вне субъективного мышления человека, которое, даже в случае неожиданного открытия, не могло бы вынести ее объективности. Такой взгляд на вещи позволяет писателю (на уровне метафизики) изгнать из своего творчества трагедийное начало и обрести (на уровне поэтики) то, что Пятигорский назвал «боковым зрением» («трагическое - результат прямого взгляда»21).

В работе Магдалены Медарич «Владимир Набоков и роман XX столетия» все эти новые ориентиры были критически осмыслены. Используя структуралистскую терминологию, Медарич попыталась выявить характерные особенности писательской манеры Набокова, связанные с двумя главными литературно-эстетическими течениями, особенно сильно повлиявшими на его творческий метод, - модернизмом (преимущественно в символистской версии) и авангардом.

В отличие от В. В. Роуэ, Д. Б. Джонсона, И. Ронен и О. Ронена и А. Пятигорского, которые, по мнению исследовательницы, предприняли попытку «глобальной интерпретации», Медарич предлагает своего рода «синтетический анализ». Рассматривая вопрос о принадлежности набоковского стиля к той или другой из вышеупомянутых «литературных формаций», исследовательница указывает на то, что в прозе Набокова мирно сосуществуют несовместимые, казалось бы, стилистические особенности, которые и делают Набокова одновременно писателем-символистом и писателем-авангардистом.

К авангарду, по мнению автора, следует отнести игровой характер текста, интертекстуальность и автотематизирование. От символизма унаследованы орнаментальность (скорее в духе Андрея Белого, чем В. Шкловского) как организационный принцип поэтического текста и дуалистическое понимание действительности.

Определяя место Набокова в истории русской литературы, Медарич относит его к «синтетическому этапу русского авангарда»22, то есть к тому времени, когда это течение уже не отрицало, а преобразовывало предшествующие ему литературные традиции. С такой точки зрения понятие «текста-матрешки» отражает авангардистский момент в творчестве Набокова, а

20 Пятигорский А. Чуть-чуть о философии Владимира Набокова // В. В. Набоков: Pro et contra. [Т. 1.] С. 344.

21 Там же. С. 347.

22 Медарич М. Владимир Набоков и роман XX столетия // В. В. Набоков: Pro et contra. [Т. 1.] С. 455^156.

двоемирие и гностицизм, как и попытки сиринских героев проникнуть в потусторонний мир, оказываются следствием влияния русского символизма.

Проблемы дуализма рассмотрены и в упомянутой выше книге В. Е. Александрова «Nabokov's Otherworld». Вслед за Верой Набоковой Александров подчеркнул, что тема «потусторонности» является центральной в творчестве писателя и ее изучение позволит радикально переосмыслить набоковское наследие. Дуалистической концепции мира, несомненному существованию какой-то потусторонней реальности, противостоящей этому миру и вместе с тем с ним связанной, подчинены, по мнению исследователя, три главных и зависящих друг от друга аспекта набоковского творчества: его метафизика, этика и эстетика.

Не углубляясь в анализ философских предпосылок подобного мировоззрения, Александров сосредотачивает свой анализ на его художественном отражении в самих произведениях; он выделяет в них те моменты, когда в земной реальности просвечивают иные измерения или сами герои переходят из одного мира в другой. Монография Александрова дает необычайно полную картину внутренних соотношений текстов Набокова, эксплицирует систему повторяющихся символов. Оппозиция «дух-плоть» находит отражение в оппозиции этического порядка: «силы добра - силы зла» (на этом уровне анализ не всегда убедителен) и выражается в многочисленных сходных оппозициях эстетической природы: «свет - тьма», «память -беспамятство» и др.

В заключительной главе «Набоков и Серебряный век русской культуры» Александров выделяет - на основе общего дуалистического мировоззрения -сложную систему корреляций творчества Набокова с русской культурой начала XX века. По мысли исследователя, особо значимы параллели с идеями и произведениями А. Блока, А. Белого, Н. Гумилева, П. Успенского и Н. Евреинова.

По замечанию С. С. Аверинцева, эпоха символистов — как в излюбленном ими мифе об Атлантиде - «вызвав энергические усилия акмеизма и футуризма "преодолеть" ее наследие, после надолго ушла под воду»23. На наш взгляд, Набоков является именно тем писателем, который принял наследие этой эпохи. Дальнейшая научная разработка данного тезиса потребовала конкретизации общей темы «Набоков и русский символизм». В диссертации эта задача решена с помощью анализа таких ключевых символистских категорий, как пространство, граница, зеркальность и прозрачность.

Вторая глава называется «Специфика изображения пространства в прозе Набокова» и состоит из двух разделов.

В первом разделе, озаглавленном «Замкнутое пространство: "Приглашение на казнь"» доказывается, что система пространственных

23 Акеринцев С. С. Разноречия и связность мысли Вяч. Иванова // Иванов Вяч. Лик и личины России: Эстетика и литературная теория. М., 1995. С. 7.

координат этого романа несет на себе явный отпечаток младосимволистской парадигматики, основанной на оппозиции реального и сверхреального.

В «Приглашении на казнь» мотив замкнутого пространства связан с попытками главного героя вырваться из крепости, в которую он заключен; но эти попытки одновременно становятся опытом метафизического преодоления пространства как такового.

Путь, который проделывает герой, пытаясь выбраться из крепости, можно изобразить в виде ломаной и кривой линий (коридоры крепости и туннель). Подобное этому геометрическое осмысление пространства характерно и для поэтики Андрея Белого, в «Петербурге» которого ломаные и кривые линии составляют одну из основных компонент описания городского пространства.

Второй раз герой пытается бежать из крепости по тропинке («стёжке»), ведущей через Тамарины Сады. Описание их возникает в романе трижды, и раз от разу становится все более условным. На наш взгляд, именно в этом читается предвестие той «истины», которую Цинциннат поймет лишь позднее. Эта истина состоит в том, что искусственность, выморочность мира, заключенного внутри крепости - мира, ежедневно разыгрывающего вокруг Цинцинната свой заученный фарс, - распространяется также и на внешний мир.

Герой Набокова не может убежать, оставаясь в рамках трех измерений (бегство из крепости неизменно оборачивается обманом). Для убедившегося в этом читателя становится очевидно, что оппозиция «тут/там» в романе - это не противопоставление замкнутого пространства крепости и открытого пространства за ее пределами, а противопоставление мира реального и сверхреального, того мира, о котором писал Платон, рассуждали неоплатоники и который воскресили русские символисты младшего поколения.

Переход между этими мирами возможен, но совершается он не с помощью бегства из крепости. Тонкая черта, разделяющая миры, проходит по границе сна и яви. Так называемая реальность, окружающая Цинцинната, последовательно изображается как сон, «дурная дремота», означающая смерть духа, тогда как сны и творческие грезы героя обнаруживают связь с подлинной мистической сверхреальностью. Соотношение «ложного» и «истинного» в фиктивном мире «Приглашения на казнь» рассмотрено в диссертации в свете эстетической космологии Набокова (отчасти созвучной творческому опыту Блока) как соотношение плохой копии и оригинала: все, что окружает Цинцинната, «ложно» не потому, что является чистым вымыслом, но потому, что представляет собой «корявую копию» чего-то действительно существующего в ином мире.

Второй раздел первой главы, названный «Городское пространство: "Дар"», возвращает нас к вопросу метафизического преодоления пространства и возможных «провалов» в плоскости городской сцены. В этом разделе проанализировано изображение Берлина в романе «Дар», которое, как показано в диссертации, обнаруживает связь с петербургским текстом - в специфическом символистском преломлении мифологии Петербурга.

Когда речь идет о набоковском «двоемирии», неизбежно возникает вопрос о «точке соприкосновения» между двумя мирами. «Граница» между ними оказывается одним из основных, стержневых понятий в творчестве Набокова. Почти все набоковские персонажи, особенно наиболее автобиографичные из них, наделены острым ощущением этой границы, она манит и притягивает их. Можно сказать, герои Набокова живут на грани миров, ловя каждое дуновение и луч света, проникающие «оттуда».

Третья глава «Категория границы в контексте набоковского "двоемирия"» посвящена выявлению тех «законов», по которым в произведениях Набокова проведена граница между мирами. В главе исследованы формы воплощения этой границы в романах «Приглашение на казнь», «Дар» и рассказе «Ultima Thüle», а также проанализировано соотношение художественных идей Набокова с представлениями П. Флоренского о границе, проходящей между миром видимым и миром невидимым. Согласно Флоренскому, эта граница становится также пределом между «известным» и «неизвестным», она не только разделяет эти миры, но и соединяет.

По Флоренскому, граница, разделяющая и одновременно соединяющая два мира, проходит и в человеческой душе, «ибо и в нас самих жизнь в видимом чередуется с жизнью в невидимом». В качестве ступеней «жизни в невидимом» Флоренский выделяет три состояния человеческой души, при которых человек «чувствует» границу между мирами: сон (первая и простейшая ступень), художественное творчество (вторая ступень) и мистическое прозрение (третья ступень)24.

Те же три состояния души, или фазы сознания, становятся в произведениях Набокова важными этапами духовного развития героев.

Набоков часто описывает переходы между бодрствованием и сном. В его произведениях сон выступает как другое состояние человеческого сознания, когда, не утратив полностью контакта с действительностью, оно освобождается от ее законов и попадает в царство алогичного развития событий. Это состояние полу-отрыва от «реальности» практически совпадает с предложенной Флоренским концепцией сна как границы.

