автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Жанр дневника в наследии писателей круга В.В. Розанова на рубеже XIX - XX веков

Полный текст автореферата диссертации по теме "Жанр дневника в наследии писателей круга В.В. Розанова на рубеже XIX - XX веков"

На правах рукописи

КРИВОЛАПОВА ЕЛЕНА МИХАЙЛОВНА

ЖАНР ДНЕВНИКА В НАСЛЕДИИ ПИСАТЕЛЕЙ КРУГА В.В. РОЗАНОВА НА РУБЕЖЕ XIX - XX ВЕКОВ

Специальность 10.01.01. - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание учёной степени доктора филологических наук

2 8 МАР 2013

Москва - 2013

005051081

005051081

Работа выполнена в отделе литературоведения Института научной информации по общественным наукам Российской Академии наук

Научный консультант:

доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института научной информации по общественным наукам РАН Николюкин Александр Николаевич

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник отдела Новой русской литературы Любомудров Алексей Маркович, Институт русской литературы РАН (Пушкинский Дом)

доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы и журналистики XX - XXI вв. Дефье Олег Викторович, Московский педагогический государственный университет

доктор культурологии, профессор кафедры культурологии Едошина Ирина Анатольевна, Костромской государственный университет имени Н.А. Некрасова

Ведущая организация:

Институт социально-экономических и гуманитарных исследований Южного научного центра РАН

Защита диссертации состоится «18» апреля 2013 года в 15.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.155.01 по литературоведению в Московском государственном областном университете по адресу: 105005, Москва, ул. Энгельса, д. 21-а.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Московского государственного областного университета по адресу: 105005, Москва, ул. Радио, д. 10-а.

Автореферат разослан «.¡2/ г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Алпатова Т.А.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

В настоящее время изучение личной документальной литературы является приоритетным направлением в различных областях науки - литературоведении, лингвистике, культуроведении, философии, истории, социологии, религиоведении. Об актуальности этого направления в современной гумани-таристике свидетельствует появление многочисленных работ, в которых предпринимаются попытки проследить механизмы функционирования личных документов, выяснить те специфические условия, при которых «факты быта» становятся «литературными фактами». Насущная необходимость решения проблем «документальной литературы» выявила себя и в таких формах, как проведение конференций, семинаров, «круглых столов».1

В системе иерархии внелитературных жанров дневнику отводится «пограничное» положение, наряду с мемуарами, записными книжками, письмами. По справедливому замечанию Н.А. Богомолова, «в наиболее традиционных изводах литературоведения дневники и записные книжки рассматриваются всего лишь как свод документальных свидетельств об отношении автора к тем или иным событиям».2 Ту же мысль высказывает и О.Г. Егоров: «К дневнику относились исключительно как к вспомогательному материалу и закрепили за ним сомнительное в научном отношении определение литературных мемуаров».3 Следует отметить, что в исследовательской сфере подобное «смешение жанров» сохраняется по-прежнему. Так, Л.Я. Гинзбург относила дневники к так называемым «промежуточным» жанрам. По убеждению А.Г. Тартаковского, воспоминания и дневники составляют единый мемуарный жанр. Разделяя точку зрения А.Г. Тартаковского, Т.М. Колядич также приходит к выводу, что «мемуары и дневник выступают как равноправные разновидности мемуарного жанра», хотя и допускает, что «современное развитие дневника позволяет считать его значимой и в ряде случаев даже самостоятельной художественной формой».4 В.Д. Оскоцкий, стремясь внести «терминологическую ясность», предлагает «вести речь не о мемуарной, а о мемориальной литературе, не о мемуарном жанре, а о мемориальных жанрах», что позволит не только разграничить жанры дневника и мемуаров, но и взглянуть на другие жанры документальной литературы как на «существующие самостоятельно» и обладающие своими «специфическими особенностями».5 Подобное положение дел актуализирует проблему разграничения жанров в рамках литературы non-fiction.

1 Литература и документ: теоретическое осмысление темы. Материалы «круглого стола» // Литературная учеба. 2009. № 1. С. 198 - 210; Синтез докуме1ггалыюго и художественного в литературе и искусстве: Сборник статей и материалов международной научной конференции (3-6 мая 2006 г.). Казань: Изд-во Казанского ун-та, 2007; Сгагтез документального и художественного в литературе и искусстве: Сборник статей и материалов второй международной научной конференции (5-9 мая 2008 г.). Казань: РИЦ «Школа». 2009.

Богомолов H.A. Дневники в русской культуре начала XX века // Богомолов H.A. Русская литература первой трети XX века. Портреты. Проблемы. Разыскания. Томск, 1999. С. 202.

3 Егоров О.Г. Дневники русских писателей XIX века. Исследование. М.: Флинта: Наука, 2002. С. 68.

4 Колядич Т.М. Воспоминания писателей. Проблемы поэтики жанра. М., 1998. С. 24.

5 Оскоцкий В.Д. Дневник как правда // Вопросы литературы. 1993. Выпуск V. С. 5.

В России интерес к автодокументальной литературе и, в частности, к дневнику проявился в последние десятилетия XX века, когда были изданы ранее неизвестные и часто недоступные широкому читателю материалы дневников писателей, художников, журналистов, политиков, ученых, общественных деятелей и простых людей - свидетелей своей эпохи. Многочисленные исследования, посвященные дневниковому жанру, в большинстве своем носили дискуссионный характер, касались общих вопросов методологии, жанровых характеристик дневника, его функциональной направленности и в основном «отстаивали» самостоятельность жанра, его самоценность как объекта культуры. Тому подтверждение - статьи H.A. Богомолова, В.Н. Топорова, А.И. Павловского, В.И. Свинцова, K.P. Кобрина, C.B. Рудзиевской, И. Савкиной, H.H. Козновой, Е.П. Гречаной, A.M. Колядиной.6

Первыми фундаментальными работами в исследовании дневника как жанра можно считать монографии О.Г. Егорова «Дневники русских писателей XIX века» (2002 г.) и «Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра» (2003 г.), в которых автор на примере почти семидесяти текстов анализирует жанровую структуру дневника XIX века, его эволюцию и связи с художественной прозой. Проявлением интереса к этому жанру со стороны лингвистов стала книга М.Ю. Михеева «Дневник как эго-текст (Россия, XIX-XX)»7, в которой автор, исследуя разнообразные тексты, предпринимает попытку выделить критерии «дневниковости», классифицировать дневники по различным признакам. Существенные дополнения в разработку жанровых критериев дневника были внесены А.А Зализняк, Е.Г. Новиковой, И.М. Вознесенской, Е.В. Богдановой.8

Очевидный интерес к дневнику проявляют и современные философы. К.С. Пигрову принадлежит мысль о «глубинной связи философии с дневником как средством самопознания».9 Об актуальности дневника и его востре-

6 Павловский А.И. «...Сигналы людям будущего» (О дневнике М. Пришвина 1930 года) // Русская литература. 1993. № 1. С. 81 - 91; Свинцов В.И. Дневник как жанр и как поступок // Философские науки. 1997. № 2. С. 169 - 175; Кобрин К.Р. Дневники: между текстом и жизнетворчеством. Похвала дневнику // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 288 - 295; Рудзиевская С.В. Художественные возможности и истоки жанра дневника писателя // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. 2002. № 1. С. 85 - 92; Рудзиевская С.В. Дневник писателя в контексте культуры XX века // Филологические науки. 2002. № 2. С. 12 -19; Савкина И. Разговоры с зеркалом и Зазеркальем: Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2007; Кознова Н.Н. Дневники, письма, мемуары: к вопросу о взаимодействии жагфов // Всстник МГОУ. Серия «Русская филология». 2009. Кг 1. С. 137-143.

7 Михеев М.Ю. Дневник как эго-текст (Россия, XIX - XX). М.: Водолей Publishers, 2007.

8 Зализняк А. Дневник: к определению жанра// НЛО. 2010. № 106. С. 162 - 180; Новикова Е.Г. Языковые особенности организации текстов классического и сетевого дневников: дис. ... канд. филолог, наук. Ставрополь. 2005. С. 3; Вознесенская И.М. Дневник: особенности семантической структуры и речевой организации // Мир русского слова. 2006. № 3. С. 41 - 48; Богданова Е.В. Языковые особенности жанра дневника // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2008. № 1 (1): в 2-х ч. Ч. 1. С. 28-33.

Пигров К.С. Дневник: диалог с самим собой // Диалог в образовании. Сборник материалов конференции. Серия «Symposium». Вып. 22. СПб., 2002. URL:http://anthropoIopv.ru/ru/texts/Digroy/educdial 18.html: Пигров К.С. О перспективах практической философии: тематизация Дневника // Исламская культура в мировой цивилизации и новые идеи в философии. Уфа - СПб., 2001. С. 265 - 286; Пигров К.С. Дневник: общение с самим собой в пространстве тотальной коммуникации И Литров К. С. Шепот демона: Опыт практической философии. СПб., 2007; Пигров К.С. Интимный дневник как «простая вещь» // Вестник Самарской Гуманитарной академии. Серия «Философия. Филология». 2008. № 1 (3). С. 64 - 78.

бованности говорит тот факт, что очередной номер серии «Современная русская философия», вышедший в 2009 году, представляют личные дневниковые записи современных философов: Г.Д. Гачева, В.В. Бибихина, С.Г. Семеновой, К.С. Пигрова.10

Роль дневника как одного из источников в изучении «истории повседневности» признается и специалистами в области исторической социологии, которые ставят перед собой цель выявить информационные возможности этого вида эго-документа для исследования повседневности определенного топоса (C.B. Голикова, А.Н. Алексеев, Р.И. Ленчовский)."

Показателем интереса отечественных литературоведов к дневникам может служить внушительное количество исследований, посвященных различным аспектам функционирования этого жанра. Так, например, работа М.Г. Чулюкиной направлена на выявление «существенных характеристик дневника, определяющих его своеобразие как публицистического жанра».12 Д.М. Поляк предпринимает попытку классификации дневников по многообразным признакам: содержательным, формально-композиционным, общежанровым, внутри которых ею выделяется не менее разветвленная типологическая структура.1" H.H. Кознова исследует проблему взаимодействия дневникового, эпистолярного и мемуарного жанров.14 В статье Н.В. Киреевой дневник литератора, в частности «Дневники» М.М. Пришвина, рассматривается с точки зрения фиксируемого в нём процесса «рождения книги» - «от замысла до окончательной правки рукописи».15 Интерес к жанру дневника проявляют и украинские филологи, работы которых касаются как общих проблем теории жанра, так и дневников отдельных писателей.16

Проблема изучения личной документальной литературы актуальна и для зарубежных исследователей. С 2005 года Институт русистики Варшавского университета проводит международные конференции, посвященные

10 Гачен Г .Д., Бибихин B.B., Семенова С.Г., Пигров К.С. Дневник современного философа. М.: МГИУ, 2009. (Серия «Современная русская философия». № 4).

11 Голикова C.B. Дневниковые записи как источник по изучению повседневной жизни Екатеринбурга на рубеже XVIII - XIX веков // Уральский город XVIII - начала XX в.: История повседневности. Екатеринбург: Изд-во «Банк культурной информации», 2001. С. 36 — 37; Алексеев А.Н., Ленчовский Р.И. Профессия - социолог (Из опыта драматической социологии: События в СИ РАН 2008 / 2009 и не только). Документы, наблюдения, рефлексии: В 4. т. СПб., 2010.

12 Чулюкина М.Г. Дневник как жанр публицистики: предметно-функциональные особенности: дис.... канд. филолог, наук. Казань, 2009.

Поляк Д.М. Жанр дневника и проблемы его типологии: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Алматы, 2004.

14 Кознова H.H. Дневники, письма, мемуары: к вопросу о взаимодействии жанров.

15 Киреева Н.В. Специфика репрезентации концепта «книга» в речевом жанре «дневник» // Электронный научный журнал «Вестник государственного педагогического университета». Выпуск 2006. URL: www.omsk.edu // article/vestnik-omgpu-12.pdf

16 Кочетов A.B. Щоденник O.B. Дружигпна: таполопя жанру, поетика, ¡сторико-лггературний контекст: автореф. дис. ... к. фшол. н. Херсон, 2006; Видашенко Н. Щоденник у сучаснзй мемуаристищ: ¡сторичне становления, типии класифжашТ та ознаки жанру // BicH. ХНУ im. Каразша. 2005. № 659. Сер.: Фшол. Вин. 44. С. 128 - 132; Танчин К. Щодешшк як форма самовираженкя письменника: автореф. дис. ... канд. фшол. наук. Терногплъ, 2005; 1льюв A.B. Жанр щоденника в украшсыай л]тератур! другоТ половини XX - початку XXI столггь: автореф. дис. канд. фшол. наук. 1вано-Франювськ, 2008.

изучению «личных писательских документов».17 Изучение автодокументальных произведений - одно из приоритетных направлений для французских ученых: предметом пристального изучения становятся не только автобиографии, но и дневники, записные книжки, эпистолярное наследие знаменитых писателей, философов, общественных деятелей.18

Достаточно широк круг немецких исследователей дневника (JI. Блум, М. Хейнрих-Корпис, М. Юргензен).19 Они сосредоточили свое внимание на проблеме разграничения литературного и подлинного в текстах, а также поиском критериев, по которым можно было бы отличить «литературное» от «спонтанного».

Об особенностях дневникового дискурса высказывался французский философ-семиотик Р. Барт. Свое «видение» этого пограничного с литературой жанра он представил в форме «личных раздумий». Тем не менее ученый выделяет не только его специфические черты, но и обозначает целый комплекс проблем, с которыми сталкивается каждый исследователь этого жанра: искренность и «позерство» в дневнике, является ли дневник текстом или он только «преддверие текста, может ли дневник претендовать на «литературный статус», каковы мотивы ведения дневника.. .20

В последнее время намечается тенденция к исследованию дневников определенного исторического периода. По мнению ученых, подобное направление представляется перспективным, поскольку изучение дневников «в хронологических рамках периода позволяет выявить причины, сущность и этапы жанровой эволюции дневника и решить ряд других актуальных проблем».21 Следует отметить, что до настоящего времени предметом внимания исследователей, как правило, становились дневники отдельных писателей. В этом отношении лидируют работы, посвященные различным аспектам изучения дневников М.М. Пришвина (А.Н. Варламов, Т.Я. Гринфельд, Н.П. Двор-цова, Н.Ю. Донченю, С.Г. Семенова, A.M. Колядина, И.Г. Новоселова, A.M. Подоксенов, Е.А. Балашова, М.П. Качалова, Е.Ю. Константинова, Ф. Апано-вич, ) и И.А. Бунина (А.К. Бабореко, Е.К. Боброва, Н.Г. Крюкова, О.В. Ско-роботова, В.В. Федотова, М.К. Шемякина, К. Эберт).22 Единичны работы, по-

" Daenniki pisarzy rosyjskich. Kontekst literacki I histoiyczny. Studia Rossica XVII / Red. naukowa A. Wolodzko-Butkiewicz, L. Lucewicz. Warszawa. 2006; Daenniki, notatniki, Iisty pisarzy rosyjskich // Studia Rossica XIX. Warszawa. 2007.

18 Лежен Ф. Женский дневник как форма самосознания // Вопросы филологии. 2001. № 3. С. 83 - 90; Автобиографическая практика в России и во Франции. Сборник статей под ред. К. Вьолле и Е. Гречаной. М.: ИМЛИ РАН, 2006.

" Bluhm, L. Das Tagebuch zum Dritten Reich: Zeugnisse der Inneren Emigration. Bonn: Bouvier, 1991; Hcinrich-Koipys, M. Tagebuch und Fiktionalitst: Signalstruktur des literarischen Tagebuchs am Beispiel der Tagebücher von Max Frisch. St. Ingbert: Rohrig Universitetsverlag, 2003; Jurgensen M. Das fiktionale Ich: Untersuchungen zum Tagebuch. Bern; München: A. Francke Verlag, 1979.

20 Барт Р. Ролан Барт о Ролане Барте. Ad Marginem. М.: Сталкер, 2002. С. 246 - 261.

21 Егоров О.Г. Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра: Исследование. М.: Флинта: Наука, 2003. С. 269.

22 Варламов А.Н. Современное прочтение Пришвина: дневники и очерки в литературном наследии М.М. Пришвина // Литературная учеба. 2001. № 5. С. 45 - 54; Варламов А.Н. Гений пола: «Борьба за любовь» в дневниках М. Пришвина // Вопросы литературы. 2001. № 6. С. 67 - 104; Варламов А.Н. Жизнь как творчество в дневнике и художественной прозе М.М. Пришвина: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. М., 2003; Дон-ченко Н.Ю. Поэтика агггиномии в «Дневниках» М. Пришвина: автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1999;

священные дневникам 3. Гиппиус (A.M. Новожилова, К.Д. Гордович, И.А. Едошина, Л.Ф. Луцевич), К. Чуковского (О.Б. Боброва), Ю. Нагибина (Ю.А. Тарабукина) и других писателей.23

Исключительный интерес для литературоведов, историков, религиоведов, культурологов представляет рукописный дневник секретаря Петербургского религиозно-философского общества С.П. Каблукова, который многие годы находился в эпицентре «идеологической» жизни предреволюционной, а затем и революционной России. Именно поэтому в исследовательской среде его записи неоднократно использовались историками С.Н. Савельевым и A.A. Ермичёвым, изучавшими религиозную ситуацию в России начала XX века, литературоведами A.D. Лавровым, М.М. Павловой, В.А. Фатеевым, Е.И. Гончаровой.24 Сам же дневник С.П. Каблукова объектом изучения до сих пор не стал и используется традиционно - как «свод документальных свидетельств» и «справок», как источник информации о том или ином историческом лице.

Актуальность настоящей работы обусловлена рядом обстоятельств:

— Несмотря на приоритетное положение дневника в иерархии исследовательских интересов, до настоящего времени наблюдается существенное «разночтение» в плане выделения критериев «дневниковости» как в справоч-но-библиографической литературе, так и в отдельных научных работах. Отмечая наличие всевозможных классификационных характеристик дневника, исследователи тем не менее не приходят к единой точке зрения по поводу константных, основополагающих признаков, что укрепило бы позиции днев-

Колядина А.М. Специфика дневниковой формы повествования в прозе М. Пришвина: автореф. дис. ...канд. филол. наук. Самара, 2006; Качалова М.П. Природа в «Дневниках» М.М. Пришвина (1905 - 1935 гг.): автореф. дис. ...канд. филол. наук. Магнитогорск, 2011; Новоселова И.Г. Дневник как жанр в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина // И.А. Бунин в диалоге эпох. Воронеж, 2002. С. 75 - 80; Крюкова Н.Г. Дневники И.А. Бунина в контексте жизни и творчества писателя: дис. ... канд. филол. наук. Елец, 2000; Скороботова ОВ. Жанрово-тсматическое многообразие «внехудожественного» творчества И.А. Бунина 1917 - 1923 гг.: дневники, публицистика: автореф. дис.... кавд. филолог, наук. Елец, 2006; Шемякина М.К. Человек и мир в дневниках И.А. Бунина и М.М. Пришвина: автореф. дис. ...канд. филол. наук. Белгород, 2004.

23 Новожилова A.M. Петербургские дневники Зинаиды Гиппиус («Синяя книга», «Черные тетради», «Черная книжка», «Серый блокнот»): проблемы поэтики жанра: автореф. дис. ...канд. филол. наук. СПб., 2004; Боброва О.Б. Дневник К.И. Чуковского в историко-литературном контексте: автореф. дис. ... канд. фил. наук. Волгоград, 2007; Тарабукина Ю.А. Концепция творчества в художественной и документальной прозе Ю. Нагибина («Вечные спутники», (^Дневник»): дис. ... к:шд. филол. наук. Тюмень, 2006; Анциферова Н.Б. Образ рассказчика в современной дневниковой прозе: языковой аспект (на материале дневников С. Есина, В. Гусева, Т. Дорониной): автореф. дис. ...кавд. филол. наук. Улан-Удэ, 2010; Смирнова Е.Е. Записные книжки Вен. Ерофеева 60-х годов в составе авторского сверхтекста: автореф. дис. ...канд. филол. наук. Иваново, 2010; Фетисенко О.Л. Сон о башне (по материалам архива Е.П. Иванова) // Башня Вячеслава Иванова и культура Серебряного века. СПб., 2006. С. 220 - 225; Дневник Евгения Иванова - неизвестный источник дм изучения Серебряного века // Dziemiiki, notatniki, listy pisarzy rosyjskich // Stadia Rossica XIX. Warszawa. 2007. S. 139 - 146.