Следующей, второй, ступенью «жизни в невидимом» является творчество, которому предаются многие герои Набокова. «Художество» - это «оплотневшее сновидение», утверждает П. Флоренский. Художественное творчество, как и сновидение, есть «знаменование перехода от одной сферы в другую». За моментом «восхождения» сознания поэта от земного мира к небесному (от «дольнего» мира к «горнему») непременно следует момент «нисхождения». Несмотря на то, что оба момента предусматривают «переход» некой границы, это абсолютно различные процессы, которым соответствуют, по Флоренскому, два вида образов: образы восхождения - «это отброшенные

24 Флоренский П. Л. Иконостас. М., 1995. С. 37.

одежды дневной суеты, накипь души, которой нет места в ином мире <...>, тогда как образы нисхождения - это выкристаллизировавшийся на границе миров опыт мистической жизни»25.

«Пограничные» состояния, ведущие к той границе, которая страшит человеческий разум, - к границе между жизнью и смертью, - прокладывают путь для третьего состояния души, третьей «ступени в невидимом», -мистического прозрения.

В последних русскоязычных романах Набокова (в «Даре» и «Приглашении на казнь») главному герою открывается потусторонний мир. Эти «пограничные» состояния часто отмечены близостью смерти. В «Приглашении на казнь» герой пытается обнаружить некую точку «за пределами» замкнутого пространства, которая стала бы ключом, разгадкой тайны жизни; «Дар» является, на наш взгляд, романом, в котором наиболее ощутимо присутствие смерти; наконец, «Ultima Thüle» - это рассказ о страшном откровении, посетившем Фальтера, и о невозможности для человека выдержать правду о тайне жизни.

Та граница, которая, по Флоренскому, проходит в человеческой душе, проецируется в текстах Набокова вовне, в пространственно-временную «внешность». «Покров зримого» воплощается во всем, что в земном мире очерчивает и замыкает пространство — стены, шторы, двери. Им сообщается новая значимость, они превращаются в потенциальный проход в непостижимость невидимого мира, в вечность.

Созданный в «Приглашении на казнь» образ камеры как метафоры человеческой жизни или даже человеческого тела (темницы души) в «Даре» трансформируется в более позитивный образ комнаты как защитной среды, убежища, места в «пространстве-времени», где есть надлежащие условия для выживания хрупкого человеческого рассудка. Образ «комнаты» предполагает использование определенного лексического ряда: те же стены, двери, окна. У Набокова каждый член этого ряда получает особое смысловое наполнение.

Стены защищают, но в то же время и запирают, глухая стена препятствует не только проходу, но и видению. Пребывание в четырех стенах может стать синонимом заключения и слепоты.

Двери и окна — не просто отверстия в стене, но и возможные выходы в метафизическое пространство. Например, дверь в «Даре» ведет за рамки человеческого пространства-времени, что концептуально приравнивается к смерти (как это происходит в эпизоде ночной встречи Федора с отцом). Выдуманный Набоковым философ Делаланд подчеркивает это сходство (дверь - смерть), но различает «смерть» и «загробный мир», считая неправильным путать «смерть саму по себе с внежизненной областью»26 и приписывать загробному миру черты смерти. Из этого следует более светлое представление о мире, который начинается за чертой земного бытия.

25 Там же. С. 47.

26 Набоков В. «Дар» // Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб., 1999. Т. 4. С. 484. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием в скобках тома и страницы.

Сходная картина возникает и у Флоренского: «...мир духовный, невидимое, не где-то далеко от нас, но окружает нас; и мы - как на дне океана, мы тонем в океане благодатного света. Однако, по непривычке, по недозрелости духовного ока (здесь и далее курсив мой - Ч. П.), этого светоносного царства мы не замечаем, часто не подозреваем его присутствия и только сердцем невнятно ощущаем происходящие вокруг нас духовные течения»27.

Между высказываниями философа Делаланда и писаниями П. Флоренского встречаются удивительные совпадения, когда речь идет о синхронности всего сущего, о постоянном присутствии вокруг нас невидимого мира, мира света, который мы не замечаем в силу нашей духовной слепоты. Близки к Флоренскому и рассуждения Делаланда об оке: «Наиболее доступный для наших домоседных чувств образ будущего постижения окрестности, долженствующей раскрыться нам по распаде тела, это - освобождение духа из глазниц плоти и превращение наше в одно свободное сплошное око, зараз видящее все стороны света, или, иначе говоря: сверхчувственное прозрение мира при нашем внутреннем участии» (IV, 484-485).

Превращение в «око» в набоковском контексте связано с положительным качеством - «зрением», которое является особым «даром» и ассоциируется с «видением», «откровением» и «светом».

Отметим еще одно созвучие набоковского текста с рассуждениями П. Флоренского, предложенными в «Иконостасе». Возвращаясь к Платону и его определению «идеи», Флоренский подчеркивает общий корень греческих слов «взгляд» и «идея» ("сгбод", 'ЧЗеа") и на основе этой связи строит оппозицию лик/личина. Обладая всеми признаками лица, «личина» на самом деле является пустой, как в физическом плане, так и в метафизическом, тогда как «лик» есть «явленная духовная сущность», «луч от источника всех образов»28. У Набокова оппозиции лик/личина соответствует противопоставление глазница плоти/око.

Окно (как и око) в набоковской поэтике также связано с видением и светом. Являясь элементом «разделения», границей между внутренним и внешним пространством, подобно стене или двери, окно, в отличие от последних, представляется «проницаемым» для света и взгляда. Противопоставление непроницаемой стены без окон и стены с окном перерастает в глубинное противопоставление духовной слепоты экзистенциальному взгляду. Размышляя над текстом Делаланда, свою «слепоту» осознает Чернышевский-отец, один из персонажей «Дара». Невозможность видеть духовным «взором» герой описывает, используя необычный образ: «В земном доме вместо окна - зеркало» (IV, 484). Здесь окно - проем в стене, но вместо стекол в него вставлено зеркало, основное свойство которого — отражать, не пропускать сквозь себя взгляд. Обилие зеркал в текстах

27 Флоренский П. А. Иконостас. С. 63.

г" Там же. С. 53-54.

Набокова дает основание полагать, что данный образ имел для него повышенное значение.

Четвертая глава называется «Зеркало в набоковской системе художественных образов».

Зеркало у Набокова занимает промежуточное положение между стеной без окон (глухой) и стеной, имеющей не просто окно, но окно, обладающее свойством прозрачности. В произведениях Набокова зеркало предстает в двух ипостасях. С одной стороны, оно существует в качестве «предела», поскольку является поверхностью, ограничивающей пространство и не дающей взгляду проникнуть за него. С другой стороны, оно служит «границей», поскольку, ограничивая пространство и выступая непроницаемой преградой, оно все-таки позволяет предположить, что за ним существует другой мир.

В отличие от прочих форм разграничения пространства зеркало обладает особым качеством, связанным с тем, что замыкая пространство, оно в то же время отражает его, то есть создает иллюзию «продолжения», проникновения в зазеркалье и дает солипсическое изображение самого пространства. За счет этого «замыкание» пространства получает обманный, иллюзорный характер, а само зеркало обретает черты двойственности.

Зеркало является одним из доминирующих образов во всех произведениях «русского» периода Набокова и сочетает оба указанных свойства: оно может «достоверно» отражать предметы, производя известный оптический эффект, а может наполняться магическими, колдовскими свойствами, выступая в качестве «границы» между реальным и сверхреальным миром.

Уже в романе «Король, дама, валет» зеркало упоминается и выделяется в качестве обязательного элемента обстановки почти на каждой странице. Зеркала всюду сопутствуют персонажам, представляя им их собственное отражение, а иногда и какую-то дополнительную информацию. С одной стороны, они являются для персонажей чем-то вроде «протеза» для зрения: через отражение в зеркале герои наблюдают и за собой, и за другими. Персонажи, в особенности Марта и Франц, необыкновенно часто и с особым вниманием смотрятся в зеркало. Удовлетворение, испытываемое ими от разглядывания себя в зеркале, рождает подозрение, что они находят в этом солипсическое удовольствие: в своем отражении они ищут и находят немое подтверждение собственного существования.

Можно утверждать, что это «удовольствие» порождено уверенностью (льстиво поддерживаемой зеркалом) в возможности управления собственным отражением. Однако на уровне авторского повествования эта уверенность опровергается, а зеркалу предоставляется тайная автономия. Во многих эпизодах оно выступает в качестве третьего персонажа, тайного соглядатая. Зеркало наблюдает и отражает события независимо от того, замечает ли его персонаж. Происходит нечто вроде персонализации зеркала, и в то же время отражение начинает высвобождения из «оков» зеркальности. По мере того как

у зеркала обнаруживается собственная воля, происходит смена ролей: уже не персонаж разглядывает себя в зеркале, а отражение (или, если угодно, само зеркало) разглядывает героя, можно сказать, «подражая» ему, даже дразня его. Зеркало, подобострастно отражающее смотрящегося в него, и зеркало, втайне наблюдающее, - в этой двойственности заключен некий обман, совершаемый по отношению к персонажу, недосказанность всей правды тому, кто не хочет ее увидеть.

Таким образом, на уровне сюжета зеркало функционирует в романе как инструмент обмана и гибели, солипсического тупика. В этом отношении тот факт, что дом, в котором поселяется Франц, находится на тупиковой улице (по ходу романа этот факт трижды подчеркнут в различных контекстах - см.: II, С. 161, 195, 203), становится значимой деталью.

Мотив безысходности, на которую обречен персонаж, придающий слишком большое значение своим отражениям, развивается и в повести «Соглядатай». Стремление героя глядеть на себя со стороны, глазами других, приводит к тому, что он начинает воспринимать окружающих исключительно в качестве «зеркал». Противоречащие друг другу отражения, которые в результате этого возникают, порождают потерю единства и полное расщепление собственного «я»: «Ведь меня нет - есть только тысячи зеркал, которые меня отражают» (III, 93). Каждый человек в этом произведении оказывается для героя (Смурова) зеркалом, и все эти «люди-зеркала» отражают его по-своему, создавая все новые его образы, что порождает сомнение относительно правдивости «зеркального» отражения.

«Дурная замкнутость героя на себе, на своих отражениях, приводит к представлению о пустом и замкнутом зеркальном мире, где нет ничего, кроме накопления отражений, - возникает как бы негатив солипсизма», - так комментирует Ю. Левин опыт Смурова29.

Ю. Левин определяет семиотический потенциал зеркала, исходя из его «материального состава», а точнее, «четкого определения его основных независимых качеств»30. Часть «потенций» зеркала обусловлена природой возникающего в нем отражения, а другая часть - составом зеркальной поверхности. В отражении Левин отмечает такие свойства, как непроницаемость, безмолвность, неосязаемость, что существенным образом отличает его от «оригинала» и приравнивает к явлениям из снов и видений, к тому, что соотносится с иным измерением, с зазеркальным миром.

В более позднем романе «Отчаяние» тема зеркал также значима. Драма Германа состоит в том, что он оказывается перед парадоксом взаимоотношений между «оригиналом» и его зеркальной «копией» (то есть самим Германом и его мнимым зеркальным двойником Феликсом) и не может его разрешить. Тема зеркального двойничества в романе тесно переплетается с темой безуспешной

29 Левин Ю. И. Зеркало как потенциальный семиотический объект II Зеркало: Семиотика зеркальности. Труды по знаковым системам. Тарту, 1988. Вып. 22. С. 22.

30 Там же.

самоидентификации героя с помощью отражения, которое служит источником обмана.

Зеркальное отражение как «нечто тупиковое» Ю. Левин рассматривает в рамках противопоставления «смотреть на себя» и «смотреть в себя». Это противопоставление исследователь отмечает, в частности, в поздней лирике Вл. Ходасевича и приравнивает его к оппозиции плоскость / глубина, познание. В романе «Отчаяние» отсутствует второй член оппозиции — смотреть «в себя». В этом случае зеркало, отражающее человеческий образ, становится тупиком, плоской поверхностью, изобилующей оптическими обманами.

Образ зеркала получил особую разработку в раннем творчестве Вяч. Иванова. Мотив зеркала является сквозным в сборнике «Прозрачность», где он связан с темой самоопределения «я». В исследовании 3. Минц и Г. Обатнина31 подчеркивается, что для Вяч. Иванова зеркало, когда оно обращено к человеку, имеет отрицательную коннотацию как причина раздвоения и раздробления «я» (такие зеркала поэт называет «зеркалами души»), но получает космическое, позитивное значение при обращении к природе («зеркала природы»). Со вторым «видом» зеркал связаны представления Вяч. Иванова о «Видимой Вселенной» как о двух зеркалах, обращенных друг к другу: «верхнее зеркало» -прозрачный небосвод, «нижнее» - зеркало воды.

Этот двойственный образ зеркала (зеркало как создатель обманных отражений и зеркало как способ проникновения в тайну вселенной) характерен и для творчества Набокова. В романе «Отчаяние», например, наряду с зеркалом, отражающим человеческий образ и создающим мнимых двойников, возникает и другой образ зеркала - зеркала воды. В одном из значимых эпизодов романа Герман заворожено наблюдает «за безмолвной и неминуемой встречей между листом, падающим в воду, и его приближающимся отражением, словно поднимающимся из бездны, из водных глубин» (III, 433). Здесь возникает намек на загадочные возможности, скрытые в зеркале воды, в таинственных водных глубинах, которые принадлежат другому миру, другому измерению, другому «состоянию» сознания; зеркальная водная поверхность становится «проницаемой» границей. Не случайно именно при взгляде на отражение, возникающее в графине «с мертвой водой» (III, 437), в сознании Германа всплывают картины, цвета, запахи того российского прошлого, которое ассоциируется с миром, принадлежащим другому измерению.

В более поздних произведениях отражения в воде (в начале романа «Bend Sinister») и стекле (в начале романа «Бледный огонь») становятся наиболее «предпочтительным» способом проникновения в потусторонность. Используя терминологию, близкую символистам, можно сказать, что эти отражения скорее являются тенями, признаками присутствия потусторонности в разреженной текстуре хрусталя.

31 Минц 3. Г., Обатнын Г. В. Символика зеркала в ранней поэзии Вяч. Иванова (сборники «Кормчие звезды» и «Прозрачность») // Зеркало: Семиотика зеркальности. С. 59—65.

В пятой главе «Категория прозрачности в творчестве Набокова и в произведениях символистов» «прозрачность» определяется как способность материи, по природе своей плотной и непроницаемой, пропускать свет и под его воздействием как бы рассеиваться, становиться легкой. Такая материя приближается (и приближает того, кто на нее смотрит) к миру, который противоположен «нашему»: к миру невещественному, неосязаемому, вечному и бесконечному.

Глава включает три раздела. В первом разделе «Прозрачность и свет у Данте» речь идет об интересе младших символистов к творческому наследию Данте, сыгравшему существенную роль в понимании ими категории прозрачности; очевиднее всего этот интерес проявился в трудах Вяч. Иванова и Павла Флоренского32. Современные исследователи выделяют в творчестве Данте помимо влияния Аристотеля и средневековой схоластики платоническую и неоплатоническую составляющую, а также влияние средневековой философии Света (см. мистический путь Сан Бонавентура)33. «Божественная Комедия» - это путь к познанию Бога через творчество; на этом пути к Богу, а также к истинной, высшей поэзии и обретается предельная прозрачность. Таким образом, именно в творчестве Данте символисты могли найти пример теснейшей связи категории прозрачности с божественным светом и с истинной поэзией.

Второй раздел называется «Категория прозрачности и теория "реалистического символизма" Вяч. Иванова». У символистов «младшего» поколения и, в первую очередь, у Вяч. Иванова прозрачность символизирует светлую сторону бытия: она «нас окрылит», «исполнит солнцем», и тогда «Мы возблестим, как угля мрачность, / Преображенная в алмаз»34. Образ угля, преображенного в алмаз (возникавший и в поэзии А. Блока), является выразительной иллюстрацией ивановской теории «реалистического символизма», того символизма, который не отрицает существования материи, а ищет в ней след и свет других миров.

Третий раздел пятой главы - «Прозрачность как "след других миров" в произведениях Набокова». В творчестве Набокова, как и в поэзии младосимволистов, прозрачность становится знаком «других миров» и противопоставлена плотной, костной вещественности (например, в романе «Защита Лужина»), Необычное, оригинальное развитие тема прозрачности получила в романе «Приглашение на казнь». Слово «прозрачность» используется тут в двух значениях. В первом значении, обусловленном характером романа как антиутопии, прозрачность указывает на «проницаемость» сознаний внешнему взгляду (то есть контролю тоталитарного режима). Прозрачности лишен только главный герой романа, Цинциннат Ц., за это он и приговорен к казни. В самом деле, для тоталитарного режима тени и

32 См., например, статью Вяч. Иванова «О границах искусства» и работу П. Флоренского «О мнимостях в геометрии».

33 См.: Mocan М. La trasparenza е il riflesso: Sull'alta fantasia in Dante e nel pensiero medievale. Milano, 2007.

34 Иванов Вяч. Алмаз// Иванов Вяч. Стихотворения. Поэмы. Трагедия. СПб., 1995. Кн. 1. С. 167.

меандры сознания героя представляются обидным вызовом,

свидетельством заговора. В финале романа прозрачность, которой требует режим, оказывается синонимом внутренней несостоятельности и духовной пустоты. Окружающий Цинцинната мир становится призрачным и рушится, подобно картонным декорациям балаганного театра.

С другой стороны, сам герой являет собой феномен светлого варианта «прозрачности», которая обусловлена не духовной пустотой, а, напротив, предельной субстанциальностью. «Прозрачность» Цинцинната проявляется как некое просветление самого тела. Во всех описаниях героя присутствует слово «прозрачный» или его синонимы: у Цинцинната «большие прозрачные глаза» (IV, 48); «прозрачно побелевшее лицо» с «растрепавшимся над губой солнечным светом», «лицо... со скользящими, непостоянного оттенка, слегка как бы призрачными, глазами» (IV, 118); «прозрачные волосы», «светлые очертания» (IV, 119). Лицо, глаза, волосы, очертания, и вообще, все тело героя светлы, прозрачны, они как будто освобождены от груза материальности, вещественности. В романе упоминается о «плотской неполноте» (IV, 118) Цинцинната, его «нагло ускользающей плоти» (IV, 119).