24 См: Савельев С.Н. Идейное банкротство богоискательства в России в начале XX века. Л., 1987; Ермичёв А. А. Религиозно-философское общество в Петербурге (1907 - 1917): Хроника заседаний. СПб., 2007; Лавров АВ. З.Н. Гиппиус и ее поэтический дневник // З.Н. Гиппиус. Стихотворения / Подг. текста, вступ. статья, примечания А.В. Лаврова. (Новая библиотека поэта). СПб.: Академический проект. Изд-во ДНК, 2006. С. 5 -68; Павлова М.М. «Распоясанные письма» В. Розанова // Литературное обозрение, 1992. № 11. С. 67 — 71; Фатеев В.А. С русской бездной в душе: Жизнеописание Василия Розанова. СПб.: Косгрома, 2002; «Революционное христовство»: Письма Мережковских к Борису Савинкову / Вступительная статья, составление, подготовка текстов и комментарии Е.И. Гончаровой. СПб.: Издательство «Пушкинский Дом», 2009.

ника как автономного жанра и способствовало созданию более четкой классификационной структуры разнообразных видов этого жанра.

— Методологические возможности исследования жанра дневника также являются предметом дискуссии, как результат этого - отсутствие четких критериев классификации дневников и наличие множества видов и подвидов жанра.

- При наличии внушительного количества работ, посвященных дневниковому жанру, в отечественном литературоведении отсутствует комплексное исследование дневников, созданных в определенный период русской истории, что позволило бы не только выявить особенности бытования этого жанра в конкретной историко-литературной среде, но и проследить эволюцию сознания самих авторов дневников.

В этой связи представляется целесообразным обратиться к писательским дневникам, которые были созданы в период масштабных социальных и духовных потрясений, когда и человеческий, и общественный факторы одинаково значимы. В русской истории начало XX века являло собой именно такой период. Поскольку на рубеже XIX - XX вв. дневники вели многие известные и масштабные личности, «весь эмпирический материал», по словам H.A. Богомолова, «труднообозрим и малодоступен, ибо по большей части остается неопубликованным, да и требует принципиально различных подходов к себе».25 В связи с этим возникает необходимость ограничиться рассмотрением дневников отдельных личностей, которых объединяло бы общее интеллектуальное «пространство» и которые являлись бы не только свидетелями и участниками преобразований жизни, но и «вдохновителями» и «законодателями» века.

Имена З.Н. Гиппиус, М.М. Пришвина, С.П. Каблукова, М.О. Меньшикова, на первый взгляд, трудно поддаются сравнению и сопоставлению, различна и степень их участия в реформировании русской жизни начала XX века. Тем не менее можно выделить одно бесспорное обстоятельство, позволяющее объединить их: все они испытали безусловное влияние одного из самых заметных представителей эпохи — гениального философа, генератора идей, «вдохновителя» и «подстрекателя» В.В. Розанова. В тот или иной период судьба каждого из перечисленных лиц пересекалась с судьбою этого человека, что оказывало ощутимое влияние как на их взгляды, так и всю дальнейшую деятельность. «Встречи» и «пересечения» были вполне закономерны хотя бы потому, что Розанов «присутствовал в своем веке очень плотно».26

Понятие «круг того или иного писателя» в традиционном понимании вызывает ассоциации с именами тех лиц, которые являлись единомышленниками или продолжателями традиций своего непосредственного учителя. Тем не менее в отношении Розанова уместным представляется использование именно этого понятия, поскольку радиус распространения «розановских

25 Богомолов Н.А. Днештки в русской культуре начала XX века. С. 202 - 203.

Сукач В.Г. «Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти» // Наше наследие». 2006. № 78. С. 73.

тем», масштабность самой его личности позволяют говорить об особой сфере влияния писателя, включающей в себя не только его непосредственное окружение, но и значительную часть общественно-культурного социума России рубежа веков.

З.Н. Гиппиус, С.П. Каблукова, М.М. Пришвина и М.О. Меньшикова объединяло с Розановым общее культурно-историческое пространство, в пределах которого они пытались решать насущные проблемы, поставленные временем: вопросы семьи и пола, реформирования церкви, общественно-политического устройства России. В их дневниках с предельной остротой были поставлены те вопросы, которые впоследствии получили наименование «розановских». И не только поставлены - однажды актуализированные, они уже никуда не ушли из их дневников, ибо осознавались авторами как «вечные», в основе своей неразрешимые. При определении понятия «круг Розанова» учитывалось также его личностное воздействие на перечисленных писателей, проявившееся, помимо прочего, уже в том, что каждый из них посвятил немало творческих усилий осмыслению феномена его личности.

Розанов был носителем «дневникового сознания», «классиком жанра», что предопределяло неизбежность его влияния на каждого из современных ему литераторов (а как показало литературное движение последней четверти XX века не только на них), обращавшихся к жанру дневника. Не могли остаться вне сферы этого влияния и писатели, относимые нами к его «кругу».

Разумеется, ряд имен литераторов, входивших в круг влияния В.В. Розанова и писавших дневники, можно было продолжить (A.M. Ремизов, Д.С. Мережковский, Д.М. Философов, Вяч. Иванов), но «эмпирический материал», составляющий их дневниковое наследие, в основном фрагментарен или в дальнейшем был трансформирован в мемуаристику и вследствие этого не предоставляет возможности глубокого и всестороннего изучения в рамках дневникового дискурса.

Дневники З.Н. Гиппиус, С.П. Каблукова, М.М. Пришвина, М.О. Меньшикова — не только «летопись» их жизни, но и хроника судьбоносной эпохи русской истории. Они интересны как богатейшим фактографическим материалом, так и в качестве литературных памятников начала XX века. Это четыре совершенно непохожих дневника, относящихся к разным типам писательского сознания, различных по индивидуальному авторскому исполнению, и в то же время составляющих очевидную типологическую общность, проявляющуюся не только на функциональном уровне, но и на уровне структурном, повествовательном, стилистическом. Обращение к текстам этих авторов позволяет проследить этапы жанровой эволюции, выявить функциональное и типологическое своеобразие дневников начала XX века.

Объектом исследования являются дневники З.Н. Гиппиус, С.П. Каблукова, М.М. Пришвина, М.О. Меньшикова периода 1893 - 1919 гт. Означенные хронологические рамки не случайны, поскольку с 1893 года начинается первый дневник З.Н. Гиппиус, 1919 годом заканчивается дневник С.П. Каблукова. Несмотря на тот факт, что М.М. Пришвин и З.Н. Гиппиус продолжали вести дневники вплоть до конца жизни, временные рамки исследо-

вания целесообразно ограничить 1919 годом по ряду причин. После 1919 года наступает качественно иной период, отличный от того, когда «взаимоотношения человека и истории формировались ненасильственно» (H.A. Богомолов). Изменение внешних условий жизни (эмиграция З.Н. Гиппиус, «уход в леса» М.М. Пришвина), вызванных прежде всего политическими обстоятельствами, сказалось на функциональности самих дневников, характере записей. Выходы за пределы означенных хронологических рамок единичны и определяются логикой исследования.

Предметом исследования выступают особенности дневника как самостоятельного жанра автодокументальной литературы, специфика его функционирования на рубеже XIX - XX веков, конкретные образцы жанра в их индивидуально-творческих модификациях.

Эмпирическим материалом для данного исследования послужили дневники З.Н. Гиппиус 1893 - 1919 гг., дневники М.М. Пришвина 1905 -1919 гг., дневники С.П. Каблукова 1909 - 1919 гг., дневник М.О. Меньшикова 1918 года, а также произведения В.В. Розанова «Уединенное», «Опавшие листья», «Мимолетное», «Апокалипсис нашего времени», «Сахарна», критические статьи и письма. Для иллюстрации основных положений и выводов исследования привлекаются дневники и записные книжки других писателей, а также известных деятелей эпохи: JI.H. Толстого, М.К. Башкирцевой, A.A. Блока, В.Я. Брюсова, И.А. Бунина, A.M. Ремизова, Вяч. Иванова, М.А. Куз-мина, E.JI. Шварца, С. Нилуса, В.О. Ключевского, М. Палеолога. Для сопоставления дневниковых и художественных текстов возникла необходимость обращения к прозаическим и поэтическим произведениям З.Н. Гиппиус, ее литературно-критическим статьям. По той же причине привлекаются повести, рассказы и очерки М.М. Пришвина, цикл публицистических статей «Письма к ближним» М.О. Меньшикова. Помимо дневниковых текстов, используется обширный мемуарный и эпистолярный материал, включающий воспоминания как самих авторов, так и их современников. В научный оборот впервые вводятся архивные материалы: дневники С.П. Каблукова, фрагменты из переписки З.Н. Гиппиус и Д.В. Философова, С.А. Венгеровой и М.М. Пришвина.

Основная гипотеза исследования. В дневниках, созданных на рубеже XIX — XX веков особое значение приобретает авторская интенция, определяющая коммуникативную функцию текста, его композиционные и стилистические признаки, а следовательно, позволяющая идентифицировать его жанровую разновидность. Среди писателей розановского круга выделяются авторы-мифологизаторы, авторы-летописцы и авторы-художники. В каждом из созданных ими дневников просматривается «устойчивый тип высказывания», который и позволяет говорить о принадлежности дневникового текста к определенной жанровой разновидности.

Цель данной работы - изучить особенности жанра дневников писателей круга В.В. Розанова, выявить специфику творческого метода ведения дневника каждым из перечисленных лиц, а также закономерности функцио-

нирования дневников в историко-литературном контексте рубежа XIX - XX веков.