В Цинциннате живут два человека: первый - реальный, часто неловкий, наивный, второй - неуловимый, «ускользающий», но именно он и есть единственное «по-настоящему живое» существо. Оно принадлежит другому миру, родственному хрупкой прозрачности хрусталя: «Я обнаружил дырочку в жизни, - там, где она отломилась, где была спаяна некогда с чем-то другим, по-настоящему живым, значительным, огромным, - какие мне нужны объемистые эпитеты, чтобы их налить хрустальным смыслом...» (IV, 174). В отличие от Германа с его «двойником», эти два Цинцинната не противопоставлены друг к ДРУГУ, один постоянно просвечивает сквозь другого: «...это было так, словно одной стороной своего существа он неуловимо переходил в другую плоскость» (IV, 119). Состояние «прозрачности» достигает максимальной степени в сцене «разоблачения» Цинцинната, который постепенно снимает с себя одежду и потом, продолжая процесс «освобождения», части своего тела; наконец «то, что оставалось от него, постепенно рассеялось, едва окрасив воздух» (IV, 61). Слегка окрашенный воздух является вовсе не пустым пространством, а концентрацией духа. Не случайно С. Давыдов ставит эту сцену в центре эсхатологического толкования романа35. С точки зрения гностического учения, то, что осталось от героя, — это «пневма» в чистом виде. В рамках настоящего анализа это служит примером самого полного проявления прозрачности (и доказательства ее сущностной природы).

Последней ступенью в развитии темы прозрачности в творчестве Набокова можно считать его англоязычный роман «Transparent Things» (в русских переводах «Прозрачные вещи» или, более точно на наш взгляд, «Просвечивающие предметы»), В этом романе автор наделяет свойством прозрачности все предметы: простой карандаш, серые камни альпийских гор (а

35 Давыдов С. «Тексты-матрешки» Владимира Набокова. С. 85.

не только пропускающие свет стекло, хрусталь и гладь воды). Главное не в видимости, а в том, что поверхность любого предмета проницаема для внимательного взгляда. Она представляет собой край бездны, границу с хаосом, с миром, для человеческого сознания ужасным и невыносимым, с миром «потусторонним». Этот мир укоренен в прошлом предмета, и это и есть его сущность.

В Заключении подводятся итоги работы и намечаются дальнейшие пути исследования темы «Набоков и русский символизм».

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

а) Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК РФ

1. Пространство замкнутое и открытое: «Приглашение на казнь» Владимира Набокова // Вестник Русской Христианской Гуманитарной Академии. СПб., 2012. Т. 13. Вып. 1. С. 145-153.

2. Зеркало как граница миров в русскоязычной прозе В. Набокова // Вестник СПбГУ. Сер. 9. СПб., 2012. Вып. 1. С. 56-66.

б) Публикации в сборниках научных трудов

3. Набоков и русский символизм: (История проблемы) // В. В. Набоков: Pro et contra: Материалы и исследования о жизни и творчестве В. В. Набокова: Антология. СПб., 2001. Т. 2. С. 532-550.

4. Город и искусство в романе «Дар»: Берлин Набокова // Mitología délia citta: Atti del convegno internationale / A cura di A. Cattani e С. Pilo Boyl. Sassari, 2002. P. 81-85.

5. La 'trasparenza' come problema in V.V. Nabokov (Категория прозрачности в прозе В. В. Набокова) // И dialogo fra le culture. Il problema del multiculturalismo: Atti del convegno. Sassari, 2007. C. 133-141.

Подписано в печать 15.11.2012г. Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 1,3. Тираж 100 экз. Заказ № 2884.

Отпечатано в ООО «Издательство "JIEMA"» 199004, Россия, Санкт-Петербург, В.О., Средний пр., д. 24 тел.: 323-30-50, тел./факс: 323-67-74 e-mail: izd_lema@mail.ru http://www.lemaprint.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Пило Боил ди Путифигари Чечилия

Введение

Глава I. О «классичности» и «неклассичности» Набокова: история проблемы

Глава И. Специфика изображения пространства в прозе Набокова

II. 1 Замкнутое пространство: «Приглашение на казнь»

II.2 Городское пространство: «Дар»

Глава III. Категория границы в контексте набоковского «двоемирия»

Глава IV. Зеркало в набоковской системе художественных образов

Глава V. Категория прозрачности в творчестве Набокова и в произведениях символистов

V.1 Прозрачность и свет у Данте

V.2 Категория прозрачности и теория «реалистического символизма» Вяч. Иванова

V.3 Прозрачность как «след других миров» в произведениях Набокова

Введение диссертации2012 год, автореферат по филологии, Пило Боил ди Путифигари Чечилия

Я рожден этой эпохой, я вырос в этой атмосфере»1, - писал о Серебряном веке Владимир Набоков Э. Уилсону 4 января 1949 года. Между тем ни в русской эмигрантской критике 1920-1930 гг., ни в первых американских откликах на новые произведения Набокова вопрос о влиянии на его творчество русской культуры начала XX века практически не затрагивался. И лишь в 1980-е годы американскими литературоведами, в первую очередь Д. Б. Джонсоном и В. Е. Александровым, была отмечена тесная связь творчества Набокова с русским символизмом. Речь прежде всего шла о понятиях «двоемирие» и «потусторонность», актуальных для мировосприятия и творчества символистов.

Д. Б. Джонсон, анализируя особенности набоковского «двоемирия», выделил два основных принципа символизма, которые положены также и в основу «эстетической космологии» Набокова: 1) за видимым миром существует более реальный, высший мир; 2) искусство способно отразить истину высшего мира, находящегося за пределами обыденной реальности или мира «теней» в платоновском понимании2.

1 Цит. по: «Звезда». 1996. № П. С. 125. Johnson D В Worlds in Regression: Some Novels of Vladimir Nabokov. Ann Arbor. 1985. P. 223. Рус. Джонсон Д. Б Миры и антимиры Владимира Набокова. СПб. 201 1.С. 352.

Тема «потусторонности» у Набокова стала предметом, исследования В. Е. Александрова . Вслед за Верой Набоковой Александров подчеркнул, что эта тема является центральной в творчестве писателя и ее изучение позволит радикально переосмыслить набоковское наследие. По мнению исследователя, три главных аспекта набоковского творчества - метафизика, этика и эстетика - отражают дуалистическую картину мира, веру писателя в существование некой потусторонней реальности, противостоящей обыденному миру и вместе с тем с ним связанной.

Исследования Д. Б. Джонсона и В. Е. Александрова, специально посвященные сопоставительному анализу произведений Набокова с мыслями и творчеством выдающихся представителей Серебряного века4, легли в основу целого направления в набоковедении. Появились работы, в которых освещена связь творчества Набокова с произведениями А. А. Блока, А. Белого, Д. С. Мережковского, Ф. Сологуба5. Эти и другие исследования уже составили более или менее масштабный корпус научной литературы. Обнаружено и изучено большое количество перекличек, скрытых аллюзий, прямых и скрытых 5

Alexandrov V. Е. Nabokov's Otherworld. Princeton; New Jersey, 1991. Рус. пер: Александров В. Е. Набоков и потусторонность: Метафизика, этика, эстетика. СПб., 1999.

4 Johnson D. В. Belyj and Nabokov: A Comparative Overview // Russian Literature. 1981. № 9. P. 379^02; Alexandrov V. E. Vladimir Nabokov's Metaphysical Aesthetics in the Context of the Silver Age // Christianity and the Easthern Slavs. Vol. 3: Russian Literature in Modem Times. Berkeley; Los Angeles; L., 1995. P. 201-222.

3 См., например: Аверин Б. В. Дар Мнемозины: Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции». СПб., 2003. С. 238-267; Успенская А. В. Мережковский и Набоков // Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 108-123: Левинг Ю. Раковинный гул небытия: (В. Набоков и Ф. Сологуб) // В. В. Набоков: Pro et contra. СПб., 2001. Материалы и исследования о жизни и творчестве В.В. Набокова. Антология. [Т. 2.]. С. 499-519; Оконечная О. «Отчаяние» В. Набокова и «Мелкий бес» Ф. Сологуба: К вопросу о традициях русского символизма в прозе В. В. Набокова 1920-x-l930-х гг. // В. В. Набоков: Pro et contra. [Т. 2.] С. 520-531; Старк В. П. А. А. Блок в художественных отражениях В. В. Набокова // Набоковский Вестник. СПб., 1999. Вып. 4. С. 53-68; Долинин А. Набоков и Блок// Долинин А. Истинная жизнь писателя Сирина. СПб., 2004. С. 331-337. цитат, которые связывают набоковское творчество с наследием Серебряного века.

Тем не менее, в рамках указанной темы остается еще много «белых пятен», что и обусловило актуальность предпринятого исследования. К числу неразработанных аспектов темы относятся и частные вопросы, и проблемы общего характера. Так, недостаточно изученным, на наш взгляд, является, например, соотношение текстов Набокова с творчеством философа П. Флоренского и одного из ярких идеологов «младосимволистов» поэта Вяч. Иванова6. Нуждается в дальнейшей разработке и проблема сложной трансформации у писателя символистской поэтики, эстетики и идеологии, поскольку, затрагивая тему «Набоков и символизм», нельзя говорить о простом заимствовании тем, идей и мотивов. Сам писатель не раз подчеркивал, что его творчество свободно от каких бы то ни было «влияний», и никогда не причислял себя ни к какому литературному направлению (символизм -не исключение).

Задачи диссертационного исследования:

6 Среди немногочисленных работ, посвященных этой теме, труды Б. В. Аверина, С. Я. Сендеровича и Е. М. Шварц: Аверин Б. Воспоминание у Набокова и Флоренского // В. В. Набоков: Pro et contra. [Т. 2.]. С. 485^98; Сендерович С Я., Шварц Е. М. Закулисный гром: О замысле «Лолиты» и Вячеславе Иванове // Wiener Slavvistischer Almanach. 1999. Bd. 44. S. 23-47.

3. проследить, каким образом мотив «границы» в произведениях писателя соотносится с идеями П. Флоренского о «мире видимом» и «мире невидимом» и «трех состояниях человеческой души»;

4. показать связь набоковской прозы с поэтикой романа «Петербург» А. Белого;

Материал изучения

Материалом изучения является русскоязычное творчество Набокова. Ключевыми произведениями, вокруг которых строится исследование, стали романы «Король, дама, валет» (1927), «Защита Лужина» (1929), «Соглядатай» (1930), «Отчаяние» (1934), «Приглашение на казнь» (1935) и «Дар» (1938).

Методологическая основа диссертации

Положения, выдвигаемые на защиту:

Научная новизна диссертации

Корпус исследовательской литературы, посвященной литературным связям творчества В. Набокова с наследием русского символизма, состоит в основном из работ, сосредоточенных на сопоставительном анализе относительно ограниченной (хронологически и по объему) части набоковского творчества. В настоящей работе, во-первых, была расширена база изучаемых текстов, во-вторых, выбраны ключевые символистские категории и мотивы, которые анализируются диахронически, прослеживается их развитие в творчестве Набокова.

Практическое значение диссертации

Апробация работы

Международная конференция по русской литературе «Проблема мультикультурализма», Сассари (Италия), 2001).

По теме исследования опубликованы пять статей. Структура диссертации

Работа состоит из введения, пяти глав, заключения и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Владимир Набоков и русский символизм"

Заключение

Ни в русской эмигрантской критике 1920-1930 гг., ни в первых американских откликах на новые произведения Набокова вопрос о влиянии на его творчество русской культуры начала XX века практически не затрагивался (яркими исключениями на этом фоне являются лишь В. Ходасевич и Г. Струве). Лишь в 1980-е годы была отмечена тесная связь творчества Набокова с русским символизмом. Речь прежде всего шла о понятиях «двоемирие» и «потусторонность», актуальных для мировосприятия и творчества символистов. Отмечалось, что Набоков сохранил верность двум ключевым символистским принципам: видимый мир есть только отблеск от «незримого очами», творчество есть способ выявления высших истин, а также инструмент преображения бытия.

Исследования, специально посвященные сопоставительному анализу произведений Набокова с мыслями и творчеством выдающихся представителей Серебряного века, легли в основу целого направления в набоковедении. Появились работы, в которых освещена связь творчества Набокова с произведениями А. А. Блока, А. Белого, Д. С. Мережковского, Ф. Сологуба. Эти и другие исследования уже составили масштабный корпус научной литературы. Обнаружено и изучено большое количество перекличек, скрытых аллюзий, прямых и скрытых цитат, которые связывают набоковское творчество с наследием Серебряного века.

Однако в рамках указанной темы остается еще много «белых пятен». Некоторые из неразработанных аспектов темы «Набоков и русский символизм» и стали предметом преимущественного внимания в настоящем исследовании, что обусловило его актуальность. К таким аспектам относится, например, соотношение текстов Набокова с творчеством философа П. Флоренского и одного из ярких идеологов «младосимволистов» поэта Вяч. Иванова. Требует дальнейшей разработки и проблема сложной трансформации у писателя символистской поэтики, эстетики и идеологии, поскольку, затрагивая тему «Набоков и символизм», нельзя говорить о простом заимствовании тем, идей и мотивов.

Первая глава диссертации содержит аналитический обзор работ, в которых либо непосредственно затрагивается тема «Набоков и русский символизм», либо содержатся выводы и наблюдения, полезные для разработки основной проблемы диссертации. Положения, выдвинутые российскими и зарубежными исследователями Набокова, дополняются указаниями на возможность использовать их для более углубленного изучения связей набоковского творчества с наследием символизма. Особое внимание уделяется работам Д.Б. Джонсона и В. А. Александрова, исследовавшим темы набоковского «двоемирия» и «потусторонности».

Вторая глава называется «Специфика изображения пространства в прозе Набокова». В первом разделе, озаглавленном «Замкнутое пространство: "Приглашение на казнь"» доказывается, что система пространственных координат романа несет на себе явный отпечаток младосимволистской парадигматики. Нашей целью было показать, что оппозиция тут/там в романе - это не противопоставление замкнутого пространства крепости и открытого пространства за ее пределами, а противопоставление мира реального и сверхреального, того мира, о котором писал Платон, рассуждали неоплатоники и который воскресили русские символисты младшего поколения.

Второй раздел главы, названный «Городское пространство: "Дар"», возвращает нас к вопросу метафизического преодоления пространства и возможных «провалов» в плоскости городской сцены. В этом разделе было проанализировано изображение Берлина в романе «Дар», которое обнаруживает связь с петербургским текстом - в специфическом символистском преломлении мифологии Петербурга.

В третьей главе «Категория границы в контексте набоковского "двоемирия"» была сделана попытка выявить «законы», по которым в произведениях Набокова проведена граница между мирами. В главе исследованы формы воплощения этой границы в романах «Приглашение на казнь», «Дар» и рассказе «Ultima Thüle». Кроме того, в диссертации рассматривается соотношение художественных идей В. Набокова с религиозно-философскими положениями, изложенными П. Флоренским в работе «Иконостас»: о границе, проходящей между миром видимым и миром невидимым. Согласно Флоренскому, эта граница становится также пределом между «известным» и «неизвестным», она не только разделяет эти миры, но и соединяет. По Флоренскому, граница, разделяющая и одновременно соединяющая два мира, проходит и в человеческой душе, «ибо и в нас самих жизнь в видимом чередуется с жизнью в невидимом». В качестве ступеней «жизни в невидимом» Флоренский выделяет три состояния человеческой души, при которых человек «чувствует» границу между мирами: сон (первая и простейшая ступень), художественное творчество (вторая ступень) и мистическое прозрение (третья ступень). Те же три состояния души, или фазы сознания, становятся в произведениях Набокова важными этапами духовного развития героев.

Четвертая глава называется «Зеркало в набоковской системе художественных образов». Отмечается, что зеркало у Набокова, являясь доминирующим образом в произведениях русского периода, обладает двойственной семантикой: производя известный оптический эффект, зеркало может достоверно отражать предметы (но чаще: становиться инструментом обмана и гибели, порождая мнимых двойников), а может наполняться магическими свойствами, выступая в качестве границы между реальным и сверхреальным миром. Двойственный образ зеркала (зеркало как создатель мнимых отражений и зеркало как способ проникновения в тайну мира) характерен и для творчества символистов. В частности, он получил особую разработку в сборнике лирики Вяч. Иванова «Прозрачность».

В пятой главе «Категория прозрачности в творчестве Набокова и в произведениях символистов» «прозрачность» определяется как способность материи, по природе своей плотной и непроницаемой, пропускать свет и под его воздействием рассеиваться, становиться легкой. Такая материя приближается (и приближает того, кто на нее смотрит) к миру, который противоположен «нашему»: к миру невещественному, неосязаемому, вечному и бесконечному.

Мотив «прозрачности» в произведениях Набокова и в лирике Вяч. Иванова, как отмечается в диссертации, имеет сходное звучание и соотносится с ивановской теорией «реалистического символизма». Согласно этой теории, искусство, поэзия принадлежат земному, ощутимому миру, но возникают лишь тогда, когда свет трансцендентного проницает мрачную материю. Как у Вяч. Иванова, так и у Набокова искусство рождается, когда поэт начинает ощущать, что мир - иной, чем видится, когда поэт угадывает в мертвой материи присутствие трансцендентности.

Важная для Набокова (как и для русских символистов) тема последней тайны бытия намеренно не раскрыта писателем до конца. Ее невозможно выразить в форме рациональных построений, а можно лишь угадывать через краски, звуки, смутные состояния души. В этом и заключается набоковский «символизм» - собственный, конкретный и «сущий».

Список научной литературыПило Боил ди Путифигари Чечилия, диссертация по теме "Русская литература"

1. Художественные тексты и мемуарно-биографическая литература

2. Белый А. О Блоке: Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи. М., 1997.

3. Белый А. Петербург. JT., 1990.

4. Гоголь Н. В. Петербургские повести. М., 1995. (серия «Литературные памятники»).

5. Данте Алнгьери. Божественная комедия / Пер. М. Лозинского. М., 1967.

6. Иванов В. И. Собр. соч.: В 4 т. Брюссель, 1971-1987.

7. Набоков В. В. Лекции о Дон Кихоте. М., 2002.

8. Набоков В. В. Лекции по зарубежной литературе: Остен, Диккенс, Флобер, Джойс, Кафка, Пруст, Стивенсон. М., 1998.

9. Набоков В. В. Лекции по русской литературе: Чехов, Достоевский, Гоголь, Горький, Толстой, Тургенев. М., 2001.

10. Набоков В. В. Переписка с сестрой. Ann Arbor, 1985.

11. Набоков В .В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1990.

12. Набоков В. В. Собр. соч. американского периода: В 5 т. СПб., 19971999.

13. Набоков В. В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб., 1999-2000.

14. Шаховская 3. В поисках Набокова: Воспоминания. Париж, 1979.