Поставленная цель исследования определила следующие задачи:

— выявить объективные критерии идентификации дневника как самостоятельного жанра автодокументальной литературы;

— рассмотреть особенности генезиса жанра дневника не только на уровне общих «гетерогенных элементов», но и в контексте культурно-историческом и социальном;

— охарактеризовать общие тенденции развития жанра дневника в конце XIX- начале XX века, особенности функционирования его в историко-литературном контексте эпохи;

— исследовать специфику способов дневникового отображения действительности («метода писания») у З.Н. Гиппиус, М.М. Пришвина, С.П. Каб-лукова, М.О. Меньшикова;

— установить типологическую общность дневников начала XX века на функциональном, структурном, повествовательном и стилистическом уровнях;

— выделить жанровые разновидности дневников обозначенного периода;

— предложить новые методологические подходы к анализу дневниковых текстов конца XIX - начала XX вв.

Методологическую основу диссертации составили исследования отечественных и зарубежных ученых, посвященные:

— проблемам документальной и автодокументалыюй литературы: М.М. Бахтина, Ю.Н. Тынянова, Л.Я. Гинзбург, А.Г. Тартаковского, Г.Г. Елизавети-ной, Ю.М. Лотмана, П.В. Палиевского, В.Н. Топорова, Т.М. Колядич, H.A. Николиной, Е.Г. Местергази, H.H. Козновой, Е.П. Гречаной, Г.Д. Гачева, К.С. Пигрова, Р. Барта, М. Элиаде, Д. Кипа, А. Понсонби, Ф. Лежена, К. Вьолле, Л. Горалик;

— дневниковому жанру: H.A. Богомолова, В.Д. Оскоцкого, А.И. Павловского, О.Г. Егорова, A.B. Подгорского, М.Ю. Михеева, A.A. Зализняк, В .И. Свинцова, C.B. Рудзиевской, И. Савкиной, K.P. Кобрина, Н.Ю. Дончсн-ко, A.M. Новожиловой, A.M. Колядиной, М.Г. Чулюкиной, Н.Г. Крюковой, Д.П. Поляк, Н.В. Киреевой, О.Б. Бобровой, О.В. Петешовой, И.Г. Новоселовой, Е.В. Богдановой, И.М. Вознесенской, Л. Луцевич;

— художественному творчеству З.Н. Гиппиус, М.М. Пришвина: Н.В. Королёвой, A.B. Лаврова, Т. Пахмусс, В.В. Ученовой, М.М. Павловой, Е.И. Гончаровой, М. Паолини, Р.Д.В. Томсона, А.Н. Варламова, H.H. Дворцовой, С.Г. Семеновой, З.Я. Холодовой, Т. Я. Гринфельд, Я.З. Гришиной, Л.А. Рязановой, М.К. Шемякиной, Ф. Апановича, У. Шольц;

— личности и творчеству В.В. Розанова: А.Н. Николюкина, В.А. Фатеева, В.Г. Сукача, И.А. Едошиной, С.Р. Федякина, Я.В. Сарычева, И.Л. Волгина, А.Л. Налепина, A.B. Ломоносова, В.А. Емельянова, В.Г. Полюшиной, Н.Ю. Казаковой.

Специфика материала, а также цели и задачи исследования обусловили обращение как к традиционным для современного литературоведения методам: историко-литературному, культурно-историческому, сравнительно-типологическому, биографическому, так и к методам смежных научных дисциплин: методу лингвистического анализа, интертекстуального анализа, герменевтическому методу. Поскольку любой дневниковый текст представляет собой запись «особого кода» (Р. Барт), некий «культурно-психологический шифр» (A.A. Морозов), возникает необходимость сопоставления дневников и художественного творчества писателей, что является продуктивным и в плане раскрытия некоторых аспектов творческой лаборатории каждого из авторов дневников.

Научная новизна работы заключается в выборе объекта исследования, подходов к рассмотрению проблемы: впервые рассматриваются дневники определенного периода, выделяются типологические признаки на основе общих структурных и семантических элементов. Вносятся коррективы в сложившуюся картину генезиса дневникового жанра, устанавливаются доминирующие критерии, позволяющие идентифицировать дневник как самостоятельный жанр. Проводится классификация дневников рубежа XIX — XX вв., исходя из типа дневникового текста. В научный оборот вводятся архивные материалы (дневники С.П. Каблукова), ранее недоступные широкому читателю.

Теоретическая значимость работы заключается в создании концепции комплексного исследования дневников определенного исторического периода с учетом особенностей специфики жанра автодокументальной литературы. Исследование показало, что жанровые особенности дневника, творческий метод «писания» напрямую зависят от авторской установки, которая в свою очередь определяется эпохой, актуализирующей те или иные доминантные признаки жанра.

Практическая значимость работы заключается в возможности применения ее результатов при разработке курсов истории русской литературы конца XIX - начала XX века в высшей школе и в школьной изучении. Результаты исследования могут быть применены в элективных курсах по истории общественной мысли и культуры рубежа веков, религиоведении, а также в курсах, посвященных как автодокументалыюй литературе в целом, так и творчеству отдельных писателей и философов: В.В. Розанову, З.Н. Гиппиус, М.М. Пришвину.

Положения, выносимые на защиту:

1.Дневник — это самостоятельный жанр, обладающий своими жанровыми признаками (доминантными и факультативными), поэтому неправомерно относить его к «мемуарным жанрам». Сопоставление дневника и мемуаров позволяет выявить основной критерий дневниковости - синхронность. Дневник - это особая форма автокоммуникативного текста, где оппозиция автор/адресат имеет принципиальное значение и в идеале представляет тождество автора и адресата. Композиционное построение обеспечивается с помощью структурообразующего элемента — датировки, причем обязательно

наличие «метатекстовой» даты, которая соответствует моменту записи. К доминантным классификационным признакам относится литературная необработанность записей («первообразность»),

2.'Градиционная точка зрения на то, что генезис дневникового жанра связывается с процессом «легитимации субъективности», который начался в России в XVIII веке и был связан с преобразованиями Петра I, нуждается в корректировке. Исторические факты показывают, что «легитимация субъективности» достаточно ярко проявила себя уже с начала XVII века, когда происходит усиление личностного, индивидуального начала, появляются первые опыты создания биографий.

3.Особенности дневника как автодокументалыюго жанра исключают возможность его рассмотрения по «законам», применимым к художественному произведению, поскольку автодокументалыюй и художественной литературе присущи разные типы «обобщения» и «познания», «построения художественной символики». Исследование дневникового жанра должно идти от личности самого автора.

4. Дневники 3. Гиппиус, С. Каблукова, М. Пришвина, М. Меньшикова в совокупности своих формальных и содержательных особенностей представляют собой различные типы дневникового текста, созданного не только с учетом авторской установки, но и в соответствии с «заданием» эпохи. Каждый из авторов, приступая к ведению дневника, ставил пред собой определенную цель: воспитать себя в соответствии с запросами и потребностями общества, стать творцом собственного, «личного мифа», описать «великие события», свидетелем которых является, «собрать материал для будущей жизни», т. е. для своих произведений. С учётом авторской задачи среди писателей розановского круга выделяются авторы-мифологизаторы, авторы-летописцы и авторы-художники. В каждом из дневников просматривается тот «устойчивый тематически, композиционно и стилистически тип высказывания»,27 который позволяет говорить о принадлежности к определенной жанровой разновидности в рамках дневникового текста.

5.Основные тенденции развития жанра дневника в начале XX века были обусловлены следующими обстоятельствами: доминирование в художественном сознании эпохи субъективного, личностного фактора, признание самоценности «факта», вследствие чего происходит изменение жанровых доминант. Соответственно претерпевают изменения функции дневника: утрачивается его сугубо личностный, интимный характер, распространяется практика публичного чтения дневников своим единомышленникам. Изменяется соотношение личного и общественного в дневнике с явным «перевесом» в сторону «общественного», «косвенный адресат» в дневнике приобретает определенное субъектное выражение, конкретизируется в реальное лицо.

6. Для авторов дневников «розановские вопросы», определенные З.Н. Гиппиус «двумя понятиями» «Бог и пол», составляли неотъемлемую часть творческой и личной жизни. Проблема любви, брака, взаимоотношения по-

27 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 255.

13

лов переживается и осознается каждым из них в контексте социокультурных установок начала XX века, с учетом идей Вл. Соловьёва, В. Розанова, О. Вейнингера. Дневники писателей позволяют увидеть процесс формирования русской «эротической утопии», постичь ее специфику, а также отследить историю нового религиозного сознания с момента его зарождения.

7. Продуктивным представляется сопоставление дневниковых и художественных текстов, при котором выявляется их взаимодополняемость, предоставляющая возможность «двойной» реконструкции. Применительно к дневникам - это восполнение информационных, мировоззренческих и психологических лакун (недоговоренностей, намеков, незаконченных мыслей, хронологических «сбоев», событийных провалов). Применительно к художественным и публицистическим текстам — раскрытие мотивационных механизмов, определяющих облик героев, их поступки, общее движение сюжета. Дневники 3. Гиппиус могут служить автокомментариями ко многим ее произведениям, помогая дешифровать художественные тексты с элементами криптографии. Дневник С. Каблукова предоставляет возможность заполнить некоторые существенные «пробелы», связанные с обстоятельствами появления отдельных фрагментов в «Уединенном» и «Опавших листьях».

Апробация результатов исследования проводилась с 2003-го по 2012 гг. на международных и межвузовских научных конференциях: «Юдинские чтения» (Курский гос. ун-т, 2003, 2005, 2008, 2010); «Православие и русская культура» (ИРЛИ РАН, Санкт-Петербург, 2003); «Русская классика: проблемы интерпретации»: XIII Барышниковские чтения (Липецкий гос. пед. ун-т, 2006); «Гуманная педагогика и духовность образовательных пространств» (Курский гос. ун-т, 2006); «Культура, образование, человек» (Курский гос. ун-т, 2008); «Фетовские чтения» (Курский гос. ун-т 2006, 2008, 2009, 2010, 2012); «Духовно-нравственные основы русской литературы» (Костромской гос. ун-т им. H.A. Некрасова 2009,2011); «Словесное искусство Серебряного века и Русского зарубежья в контексте эпохи» (МГОУ 2010 г.); «Literatura rosyjska XVIII - XXI w. Dialog idei i poetic. Dyskurs o wspótczesnosci». Lodz. 2010) (Польша, Институт Русистики, Лодзь).

Основные положения диссертации отражены в трех монографиях и 47 статьях.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав и заключения. Библиографический список содержит 1175 наименований. Общий объем диссертации - 433 с.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается выбор темы исследования, его актуальность и новизна, обозначается степень разработанности проблемы, формулируются цели и задачи. Определяются объект и предмет исследования, характеризуются его теоретико-методологические основы, описывается источни-ковая база работы. Излагаются основные положения, выносимые на защиту.

Определяется теоретическое и практическое значение результатов исследования. Конкретизируется понятие «круг Розанова», доказывается обоснованность обращения к жанру дневников в наследии писателей розановского круга.

В главе 1 «Дневник в нсторико-культурном пространстве начала XX века» преимущественное внимание уделяется особенностям дневника как самостоятельного жанрового образования, проблеме генезиса жанра в русской культуре. Анализируется историко-культурная ситуация в России начала XX века, во многом определившая «феномен днсвниковости» в целом и «облик» дневника в частности.

В разделе 1.1. «Специфика дневника как документального жанра» исследуется проблема выделения жанровых критериев. Дневник относится к числу таких жанров, которые в большей степени испытывают «сопротивление» при попытках ученых вывести единообразное определение с учетом «комплекса устойчивых свойств». Как показали исследования последних лет, проблема выделения жанровых критериев дневника остается одной из дискуссионных. В научном обиходе до сих пор сохраняется различное толкование дневника как особого жанрового образования, спорным представляется вопрос и о критериях дневниковости, что порождает смешение понятий, например, таких, как «дневник» и «мемуары». При анализе справочно-библиографической литературы, осуществленном с целью выявления критериев, по которым производилась идентификация жанра дневника, обнаружилось отсутствие единообразных признаков, позволяющих говорить о нем как автономном жанре. Отсутствие четких критериев сформировало мнение о дневнике как о «диффузном» жанре и его контаминационной природе.

Для установления критериев дневниковости сопоставляются взгляды исследователей на природу жанра. В результате сравнительно-сопоставительного анализа выявляется один из главных признаков жанра дневника — синхронность: «Дневник синхронен описываемому, и, как правило, соблюдается принцип: то, что произошло сегодня, сегодня же и записывается», «дневник пишется в той манере alia prima (сразу же, с первой попытки, без последующих поправок), которая <...> и придает дневнику достоверность именно из-за неподдельности и откровенности "первого жеста"».28

Согласно определению М.М. Бахтина, под жанром понимается «...устойчивый тип текста, объединенный единой коммуникативной функцией, а также сходными композиционными и стилистическими признаками». Способ коммуникации важен как жанровый разграничительный признак и для всей сферы автобиографических текстов. При выделении основных признаков дневника A.A. Зализняк исходит из того, «что категория жанра формируется конвенциями отношений с адресатом, которые принимает на себя

21 Топоров В.Н. Два дневника (Андрей Тургенев и Исикава Такубоку) // Восток-Запад. Исследования. Переводы. Публикации. Выпуск четвертый. М., 1989. С. 84.

29 Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Собр соч. М., 1996. Т. 5. Работы 1940 - 1960 гг. С. 165.

пишущий в данном произведении».30 Поэтому закономерно, что в качестве одного из главенствующих признаков дневника она выделяет тождество адресата и автора. В контексте проблемы разграничения жанров значимым представляется еще один критерий «дневниковости» — литературная необработанность записей, их «первообразность», поскольку последующая обработка дает исследователям повод говорить о переходе дневникового жанра в мемуарный.

Композиционное построение дневника обеспечивается с помощью структурообразующего элемента - датировки. Эта «примета» жанра также является критерием «дневниковости». Но здесь необходимо учитывать обязательное наличие «метатекстовой» даты, которая соответствует моменту записи. В противном случае наблюдается нейтрализация этого характерного для дневника признака, что опять-таки проводит к смешению жанров. В качестве непременного, обязательного атрибута многие исследователи выделяют исповедальность, интимность. Следует заметить, что эти качества дневника, заданные изначально «канонами» жанра, «обретаются» при определенных условиях. И первое из них - целеполагание автора, особенности его «психологического облика».

Помимо выделенных доминирующих признаков жанра дневника, следует особо отметить его принципиальную незавершенность, которую, однако, в то же самое время можно рассматривать и как завершенность. Автор дневника волен в любой момент прекратить свои записи по причинам как субъективным, так и объективным. Тем не менее, в какой бы точке не остановилось «дневниковое время», повествование всегда будет восприниматься как некая законченная текстовая структура. Такая особенность дневника исключает возможность его рассмотрения по «законам», применимым к художественному произведению, поскольку художественной литературе и автодокументальной присущи разные типы «обобщения и познания и тем самым построения художественной символики»: « ... в сфере художественного вымысла образ возникает в движении от идеи к выражающему ее единичному, в литературе документальной — от данного единичного и конкретного к обобщающей мысли».31

В разделе делается вывод, что выявленные критерии «дневниковости» можно расположить по принципу обязательной или возможной их реализации в тексте: синхронность, которой определяется способ отражения действительности; автокоммуникативность, являющая тождество автора и адресата; необработанность материала, его «первообразность»; датировка («мета-текстовая» дата), выполняющая роль структурообразующего начала; интимность, искренность, правдивость записей.

При исследовании проблемы генезиса жанра дневника учитывается культурно-исторический и социальный контекст. Исследователи согласно отмечают, что «место рождения» дневника — «сфера автобиографического»,

30 Зализняк А. А. Дневник: к определению жанра. С. 163.

Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1977. С. 11.

его «основной метод - составление документальной (точнее автодокумен-талыюй) последовательности» по хронологическому принципу.32 Истоки же называются разные: автобиография, семейные хроники/3 исповедальные жанры, паломническая литература/4 Все они, возможно, и являются генетическими предшественниками дневника, однако связывать его родословную с какой-то определенной жанровой формой не представляется целесообразным. В каждой из них имеются «дневниковые» элементы, но жанровой целостности они не образуют.

В контексте русской и зарубежной культуры рассматриваются условия, определившие возможность формирования жанра дневника. Прежде всего это связано с «легитимацией субъективности и форм ее выражения в духовной, интеллектуальной и художественной жизни человека».35 Так, в основных справочных изданиях отмечается, что первые дневники появились в Англии в 17 веке, а в России - в конце 18 века. Рассматривая причины распространения дневникового жанра в английской литературе, исследователи связывают их с социально-идеологической борьбой двух христианских деноминаций — католицизма и кальвинизма, следствием которой стало усиление в литературе морально-религиозной проблематики, доминирующее положение публицистических жанров, формирование нового читателя и нового типа литератора, и в целом - демократизация самого процесса творчества.36

В русской культуре генезис дневникового жанра связывается с процессом «легитимации субъективности», который начался в XVIII веке и был связан с общественно-политическими и культурными преобразованиями Петра I. Традиционная точка зрения нуждается в корректировке, поскольку исторические факты показывают, что «легитимация субъективности» достаточно ярко проявила себя уже с начала XVII века - времени глубокого социального и государственного кризиса, когда в период всеобщей сословной активности в огромной степени возрастает роль литературы, а литературное творчество становится не только прерогативой писателей, ученых монахов. Другая особенность литературы начала XVII века - ее «бесцензурность», что давало возможность свободного изложения своих мыслей, взглядов, позиций, не ограничиваясь средневековыми канонами. Первая половина XVII века отмечена попытками создания биографий, и, хотя пишутся они с ориентацией на житийный канон, можно говорить о трансформации жанра жития и приспособлении его к новым условиям бытования. Усиление личностного, индивидуального начала обнаруживается и в сочинениях «боголюбцев», и в «Сказании Авраамия Палицына». Но более всего оно заявляет о себе в творчестве

32 Топоров В.Н. Два дневника (Андрей Тургенев и Исикава Такубоку). С. 84.

33 Рудзиевская C.B. Художественные возможности и истоки жанра дневника писателя. С. 89.

54 Боброва О.Б. Дневник К.И. Чуковского в историко-литературном контексте: автореф. ...канд. филол. наук. Волгоград. 2007. С. 6.

33 Солонин Ю.Н., Дудник С.И. Судьба субъективного жанра в контексте европейской культуры XVII - XX веков И XVII век в диалоге эпох культур. Материалы Международной научной конференции «Шестые Ла-фонтеновские чтения» (14 - 16 апреля 2000 г.). СПб., 2000. С. 11.

30 Подгорский A.B. Жанр дневника в английской литературе эпохи Реставрации.: автореф. дис. ... доктора филологических наук. Екатеринбург, 1999.

протопопа Аввакума, его «Житие» уже содержит «приметы» автодокументальной литературы: объединение автора и героя (что было принципиально новым), предельная искренность.

Что касается XVIII века, то здесь заслуживает внимание «опыт» М.Н. Муравьева, который на протяжении многих лет вел настоящий дневник, куда записывал различные события, впечатления, мысли, суждения, наброски статей. На основе материалов дневника в 1778 году он создает свои прозаические заметки «Дщицы для записывания».

Выявление закономерностей в становлении и развитии автодокументальной литературы разных культур позволяет найти такие универсалии, которые предоставляют возможность восполнить недостающие звенья в механизме реконструкции генезиса жанра дневника.

В разделе 1.2 «Основные тенденции развития жанра дневника в начале XX века» анализируется историко-культурная ситуация России начала XX века, когда складываются все необходимые условия, при которых «бытовые факты» приобретают литературную значимость, когда дневник из бытового документа превращается в литературное явление.

В сложившейся общественно-идеологической атмосфере (социальный и религиозный кризис, предчувствие «великих потрясений») возрастает субъективный фактор, осознается самоценность человеческой личности как таковой. Соответственно меняется психология и стратегия ее поведения. Теперь время требует от человека не рефлексии и «самокопания», а конкретной реализации себя в деятельности. Созидание «иных форм искусства» неизбежно сопровождается ломкой старых традиций, смещением или сменой жанровых доминант. К началу XX века сложились условия, которые позволили факту «вырваться на оперативный простор», появилась, по выражению Ю. Тынянова, та «щель», через которую бытовой документ, а в данном случае дневник, мог стать «литературным фактом». Одним из показателей этого может служить актуализация дневникового жанра.