15. Hugo V. L'ultimo giorno di un condannato a morte. Milano, 1991.

16. Nabokov V. Strong Opinions. New York, 1990.

17. Nabokov V. Transparent Things. New York, 1972.

18. Научно-исследовательская литература

19. Аверин Б. В. Воспоминание у Набокова и Флоренского // В. В. Набоков: Pro et contra: Материалы и исследования о жизни и творчестве В. В. Набокова: Антология. СПб., 2001. Т. 2. С. 485-498.

20. Аверин Б. В. Дар Мнемозины: Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции. СПб., 2003.

21. Аверин Б. В. Набоков и набоковиана // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 851-867.

22. Аверин Б. В. Поэтика ранних романов Набокова // Набоковский Вестник. СПб., 1998. Вып. 1. С. 31-43.

23. Адамович Г. В. Владимир Набоков // Адамович. Г. В. Одиночество и свобода: Литературные очерки. Нью-Йорк, 1956.

24. Адамович Г. В. Рец.: «Современные записки», книга 40. // Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М., 2000. С. 55-56.

25. Айхенвальд Ю. Литературные заметки // Руль. 1926. 31 марта. С. 23.

26. Андреев Н. Е. Сирин // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 220230.

27. Бабиков А. О способе построения образа дома-времени в произведениях В. В. Набокова // Набоковский Вестник. СПб., 1999. Вып. З.С. 5-11.

28. Бабиков А. «Событие» и самое главное в драматической концепции В. В. Набокова // В. В. Набоков: Pro et contra: Материалы и исследования о жизни и творчестве В. В. Набокова: Антология. СПб., 2001. Т. 2. С. 558-586.

29. Берберова Н. Набоков и его «Лолита» // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 284-307.

30. Битов А. Г. Ясность бессмертия: Воспоминание непредставленного // Набоков В. Круг. Л., 1990. С. 3-20.

31. Бицилли П. М. Возрождение Аллегории // Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М., 2000. С. 208—219.

32. Бицилли П. М. Сирин В. «Приглашение на казнь» // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценкерусских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 251-254.

33. Борухов Б. Л. Об одной вертикальной норме в прозе В. Набокова: (Категория «половины» в романе «Лолита») // Художественный текст: Антология и интерпретация. Саратов, 1992. С. 130-134.

34. Букс Н. Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах Владимира Набокова. М., 1998.

35. Варшавский В. С. В. Сирин. «Подвиг» // В. В. Набоков Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 231-233.

36. Вейдле В. В. В. Сирин. «Отчаяние» // Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М., 2000. С. 127—128.

37. Виролайнен М.Н. Замкнутый мир // Виролайнен М.Н. Речь и молчание. Сюжеты и мифы русской словесности. СПб, 2003. С. 312372.

38. Виролайнен М. Н. Мифы города в мире Гоголя // Mitología della cittá: Atti del convegno internazionale. Sassari, 2002. P. 155-162.

39. Гаретто E. Мемуары и тема памяти в литературе русского зарубежья // Блоковский сборник. Тарту, 1996. Вып. 13: Русская культура XX века: Метрополия и диаспора. С. 101-109.

40. Давыдов С. «Гносеологическая гнусность» Владимира Набокова: Метафизика и поэтика в романе «Приглашение на казнь» // Логос. 1991. № 1. С. 175-184.

41. Давыдов С. «Тексты-матрешки» Владимира Набокова. СПб., 2004.

42. Даниель С. Оптика Набокова // Набоковский Вестник. СПб., 1999. Вып. 4. С. 168-172.

43. Даниель С. Петербургская тема в романе Набокова «Дар» // Studia Slavica Finlandensia. 1996. № 8. С. 196-205.

44. Дешарт О. Введение // Иванов В. И. Собр. соч.: В 4 т. Брюссель, 1971. Т. 1.С. 3-167.

45. Джонсон Д. Б. Миры и антимиры Владимира Набокова. СПб., 2011.

46. Долинин А. А. «Двойное время» в романе Дар // Пути и миражи русской культуры. СПб., 1994. С. 283-322.

47. Долинин А. А. Истинная жизнь писателя Сирина. СПб., 2004.

48. Долинин А. А. О некоторых анаграммах в творчестве Владимира Набокова // Культура русской диаспоры: Владимир Набоков 100. Таллин, 2000. С. 99-107.

49. Долинин А. А. Три заметки о «Даре» Набокова // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 697-740.

50. Долинин А. А. Цветная спираль Набокова // Набоков В. Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе, интервью, рецензии. М., 1989. С. 468472.

51. Дьячковская Л. Е. Мотив прозрачности в романе В. Набокова «Лолита»: К постановке проблемы // Набоковский сборник. СПб., 2011. Вып. 1. С. 14-28.

52. Дьячковская Л. Е. Свет, цвет, звук и граница миров в романе «Защита Лужина» // В. В. Набоков: Pro et contra: Материалы и исследования о жизни и творчестве В. В. Набокова: Антология. СПб., 2001. Т. 2. С. 695-715.

53. Ерофеев В. Русский метароман, или В поисках потерянного рая // Вопросы литературы. 1988. № 10. С. 125-160.

54. Есаулов И. Праздники. Радости. Скорби: Литература русского зарубежья как завершение традиции // Новый мир. 1992. № 10. С. 232-242.

55. Иванов Г. В. В. Сирин. «Машенька», «Король, дама, валет», «Защита Лужина», «Возвращение Чорба», рассказы // Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М., 2000. С. 179—181.

56. Иванова Е. В. Переписка с Андреем Белым. Введение // Павел Флоренский и символисты: Опыты литературные. Статьи. Переписка. М., 2004. С. 433-451.

57. Казин А. Л. Этика Набокова // Набоковский Вестник. СПб., 1998. Вып. 1.С. 26-30.

58. Кантор М. Бремя памяти: (О Сирине) // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 234-237.

59. Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М., 2000.

60. Козлова С. М. Утопия истины и гносеология отрезанной головы в «Приглашении на казнь» // Звезда. 1999. №. 4. С. 184—189.

61. Конечный А. Петербург «с того берега» (в мемуарах эмигрантов «первой волны») // Studia Slavica Finlandensia. 1996. № 8. С. 128— 146.

62. Крымский набоковский научный сборник. Симферополь, 2001. Вып. 1-2.

63. Кузнецов П. Утопия одиночества // Новый мир. 1992. № 10. С. 243250.

64. Кузнецова О. А. К истории посвящений в сборнике Вяч. Иванова «Прозрачность» // Русская литература. 2006. № 3. С. 98-108.

65. Кузнецова О. А. Концепт «Прозрачность» у Вяч. Иванова // Вячеслав Иванов Петербург - мировая культура: Материалы международной научной конференции 9-11 сентября 2002 г. М.; Томск, 2003. С. 280-285.

66. Левин Ю. И. Вл. Набоков // Левин Ю. И. Избранные труды: Поэтика. Семиотика. М., 1998. С. 279-391.

67. Левин Ю. И. Об особенностях повествовательной структуры и образного строя романа «Дар» // Russian Literature (Amsterdam). 1981. №9 (2). С. 191-229.

68. Левииг Ю. Раковинный гул небытия: (В. Набоков и Ф. Сологуб) // В. В. Набоков: Pro et contra: Материалы и исследования о жизни и творчестве В. В. Набокова: Антология. СПб., 2001. Т. 2. С. 499-519.

69. Левинг Ю. Узор вечности: Пушкин-график Набоков-художник // А. С. Пушкин и В. В. Набоков: Сб. докладов международной конференции 15-18 апреля 1999 г. СПб., 1999. С. 237-255.

70. Левинтон Г. A. The Importance of Being Russian или Les allusions perdues // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 308-339.

71. Липовецкий М. Эпилог русского модернизма: Художественная философия творчества в романе Набокова «Дар» // Вопросы литературы. 1994. № 3. С. 72-95.

72. Лотман М. Ю. Некоторые замечания о поэзии и поэтике Ф. К. Годунова-Чердынцева // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 350—353.

73. Маликова М. Э. Жертва тотального воспоминания // Культура русской диаспоры: Владимир Набоков 100. Таллин, 2000. С. 62-75.

74. Маликова М. Э. Комментарии // Набоков В. В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб, 1999 . Т. 1. С. 755-815.

75. Маликова М. Э. Набоков «Другие берега» Набоков «Speak, Memory»: Некоторые наблюдения // Набоковский Вестник. СПб., 1999. Вып. 4. С. 91-100.

76. Медарич М. Владимир Набоков и роман XX столетия // Russian Literature (Amsterdam). 1991. № 29. С. 79-100.

77. Миллер Л. И другое, другое, другое. // Вопросы литературы. 1995. №6. С. 86-102.

78. Минц 3. Г. Поэтика Александра Блока. СПб., 1999.

79. Минц 3. Г., Обатнин Г. В. Символика зеркала в ранней поэзии Вяч. Иванова (сборники «Кормчие звезды» и «Прозрачность») // Труды по знаковым системам. Тарту, 1988. Вып. 22: Зеркало: Семиотика зеркальности. С. 59-65.

80. Мулярчик А. Русская проза Владимира Набокова. М., 1997.

81. Носик Б. Мир и дар Владимира Набокова: Первая русская биография писателя. М., 1995.

82. Осоргин М. А. В. Сирин. Камера обскура, роман // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 240-241.

83. Паперно И. Как сделан «Дар» Набокова // Новое литературное обозрение. 1993. № 5. С. 138-155.

84. Полищук В. Поэтика вещи в прозе Набокова: (Ключи к роману «Король, дама, валет») // Культура русской диаспоры: Владимир Набоков 100. Таллин, 2000. С. 260-275.