Субъективный, личностный фактор, как доминирующий в художественном сознании эпохи, стал диктовать свою волю, принцип «индивидуальности» становится ведущим. «Устроители» и «созидатели» новых форм искусства декларировали свой отказ от прежней литературы. Один из самых ярких примеров претворения в жизнь «принципа индивидуальности» — художественное творчество В.В. Розанова. Но «феномен» «Опавших листьев» становится возможным «лишь после Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова, Вл. Соловьёва, Д. С. Мережковского, А. А. Блока, после Ницше», когда «происходит разрушение условной авторской личности (что принимается за конец литературы), все громче заявляет о себе бунтующее экзистенциальное сознание индивида».37 Процесс формирования жанра дневника на рубеже XIX -XX веков связывают и с модернистскими течениями — «по прямой линии по-

37 Волгин И.Л. Метаморфозы личного жанра // Наследие В.В. Розанова и современность. Материалы Международной научной конференции Москва. 29 - 31 мая 2006 г. М., 2009. С. 69.

томками романтизма» (не случайно другое название - «неоромантизм»), с основной его «установкой на самовыражение» (C.B. Рудзиевская)/8

«Дневниковость», «интимность» прочно укореняются в эстетическом сознании художника рубежа веков и становятся неотъемлемой, а иногда и определяющей частью его творчества. Примечательно, что в 1914 году Ф. Сологуб и А. Чеботаревская организовывают издание журнала с впечатляющим названием «Дневники писателей». Особо следует отметить интерес к дневникам «простых людей». В этой связи заслуживает внимания история неудачной попытки издания Блоком дневника O.K. Соколовой-Мартыно, описанная поэтом в собственном дневнике (1911-1912 гг.), а в 1918 году переработанная в рассказ «История женщины, которую никто не любил». Примечательно, что тогда А. Блок проявил себя не только как апологет дневникового жанра, но и как своеобразный его теоретик, отметив своим художественным «чутьем» все те существенные признаки, которые свойственны дневнику, и связаны как с недостатками этой формы нехудожественной литературы, так и с несомненными ее достоинствами. Небезынтересно отметить, что в рассказе для ее обозначения поэт использует вполне современное и достаточно распространенное в наши дни понятие «человеческий документ».

Дневники рубежа XIX - XX вв. имеют ряд особенностей, обусловленных комплексом общественно-социальных и историко-культурных причин. В начале XX века существенно меняется функция дневника. Наблюдается резкое снижение «компенсаторно-заместительной функции», характерной для большинства дневников XIX века, и замена ее функцией «жизнестроитель-ной». Показателем этой тенденции являются дневники русских символистов (3. Гиппиус, В. Брюсова, М. Кузмина). Разумеется, нельзя утверждать, что дневник начала XX века вовсе утрачивает своё психотерапевтическое назначение, например, в ранних дневниках М.М. Пришвина рефлексия «просматривается» достаточно четко на протяжении длительного периода.

С изменением функции дневника качественно трансформируется и одно из основных его свойств - интимность. Дневник теряет свой сугубо личностный характер, и даже если он и пишется с установкой «для себя», то все равно содержит стремление к «обнародованию». Таковы дневники А. Блока, И. Бунина, 3. Гиппиус, М. Пришвина, С. Каблукова, М. Кузмина. Изменение характера «интимности» повлияло на соотношение личного и общественного в дневнике. В дневниках начала XX века наблюдается явный «перевес» в сторону «общественного». Это касается дневников 3. Гиппиус, М. Пришвина, И. Бунина, М. Меньшикова периода революций 1917 - 1918 гг., которые по своей сути есть дневники публицистические, где, наряду с подробными описаниями текущих событий, присутствует и авторская оценка происходящего. Акцент делается не на собственном «я» (хотя в дневнике личность автора всегда играет первостепенную роль), не на внутреннем состоянии автора дневника, а на внешних событиях, которые это «я» воспринимает, осмысливает, оценивает. Если говорить о «личной» составляющей «революцион-

38 Рудзиевская С. В. Дневник писателя в контексте культуры XX века. С. 12.

19

пых» дневников, то свое выражения она получает не только в авторской оценке происходящего, но и в той мировоззренческой эволюции, которую проходят сами авторы. Отсюда сознательная установка автора на летопис-ность: яркий пример тому дневник С. Каблукова; в дальнейшем эта тенденция прослеживается у Пришвина, Гиппиус, Меньшикова, которые впрямую называли себя «летописцами».

Изменение характера «интимности» не могло не отразиться и на другом определяющем жанровом признаке дневника - автокоммуникативности, Если в большинстве случаев в автокоммуникативных текстах «косвенный адресат не имеет отчетливых очертаний», то в дневниках начала века он приобретает вполне определенное субъектное выражение. Невидимый собеседник конкретизируется в реальное лицо, которое автор дневника впрямую называет своим «читателем» или «собеседником». Уходит понятие «дневник-друг», конкретизирующее роль дневника как «поверенного» в сердечных делах, хранителя тайн. Появляется реальный персонаж - будущий читатель дневника, апеллирование к которому вполне естественно вплетается в художественную ткань повествования, делается своеобразным императивом, определяющим не только поведенческую стратегию автора, но и стилистическую манеру изложения материала.

Значительное расширение источников отбора материала повлекло за собой изменение структурного «облика» дневника: события внешнего и внутреннего мира автора материализуются в различных формах: это вырезки из газет, часто с личными пометами, письма корреспондентов и ответы на них, приложение к записям программ выставок, собраний и других общественных мероприятий, интересующих автора, нередки письма корреспондентов (как подлинники, так и переписанные в дневник), всевозможный иллюстративный материал. Это характерно в большей степени характерно для дневников М. Пришвина и С. Каблукова,

Все перечисленные особенности дневников начала XX века достаточно ярко характеризуют художественно-эстетическое сознание эпохи, вызвавшее к жизни «феномен дневниковое™».

В разделе 1.3 «"Сближения" и "пересечения": В.В. Розанов, З.Н. Гиппиус, М.М. Пришвин, С.П. Каблуков, М.О. Меньшиков» выявляется существо взаимоотношений Розанова с каждым из перечисленных лиц. Доказывается, что «сближения» и «отталкивания» В.В. Розанова с З.Н. Гиппиус, С.П. Каблуковым, М.М. Пришвиным, М.О. Меньшиковым в тот или иной жизненный период определялись изменением их идеологических позиций. В каждом из дневников отражено стремление автора понять Розанова, постичь суть его писательского дарования, психологию личности, уяснить значение философа в жизни России.

Влияние «идей» Розанова, воздействие самой его личности на Мережковских было настолько сильным, что в отдельных случаях их общение перерастало обычный человеческий контекст и обретало мистический привкус. Широкий резонанс, который вызвали Религиозно-философские собрания, в немалой степени объясняется «розановской» составляющей. Без малого пол-

тора десятилетия Мережковские активно сотрудничали с Розановым, хотя их отношения на протяжении этого времени были неровными. Так, Розанов отказался от предложения Мережковских участвовать в «Главном», т.е. строительстве новой Церкви, «усмотрев опасное» в этой «тайне» и «тайны не признавая»/9 Гиппиус в свою очередь неоднократно и довольно резко высказывалась по поводу общественно-религиозной позиции Розанова, отраженной как в его произведениях, так и в газетно-журнальной публицистике. Одним из пунктов разногласий с Розановым, по мнению Н.В. Королёвой, было его «принципиальное равнодушие к вопросам общественным». В 1914 году именно по инициативе Мережковских Розанов был исключен из Религиозно-философского общества. 3. Гиппиус пишет о том, что талант Розанова «разрушается», так как «разрушается» сама его личность, «великий мыслитель» низводится ею до некоего «призрака» и получает обидное прозвище «Васьки Каина».40

О значении личности Розанова и той роли, которую он сыграл в судьбе М. Пришвина, говорить излишне. Вполне обосновано мнение В.В. Кожинова, который считал, что творчество Розанова предоставляет «читателям возможность во всем объеме понять и творчество Михаила Пришвина. Ибо оно было своего рода "продолжением" розановского - хотя отнюдь не прямолинейным и даже содержащим в себе "отрицание" предшественника продолжением».41 Вся сложность отношения М. Пришвина к В. Розанову отражена на страницах дневника. С одной стороны, это неизжитая обида на своего учителя, с другой - признание Пришвина, что в своем давнем «враге» он находит какое-то родство душ, которое пока необъяснимо для него. Влияние Розанова на Пришвина не заканчивается со смертью философа, а, наоборот, возрастает. Пришвин продолжает жить под «знаком Розанова», его имя регулярно появляется на страницах дневника вплоть до конца жизни. Еще одним и, пожалуй, самым существенным показателем, подтверждающим силу огромного духовного влияния Розанова на Пришвина, является усвоение Пришвиным творческой манеры розановского «письма», проявившееся в дневниках, на что неоднократно обращали внимание исследователи (И.А. Едошина, М.Ю. Михеев, В. А. Емельянов42).

История взаимоотношений С.П. Каблукова и В.В. Розанова, поначалу трогательно-уважительных, а затем антагонистических, дошедших до фазы взаимных обид и оскорблений, нуждается в особых комментариях, поскольку Розанов - один из главных «героев» дневника Каблукова за 1909 и отчасти 1910 гг. Возможно, именно Розанов привел его, учителя математики, человека православного и интересующегося вопросами религии, в петербургское Религиозно-философское общество. С самого начала знакомства Каблуков

39 Гиппиус з.н. Дневники: В 2 кп. / Под общей ред. А.Н. Николюкина. М., 1999. Кн. 1. С. 90.

40 Письмо З.Н. Гиппиус В.В. Розанову // ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 5. Л. 80.

Кожинов В.В. «Мирская чаша». Книга М.М. Пришвина не о природе, а о революции II Кожинов В.В. Победы и беды России. М., 2006. С. 284.

42 Едошина И.А. Структурно-семантическая природа розановских «листьев» // Энтелехия. 2005. N° 11. С. 47; Михеев М.Ю. Дневник как эго-текст (Россия, XIX - XX). С. 114; Емельянов В.А. Фрагментарная проза начала XX века. Учебное пособие. Астрахань, 2009. С. 26.

осознавал значимость и масштабность личности Розанова. Он становится его «преданным оруженосцем», помогая ему в издании книг. В дневнике Каблу-кова содержится обширная информация, касающаяся взаимоотношений с философом: сотрудничество в Религиозно-философском обществе, совместные поездки, многочасовые беседы по самым различным вопросам - общественно-политическим, литературным, бытовым. На этом этапе их отношений в каждой записи чувствуется глубокое и безграничное уважение Каблукова к своему знаменитому старшему другу, почтительное отношение к его мнению, стремление понять его взгляды, снисходительно-добродушное приятие его «чудачеств», всегда передаваемое в дневнике с легким юмором. С неизменной гордостью Каблуков пишет о подаренных ему Розановым книгах, с удовольствием воспроизводя дарственные надписи в своём дневнике. Но постепенное расхождение во взглядах, наметившееся уже к концу 1909 года, последовавшее за этим личностное неприятие друг друга привели к тому, что их недолгая дружба переросла в откровенную вражду. Каблуков будет первым, кто поднимет вопрос об исключении Розанова из членов Религиозно-философского общества, упорно и решительно будет добиваться этого и достигнет цели. Розанов тоже не останется в долгу... В «Уединенном» и «Опавших листьях» писатель не пощадит своего бывшего друга, уничижительно-презрительно представив его в нескольких бытовых сценах.

На первый взгляд, между В.В. Розановым и М.О. Меньшиковым скорее можно усмотреть явное «отталкивание», нежели «сближение», вследствие очевидного «несходства» — идеологического, писательского и личностного, которое проявлялось во взаимной полемике, «журналистской» конкуренции. Несмотря на общность тем и вопросов, поднимаемых ими на страницах газет и журналов, их взгляды всегда были различны.43 Но при всем том нельзя не отметить, что современники Розанова и Меньшикова часто объединяли их имена. Так, писатель и редактор журнала «Мир Божий» А.И. Богданович назвал Меньшикова и Розанова "юродствующими литераторами", при этом считая, что — "это две родственные души, единомыслящие и единостремя-щиеся"».44 «Литературная несхожесть» двух писателей признавалась не только критиками, но и ими самими. Это отражено на страницах дневника Меньшикова и в его переписке с Розановым 1918 года. В своем последнем дневнике Меньшиков, предчувствуя скорую гибель, размышляет о пройденном пути, оценивает опыт прошлого, анализирует настоящее - и среди всего этого неожиданно приходит к мысли о своем сходстве с Розановым: при всей «несхожести» «есть и поразительные совпадения без заимствования»: это происхождение, жизненные обстоятельства, психологические черты, «восхождение» по служебной лестнице, личная жизнь. Пожалуй, самым существенным в этих биографических «схождениях» является тот факт, что в судьбе и Меньшикова, и Розанова главную роль сыграл А. С. Суворин. Неоднократ-

43 См.: Богданова O.A. Дискуссия Розанова и М.О. Меньшикова о «Крейцеровой сонате» Л.Н. Толстого // Наследие Розанова и современность. С. 140-144.

4J Богданович А. И. Юродствующая литература. «О любви», М.О. Меньшикова; «Сумерки просвещения», В.В. Розанова // Мир Божий. 1899. № 4. Отдел второй. С. 1

но Меньшиков подчеркивал уникальность розановской манеры передачи мыслей, его «оригинальность», доведенную «до причудливости», глубину, которая проявляется особым, по мнению публициста, образом.

Идеологические разногласия В. Розанова, 3. Гиппиус, М. Пришвина, М. Меньшикова сошли на нет после октября 1917 года. Этим же обстоятельством объясняется и взаимное примирение, состоявшееся в пределах очерченного «круга». Объединяющим же началом для авторов дневников на протяжении их жизни были поиски ответов на главные вопросы, «которыми держится мир», которые «наново поставил» и «по-новому осветил» В.В. Роза-нов.45

В разделе 1.4 «Признаки "дневниковоспш" в произведениях В.В. Розанова "Уединенное" и "Опавшие листья"» поднимается вопрос о жанре произведений В.В. Розанова. На сегодняшний день он остается одним из дискуссионных. «Разночтение» проявляется на всех уровнях: от общих справочных изданий (энциклопедий и литературоведческих словарей) до исследовательских работ. Ученые не без оснований относят В.В. Розанова к «классикам дневникового жанра» (М.Ю. Михеев, С.Г. Семенова), а его произведения («Уединенное», «Опавшие листья») - к «условно дневниковому жанру» (В.А. Келдыш) или «жанру записей дневникового типа» (В.Г. Полюшина), поскольку признаки «дневниковое™» у Розанова действительно присутствуют. Прежде всего, на это указывает и сама авторская помета «Почти на праве рукописи», которая может рассматриваться «в качестве основного жанрового и стилистического принципа». Нельзя не учитывать «главное устремление писателя» - «ухватить мелькнувшую мысль, не обыгрывая ее "для публики", поймав ее в тот самый миг, когда она возникла, "в чем мать родила"...»46 Доказательством в пользу «дневниковое™» служит и «метод составления» книг, заключающийся, по словам Розанова, «в намеренном устранении "выбора", "избирания"» (стремление автора к «первообразное™»). К этому можно добавить и принцип документальности, и характер интимности, во многом схожий с «дневниковым», и некоторые приемы записи, свойственные в большей степени дневнику, чем литературе: наличие неполных или «небрежно бессубъектных» предложений (Р. Барт).

«Рукописная душа» Розанова проявилась в интуитивном прозрении новой литературной традиции, когда, при изменении жанровых приоритетов, документальная литература, потеснив художественную, выдвинулась на передний план. Среди всех жанров «частной», «обыденной» литературы дневник занял особое место, так как именно в нем в большей степени проявлялась «рукотворность человеческих дел». Несмотря на то, что в произведениях В.В. Розанова присутствуют явные признаки «дневниковости», «Уединенное», «Опавшие листья», «Мимолетное» и др. вряд ли правомерно относить к дневниковому жанру. «Дневниковость», декларируемая Розановым в его ли-

45 Гиппиус з.н. Два завета. В «Зеленой Лампе» // Гиппиус З.Н. Чего не было и что было. Неизвестная проза (1926 - 1930 гг.) /Сост., вступ. статья, комменг. А.Н. Николюкина. СПб., 2003. С. 391.

46 Федякин С.Р. Жанр, открытый В.В. Розановым // Розанов В.В. Когда начальство ушло... Собрание сочинений/Под общ. ред. А.Н. Николюкина. М., 1998. С. 597.

тературпых произведениях, - это ответ на вызов времени, одной из тенденций которого было стремление «излагать самого себя». Его «демонстративный «отказ от литературы» приводит к созданию нового жанра в русской литературе рубежа XIX - XX вв.47

Во второй главе «Жанры дневникового текста» предпринимается попытка классификации дневников начала XX века. Основным принципом, положенным в основу классификации, является авторский замысел как определяющий фактор создания дневникового текста. Именно он «подчиняет» себе всю «предметную сферу» дневника, организует и выстраивает материал, «определяет» особенности «метода писания»: отбор фактографического материала, способы его презентации, структурные особенности - иными словами, всю совокупность формальных и содержательных свойств, которая позволяет идентифицировать любой жанр. В авторском намерении выявляется «психологический тип» самого автора, его «дневниковый образ»: будет ли это бытописатель, или рефлектирующий герой, свидетель-хроникер или художник, для которого описываемый материал имеет безусловную эстетическую значимость. Установкой автора обусловливается и ракурс изображения: от узкого бытового до историко-культурного и даже мифологического.

Дневник всегда соотносится с определенной эпохой, которая напрямую диктует «творческое задание». Каждый из авторов, приступая к ведению дневника, ставит пред собой определенную цель: «определить состав души», воспитать себя в соответствии с запросами и потребностями общества, описать «великие события», свидетелем которых является, «собрать материал для будущей жизни», т. е. для своих произведений.

Разумеется, любой дневник как синтетическое по своей природе образование является полифункциональным, поскольку авторская установка не остается постоянной на протяжении всего времени ведения дневника, она меняется вместе с автором; помимо этого, дневник может заключать в себе сразу несколько «задач» (например, дневники 3. Гиппиус и М. Пришвина). Но тем не менее в каждом из рассматриваемых дневников (3. Гиппиус, С. Каблукова, М. Пришвина, М. Меньшикова) можно увидеть определенный тип текста, созданного не только с учетом авторской установки, но и в соответствием с «заданием» эпохи. Среди писателей розановского круга рубежа XIX - XX веков мы сочли возможным выделить авторов-мифологизаторов, авторов-летописцев и авторов-художников. В каждом из дневников, созданных ими, просматривается тот «устойчивый тематически, композиционно и стилистически тип высказывания»,48 который позволяет говорить о принадлежности к определенной жанровой разновидности в рамках дневникового текста.

В разделе 2.1. «Авторы-мифологизаторы» главное внимание обращено на игровой характер культуры конца XIX - начала XX века, во многом сформировавший философско-зстетическое сознание художника Серебряно-

1)7 В этой связи символично название статьи С.Р. Федяюдаа.

48 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 255.

го века, с доминирующей установкой на жизнетворчество, в рамках которого мифотворчество представлялось вполне естественной составляющей. Подобная поведенческая стратегия была характерна для писателей, связанных с символистскими кругами. Так, например, «родственность» натур В. Розанова и 3. Гиппиус во многом объясняется сходством жизненных установок: каждый из них стремился к личностной и творческой мифологизации, создавая собственную «легенду».

В подразделе а) «Мифа ради юродивый» эстетический феномен Розанова осмысливается в историко-культурном контексте начала XX века, когда слово «юродивый» приобретает особые коннотации, в большей степени негативные. «Юродство» рассматривается как одно из явлений литературно-художественного быта рубежа веков. Ярлык «юродивого» получает не только В. Розанов, но и М. Меньшиков, В. Брюсов, А. Добролюбов, А. Ремизов. Что касается Розанова, современники затруднялись определить характер его юродства: была ли то «явная гримировка» или же «бессознательное юродство», кто он - «во Христе юродивый» или же «во Хаме юродивый». Поведение Розанова («...я шалунок у Бога») полностью вписывается в поведенческую парадигму юродивого с его игровой составляющей, поскольку юродивый — это всегда актер. Для Розанова «ареной представления» являлась его публицистическая деятельность, а его критики (В.П. Буренин, А.И. Богданович, Р.В. Иванов-Разумник), оказавшись втянутыми в «действо», под влиянием Розанова-режиссера «непосредственно и страстно» реагировали на его «шалости».