85. Пурин А. Набоков и Евтерпа// Новый мир. 1993. № 2. С. 224-241.

86. Пятигорский А. М. Чуть-чуть о философии Владимира Набокова // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира

87. Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 340-347.

88. Рягузова Л. Н. Концепт «творчество» в идиостиле Набокова // Набоковский вестник. СПб., 1999. Вып. 4. С. 18-25.

89. Рягузова Л. Н. Романы В. В. Набокова «русского» периода творчества: (Новации и традиции): Учебные программы спецкурсов и спецсеминаров. Краснодар, 2002.

90. Рягузова Л. Н. Система эстетических и теоретико-литературных понятий В. В. Набокова. Краснодар, 2001.

91. Рягузова Л. Н. Субстанциально-мифологические представления как элементы поэтического мира В. В. Набокова. Краснодар, 2006.

92. Семенов В. А. О некоторых лексических символах в романах Набокова // Набоковский вестник. СПб., 2001. Вып. 6. С. 116-118.

93. Семочкин А. Тень русской ветки: Набоковская Выра. СПб., 2002.

94. Сендерович С., Шварц Е. Балаган смерти: Заметки о романе В. Набокова «Bend Sinister» // Культура русской диаспоры: Владимир Набоков 100. Таллин, 2000. С. 357-370.

95. Сендерович С., Шварц Е. Вербная штучка: Набоков и популярная культура // Новое литературное обозрение. 1997. № 24. С. 93-111; 1997. №26. С. 201-222.

96. Сендерович С, Шварц Е. Закулисный гром: О замысле «Лолиты» и о Вячеславе Иванове // Wiener Slawistischer Almanach. Wien, 1999. Bd. 44. S. 23-47.

97. Сендерович С., Шварц E. «Приглашение на казнь»: Комментарии к мотиву//Набоковский вестник. СПб., 1997. Вып. 1. С. 81-90.

98. Сендерович С., Шварц Е. Тропинка подвига: (Комментарий к роману В. В. Набокова «Подвиг») // Набоковский вестник. СПб., 2000. Вып. 4. С. 140-153.

99. Силард Л. Герметизм и герменевтика. СПб., 2002.

100. Силард Л. И снова введение в проблематику Андрея Белого // Annali délia Facoltà di Lingue e Letterature Straniere dell'Universita di Sassari. Sassari, 2000. P. 167-209.

101. Сконечная О. Ю. Вечный жид в творчестве Набокова: Тема Пушкина и Чернышевского // А. С. Пушкин и В. В. Набоков: Сб. докладов международной конференции 15-18 апреля 1999 г. СПб., 1999. С. 179-187.

102. Сконечная О. Ю. Люди лунного света в русской прозе Набокова: К вопросу о набоковском пародировании мотивов Серебряного века // Звезда. 1996. № 11. С. 207-214.

103. Сконечная О. Ю. Примечания к роману «Приглашение на казнь» // Набоков В. В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб., 2000. Т. 4. С. 603-34.

104. Сконечная О. Ю. Черно-белый калейдоскоп: Андрей Белый в отражениях В. В. Набокова // Литературное обозрение. 1994. № 7-8. С. ЪА-Ав.

105. Старк В. П. Блок в художественных отражениях В. В. Набокова // Набоковский вестник. СПб., 1999. Вып. 4: Петербургские чтения. С. 53-68.

106. Струве Г. Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы. Париж, 1984. С. 278-290.

107. Сугимото К. В плену вымысла: (По роману Набокова «Приглашение на казнь») // Набоковский вестник. СПб., 2000. Вып. 5: Юбилейный (1899-1999). С. 47-58.

108. Терапиано Ю. К. В. Сирин. «Камера обскура» // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 238-239.

109. Тименчик Р. Д. «Поэтика Санкт-Петербурга» эпохи символизма/постсимволизма // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. Вып. 28. С. 117-124.

110. Толстой И. Роман с продолжением Владимира Набокова // Аврора. 1988. №6. С. 46-51.

111. Томпа А. Как «сделаны» имена Набокова? (Об именах в романе Набокова «Дар») // Studia Slavica Hungarica. 2001. № 46. С. 171-183.

112. Филимонов А. О. «Обезумевшие вещи»: Пространство сна в поэзии Владимира Набокова // Набоковский вестник. СПб., 2000. Вып. 4. С. 81-90.

113. Филимонов А. О. Набоков в зеркалах Серебряного века // Набоковский вестник. СПб., 2001. Вып. 6. С. 79-88.

114. Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Мифопоэтический символизм начала века. Космическая символика. СПб., 2003.

115. Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Ранний символизм. СПб., 1999.

116. Ходасевич В. Ф. О поэзии Бунина // Ходасевич В. Ф. Собр. соч.: В 4 т.М., 1996. Т. 2. С. 185-198.

117. Ходасевич В. Ф. О символизме // Ходасевич В. Ф. Собр. соч.: В 4 т. М, 1996. Т. 2. С. 173-177.

118. Ходасевич В. Ф. О Сирине // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997. Т. 1. С. 244250.

119. Цетлин М. О. В. Сирин. Возвращение Чорба. Рассказы и стихи // Современные записки. 1930. № 42. С. 530-531.

120. Шапиро Г. Русские литературные аллюзии в романе Набокова «Приглашение на казнь» // Russian Literature (Amsterdam). 1981. № 9. С.369-378.

121. Щербенок А. Страх Чехова и ужас Набокова: (Реальное, воображаемое, символическое) // Wiener Slawistischer Almanach. Wien, 1999. Bd 44. С. 5-22.

122. Эскина Б. Л. Круг и кристалл: Русская идея формы: (Блок, Скрябин, Набоков) // Российское сознание: Психология, феноменология, культура: Межвузовский сборник научных трудов. Самара, 1994, С. 117-124.

123. Alexandrov V. Vladimir Nabokov's Metaphysical Aesthetics in the Context of the Silver Age // Christianity and the Easthern Slavs. Berkeley-Los Angeles, 1995. Vol. 3. P. 201-222.

124. Alexandrov V. Nabokov's Otherworld. Princeton, 1991.

125. Bader J. Crystal Land: Artifice in Nabokov's English Novels. Berkeley, 1972.

126. Baltrusaitis J. Anamorfosi о magia artificiale degli effetti meravigliosi. Milano, 1969.

127. Baltrusaitis J. Lo specchio. Rivelazioni, inganni e science-fiction. Milano, 1981.

128. Boyd B. Nabokov's «Ada»: The Place of Consciousness. Ann Arbor, 1985.

129. Boyd В. V. Nabokov: The American Years. London, 1991.

130. Boyd В. V. Nabokov: The Russian Years. London, 1993.

131. Bohmig M. Die Zeit im Raum: Chlebnikov und die «Philosophie des Hyperspace» // Wiener Slawistischer Almanach. Wien, 1996. Bd 38. P. 51-74.

132. Burini S. Анаморфоза: Развращенность зрения: О романе Набокова «Король, дама, валет» // Europa Orientalis. 2000. № 19/ 1. P. 201-214.

133. Connolly J.W. Nabokov's «Terra Incognita» and «Invitation to a Beheading»: The Struggle for Imaginative Freedom // Wiener Slawistischer Almanach. Wien, 1983. Bd. 12. P. 55-65.

134. Connolly J.W. Nabokov's Early Fiction: Patterns of Self and Other. Cambridge, 1992.

135. Couturier M. Nabokov ou La tyrannie de l'auteur. Paris, 1993.

136. Field A. Nabokov: His Life in Art, a critical narrative. Boston, 1967.

137. Field A. V. Nabokov: His Life in Part. New-York, 1977.

138. Foster B. J. Nabokov's Art of Memory and European Modernism. Princeton, 1993.

139. Garetto E. Berlino, cittä d'ombre nell'opera di Vladimir Nabokov // Europa OrientalisK) 1995. № 14/2. P. 151-161.

140. Ghidini M. С. II cerchio incantato del linguaggio: (Moderno e antimoderno nel simbolismo di Vjaceslav Ivanov). Milano, 1997.

141. Grayson J. Nabokov Translated: A Comparaison of Nabokov's Russian and English Prose. Oxford, 1977.

142. Graziadei C. Berlino, cittä illusionista // Vladimir Nabokov. Milano, 1999. P. 247-253.

143. Hüllen Ch. Der Tod im Werk V. Nabokovs: Terra incognita. München, 1990.

144. Johnson D. B. The Alpha and the Omega of Nabokov's Prison-House of Language. Alphabetic Iconicism in «Invitation to a Beheading» // Russian Literature (Amsterdam). 1978. № 4. P. 347-367.

145. Johnson D. B. Belyj and Nabokov: A Comparative Overview // Russian Literature (Amsterdam). 1981. № 9. P. 379-402.

146. Johnson D. B. Worlds in Regression: Some Novels of Vladimir Nabokov. Ann Arbor, 1985.

147. Jözsa György Z. Русская софиология и Владимир Набоков. Ph. D. doktori disszertäciö. Budapest, 2001.

148. Lokrantz J. Th. The Underside of the Weave: Some Stylistic Devices Used by Vladimir Nabokov // Studia Anglistica Upsaliensa. Uppsala, 1973.

149. Moyncihcin J. Russian Preface for Nabokov's Beheading // Novel. 1967. № l.P. 12-18.

150. V. Nabokov et Immigration / Curé par N. Buhks. Paris, 1993.

151. Nilsson N. A. A Hall of mirrors: Nabokov and Olesha // Scando-slavica. 1969. № 15. P. 5-12.

152. Rowe W. W. Nabokov's Spectral Dimension. Ann Arbor, 1981.

153. Tammi P. Problems of Nabokov's Poetics: A Narcological Analysis. Helsinki, 1985.

154. Tammi P. The St. Petersburg Text and Its Nabokovian Texture // Studia Slavica Finlandensia. Helsinki, 1992. T. 9. P. 128-164.

155. The Garland Companion to Vladimir Nabokov / Ed. by Vladimir E. Alexandrov. New-York, 1995.

156. Toclorov Tz. Simbolismo e interpretazione. Napoli, 1987.

157. Научно-исследовательская литература по философии, эстетике, литературоведению

158. Антисери Д., Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней: Античность. Средневековье. СПб., 2001.

159. Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе: очерки по исторической поэтике // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 234-407.

160. Белый А. Мастерство Гоголя. М.; Л., 1934.

161. Белый А. Мысль и язык: (Философия языка А. А. Потебни) // Логос. 1910. № 1.С. 240-258.

162. Бочаров С. Г. «Красавица мира»: Женская красота у Гоголя // Гоголь как явление мировой литературы. М, 2003. С. 15-35.

163. Бугаева Л. Д. Набоков и Данте // Данте Алигьери: Pro et contra: Личность и наследие Данте в оценке русских мыслителей, писателей, исследователей: Антология. СПб., 2011. С. 665-676.

164. Данте Алигьери: Pro et contra: Личность и наследие Данте в оценке русских мыслителей, писателей, исследователей: Антология. СПб., 2011.

165. Левин Ю. И. Зеркало как потенциальный семиотический объект // Труды по знаковым системам. Тарту, 1988. Вып. 22: Зеркало: Семиотика зеркальности. С. 6-24.

166. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров: Человек текст -семиосфера - история. М., 1996.

167. Лотман Ю. М. Предисловие // Труды по знаковым системам. Тарту, 1988. Вып. 22. С. 3-5.

168. Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб., 1999.

169. Лотман Ю. М. Символ в системе культуры // Труды по знаковым системам. Тарту, 1987. Вып. 21. С. 10-21.

170. Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 2. С. 9-21.

171. Павел Флоренский и символисты: Опыты литературные. Статьи. Переписка / Сост., подгот. текста и коммент. Е. В. Ивановой. М., 2004.

172. Падучева Е. В. Разрушение иллюзии реальности как поэтический прием // Логический анализ языка: Истина и истинность в культуре и языке. М., 1995. С. 93-101.

173. Сшард Л. Проблемы герменевтики в славянском литературоведении XX века // Studia Slavica Hungarica. 1988. № 38. С. 177-183.

174. Соколов Б. М. «Страх в глубине и предчувствий пороги.»: В. В. Кандинский и теория пророческого искусства // Wiener Slawistischer Almanach. Wien, 1996. Bd. 38. С. 75-96.

175. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995.

176. Топоров В. Н. О мифопоэтическом пространстве: Избранные статьи // Studi Slavi. Pisa, 1994. № 2. С. 281-299.

177. Топоров В. Н. Петербург и петербургский текст русской литературы: (Введение в тему) // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. Вып. 28. С. 4-29.

178. Успенский Б. А. Семиотика искусства. М., 1995.

179. Флоренский П. А. Иконостас. М., 1995.

180. Флоренский П. А. Мнимости в геометрии: Опыт нового истолкования мнимостей. М., 1991.

181. Флоренский П. А. Собр. соч.: В 4 т. М., 1995-1999.

182. Цивьян Т. В. Дом в фольклорной модели мира (на материалах балканских загадок) // Труды по знаковым системам. Тарту, 1978. Вып. 10. С. 166-167.

183. Цивьян Т. В. Семиотические путешествия. СПб., 2001.

184. Шишкин И. И. Пространство Лобачевского // Вопросы философии и психологии. 1984. № 1. 110-111.

185. Ямпольский М Демон и лабиринт. М., 1996.

186. L'artista alio specchio / A cura di U. Persi. Bergamo, 1991.

187. Bachtin M. Estética e romanzo. Torino, 1979.

188. Bachtin M. L'autore e Peroe: Teoría letteraria e scienze umane. Torino, 1979.

189. Barthes R. L'avventura semiologica. Torino, 1991.

190. Bergson H. Il riso: Saggio sul signifícato del comico. Roma; Bari, 1993.

191. Bergson H. Mélanges. Paris, 1972.

192. Bernardelli A. Introduction. The Concept of Intertestuality Thirty Years On: 1967-1997 // Versus: Quaderni di studi semiotici. 1997. № 77/78. P. 3-22.

193. Brambilla Ageno F. Il verbo 4ralucere' nella Divina Commedia // Studi danteschi. 1970. № 47. P. 5-14.

194. Carugati G. Dalla menzogna al silenzio: La scrittura mística délia «Commedia» di Dante. Bologna, 1991.

195. Cavicchioli S. Spazialità e semiótica: Percorsi per una mappa // Versus: Quaderni di studi semiotici. 1996. № 73/74. P. 3-43.

196. Croce B. Breviario di Estética. Milano, 1992.

197. Derrida J. De la grammatologie. Paris, 1967.

198. Derrida J. La scrittura e la differenza. Torino, 1971.

199. Eco U. I limiti dell'interpretazione. Milano, 1999.

200. Eco U. Interpretazione e sovrainterpretazione: Un dibattito con Richard Rorty. Milano, 1995.

201. Eco U. Sugli specchi // Eco U. Sugli specchi e altri saggi. Il segno, la rappresentazione, l'illusione, l'immagine. Milano, 1985. P. 9-37.

202. Eco U. Trattato di semiótica generate. Milano, 1975.

203. Ferrari-Bravo D. Slovo: Geometrie della parola nel pensiero russo tra '800 e '900. Pisa, 2000.

204. Florenskij P. Le porte regali: Saggio suiricona. Milano, 1977.

205. Florenskij P. Lo spazio e il tempo nell'arte. Milano, 1995.

206. Genette G. Figures III. Paris, 1972.

207. Genette G. Nouveau discours du récit. Paris, 1983.

208. Goldberg В. Lo specchio e l'uomo. Venezia, 1989

209. Hellberg-Hirin E. Символика Петербурга: тема пространства // Studia Slavica Finlandensia. Helsinki, 1996. T. 13. P.68-88.

210. Kcindinskij W. Lo spirituale nell'arte. Milano, 1989.

211. Kauchtschischwili N. Анаморфоза или искаженность как художественный прием по теориям Флоренского и Балтрушайтиса в повестях Н. В. Гоголя // Europa Orientalis. 2000. № 19/ 1. P. 185-200.

212. Kauchtschischwili N. LTmmaginario nell'opera artistica. Milano; Várese, 1968.

213. Letteratura e Strutturalismo / A cura di L. Rosiello. Bologna, 1956.

214. Levin Ju. I. Lo specchio come potenziale oggetto semiotico // Il símbolo e lo specchio. Scritti délia Scuola Semiótica di Tartu. Napoli, 1997. P. 131-152.

215. Lotman Ju. M. La semiótica dello specchio e délia specularità // Il simbolo e lo specchio. Scritti délia Scuola Semiótica di Tartu. Napoli, 1997. P.127-129.

216. Lotman Ju. M. Testo e contesto. Semiótica dell'arte e délia cultura. Roma-Bari, 1980.

217. Lotman Ju. M, Uspenskij B. A. Il ruolo dei modelli duali nella dinamica délia cultura russa: (Fino alla fine del XVIII sec.) // La cultura nella tradizione russa del XIX e XX secolo. Torino, 1982. P. 242-286.

218. Lotman Ju. M., Uspenskij B. A. Semiótica e cultura. Milano; Napoli, 1975.

219. Lotman Ju. M., Uspenskij В. A. Tipología délia cultura. Milano, 1975.

220. Nietzsche F. La nascita délia tragedia ovvero grecità e pessimismo. Roma; Bari, 1995.

221. Nivat G. Due mondi 'speculari' degli anni Trenta: «Il dono e II maestro e Margherita» // La letteratura russa del Novecento: Problemi di poética. Napoli, 1990. P. 95-105.

222. Piretto G. P. Fessure, fenditure, voragini: Le finestre di Dostoevskij // Europa Orientalis. 1996. № 15/ 1. P. 77-101.

223. Ricoeur P. La métaphore vive. Paris, 1975.

224. Ricoeur P. Tempo e racconto: 3 vol. Milano, 1994-1999.

225. Rorty R. La filosofía e lo specchio délia natura. Milano, 1992.

226. Segre C. Avviamento all'analisi del testo letterario. Torino, 1985.

227. Storia délia civiltà letteraria russa: 3 vol. / A cura di M. Colucci e R. Picchio. Torino, 1995.

228. Storia délia letteratura russa: Il Novecento: 3 vol. / Dir. da E. Etkind, G. Nivat, I. Serman e V. Strada. Torino, 1991.

229. Travi E. Dal cerchio al centro: Studi danteschi. Milano, 1990.

230. Wellek R., Warren A. Teoria délia letteratura. Bologna, 1956.

231. Справочная литература (словари, энциклопедии)

232. Cortelazzo M., Zolli P. Dizionario etimologico délia lingua italiana. Bologna, 1980

233. Enciclopedia dantesca: 5 vol. / Dir. da Umberto Bosco. Roma, 1970— 1976.