Поведенческая модель Розанова формировалась в соответствии с игровыми установками времени, когда игра определяла конкретные формы культурной деятельности. В этом отношении литературная судьба Розанова во многом схожа с судьбой Гиппиус: для них обоих «сотворение» личного мифа обеспечивало осуществление их личностной и художественной стратегии. В отношении Розанова будет оправданным отнесение его к особому типу юродивого, созданного временем и подчиненного социокультурным влияниям эпохи, типу, который И.А. Ильин называет «юродивым в пределах культуры»: это «сердца ради юродивый» и «мифа ради юродивый».4

В подразделе б) «"Творимая легенда" в дневниках З.Н. Гиппиус» анализируется первый дневник 3. Гиппиус «Contes d'amour», или «Дневник любовных историй» (1893 - 1904). По своему содержанию он достаточно крип-тографичен, что явилось основанием для всевозможных исследовательских интерпретаций. Хотя автор дневника в самом его начале и декларирует свое стремление основываться на фактах как несомненном залоге абсолютной правды, как раз фактов в ее дневнике и не хватает. Фактическую сторону повествования заменяют размышления, рассуждения по поводу уже происшедшего, стенания, желания. При реконструкции событий, происходивших в жизни 3. Гиппиус в период ведения дневника, выявляется закономерность:

1,9 Ильин И. А. О тьме и просветлении: Книга художественной критики: Бунин — Ремизов — Шмелёв. Мюнхен, 1959. С. 100

намеренно или непреднамеренно она пропускает как раз то, что было для неё особенно значимо. Структура дневника говорит о том, что он создавался в расчете на то, что будет прочитан не только автором. Поэтому Гиппиус сознательно стремилась заинтриговать будущего читателя, насытив текст всякого рода «неясностями». Обращает на себя внимание настойчивость автора в позиционировании себя как «необычной женщины»: с упорным постоянством Гиппиус подчеркивает свою «инакость», интерес и «тягу» к людям, предпочитающим другие «формы любви».

Стремление к «идеалу андрогина», зафиксированное в раннем дневнике, было для нее вполне сознательным, поскольку дублировалось и в реальной жизни. Неписаный закон эпохи требовал от художника «творимой легенды», а не прозаической биографии. Принимая правила игры, 3. Гиппиус начала конструировать свой внешний и внутренний образ соответственно культурно-психологическим установкам рубежа веков. В жизнетворческой практике символистов миф об андрогине был одним из наиболее значимых. Это связано с процессом ремифологизации, начавшимся в европейской культуре с середины XIX века и к началу XX века достигшего своего апогея. В соответствии с запросами времени 3. Гиппиус определила для себя поведенческую стратегию, отвечающую требованиям предельно мифологизированного пространства рубежа веков и строго ей следовала. Помимо этого, стремление З.Н. Гиппиус к «идеалу андрогина» объясняется желанием писательницы утвердить свою творческую подлинность среди «мужских приоритетов».

Поведенческая установка З.Н. Гиппиус была близка В.Я. Брюсову. Сопоставление ранних дневников двух самых ярких представителей символизма позволяет установить, что формы жизненного и творческого поиска Брю-совым мистического опыта были сходны с теми, что присутствовали у Гиппиус. Ранние дневники В. Брюсова и 3. Гиппиус подчинены одной цели -воспитать из себя «настоящих», «образцовых» декадентов, а содержание дневников отражают этот процесс. Поведенческая модель русских символистов (В.В. Розанов, З.Н. Гиппиус, ВЛ.Брюсова) формировалась в соответствии с социокультурными установками времени, когда миф был одним из основных средств создания новых форм искусства. В соответствии с установками эпохи каждый из них являлся творцом собственной «легенды» («андро-гинность» Гиппиус, «магия» Брюсова, «юродство» Розанова).

В разделе 2.2. «Авторы-летописцы (С.П. Каблуков)» доказывается, что дневник С.П. Каблукова - это дневник летописца, поскольку автор видит свое предназначение в том, чтобы как можно детальнее и подробнее описать знаменательные события своего времени и, прежде всего, Религиозно-философские собрания в Петербурге, а также общение со своими знаменитыми современниками: В.В. Розановым, З.Н. Гиппиус, Вяч. Ивановым, A.B. Карташёвым и др. Интенции летописца полностью подчинен внешний и внутренний «облик» дневника (нумерация страниц, конкретные отсылки «будущего читателя» к тому или иному материалу). «Будущему читателю» предназначается и внушительный «подсобный материал»: подборка газетных

статей на различные темы — от общественно-политических до сугубо эстетических, вырезки на интересующие автора дневника темы, программы заседаний Религиозно-философских обществ, художественных выставок, вложенные и вклеенные письма знаменитых собеседников.

Дневник С. Каблукова - это рассказ о «времени», но не о «себе». Автор намеренно исключает из дневника все «личное», поскольку для душевных «излияний» его дневник не предназначен, равно как и его собственная личность не представляет интереса для будущих поколений — авторская интенция диктует совершенно иные «правила» отбора материала. Именно этой причиной вызвано негативное отношение С. Каблукова к дневнику H.A. Римского-Корсакова, где, по глубокому убеждению Каблукова, содержится много «мелочного и совсем незначительного». Дневник же впоследствии должен стать достоянием потомков, для которых «болезни детей и тому подобное» не представляют никакого исторического интереса и тем более ценности. Поэтому на протяжении всего дневника Каблуков стремится к сохранению «летописного» стиля. Таким образом, дневник превращается в своеобразную летопись жизни России.

В разделе 2.3 «Авторы-художники» анализируются дневники М.М. Пришвина и М.О. Меньшикова, для которых ведение дневника было одной из составляющих их художественного творчества.

В подразделе а) «Метод писания» М.М. Пришвина» показано, что авторская интенция Пришвина - это прежде всего иитенция художническая, которой подчиняется не только отбор жизненного материала, но и его подача, а именно — преломление через призму восприятия человека, для которого художественный образ есть единственное адекватное средство выражение как окружающей действительности, так и собственных мыслей. Писательская интенция наиболее зримо проявляется в том, что вся обыденная жизнь становится для Пришвина «материалом» для будущих произведений. Словосочетание «будущая жизнь» для него тождественно другому - «будущие произведения», а «жизнь» — становится синонимом «творчеству». В дневнике прежде всего виден взгляд художника. О чем бы ни писал, ни размышлял Пришвин, на первом месте у него образное восприятие мира со всеми его мельчайшими подробностями. Дневниковые записи Пришвина - будь то наблюдения, воспоминания, размышления — представляют своеобразную психологию писательского труда, когда стремление художественно освоить и запечатлеть пусть даже отдельные фрагменты жизни, превалирует над всем остальным. Именно творчество «управляет» жизнью Пришвина: это центральная точка, вокруг которой вращаются все остальные его проблемы и заботы, творчество посылает ему силы преодолеть одиночество и устоять в жизни. По записям Пришвина можно проследить постепенное изменение функциональной направленности дневника. Первоначальное его предназначение как психотерапевтического средства постепенно изживается автором, при этом сам Пришвин сознательно пытается фиксировать этапы этого «изживания». Его «метод писания» складывается на основе постоянных раздумий, разворачивающихся на страницах дневника, где Пришвин пытается разобраться в

«психологии» своего творчества. Писатель неоднократно подчеркивает, что «нашел» «свой метод» именно в процессе ведения дневника. Существо его можно изложить по-пришвински кратко: во-первых, устранение «чужих мыслей», а также «излишков» своих; во-вторых, увиденное и услышанное описывать, «постигая сердцем», не «засмысливаясь». Таким образом, дневник Пришвина - это, с одной стороны, собирание «материала для будущей жизни», а с другой — постижение этой жизни, ее отображение и осмысление посредством художественного слова.

В подразделе б) «Дневниковая «проповедь» М.О. Меньшикова» утверждается, что дневник М.О. Меньшикова 1918 года — это также дневник художника. Внутренняя потребность М.О. Меньшикова писать о том, что он видит, слышит, чувствует, переживает, проистекает не только от выработанной им годами «привычки» работать, не только оттого, что в силу жизненных обстоятельств он этой работы лишился. Дневник для него - единственная возможность продолжения своей публицистической деятельности; более того, в ведении дневника, осуществляемом им в кризисный период, он усматривает особую миссию: не только донести до потомков весь трагизм положения, в котором оказалась Россия после октябрьского переворота 1917 года, но и предостеречь от совершения подобных ошибок.

Дневник М.О. Меньшикова по праву может называться дневником публициста, поскольку именно эта интенция движет автором и определяет как содержательный план, так и стилистику записей. Тематический диапазон в дневнике достаточно широк: Меньшиков касается не только злободневных для России социально-политических и экономических вопросов, но и проблем духовно-нравственных, культурно-этических. Отличительной особенностью дневника является его диалогичность. Меньшиков с первых страниц обращается к своему невидимому собеседнику. Так называемый «косвенный адресат» у него присутствует достаточно зримо.

Наличие в дневнике сильного аналитического начала - еще одна его особенность. Стремясь разложить все по полочкам, Меньшиков, по своим собственным словам, «все резонирует». Но это «резонерство» публициста, привыкшего вскрывать суть проблемы, разлагать ее на отдельные части, находить при этом возможные пути ее решения. «Резонируя», Меньшиков пытается выявить причины, приведшие Россию к «падению в бездну», объективно оценить сложившуюся ситуацию, спрогнозировать ее дальнейшее развитие. Анализируя причины катастрофического положения своей страны, просчеты и ошибки, допущенные в ходе революции, Меньшиков рассматривает трагедию России в контексте мировой истории, в русле цивилизацион-ных процессов. «Дневник 1918 года» О.М. Меньшикова - это продолжение его «Писем к ближним», где он по-прежнему поднимает злободневные для России вопросы и пытается дать на них ответы, поэтому в дневнике неоднократно встречаются отсылки к статьям этих циклов.

В третьей главе «Религиозно-философская проблематика в дневниках начала XX века» рассматриваются «розановские вопросы», определенные З.Н. Гиппиус «двумя понятиями» «Бог и пол», которые для авторов

дневников составляли неотъемлемую часть творческой и личной жизни. Отдельная часть главы посвящена «революционным дневникам» как итоговым в формировании идейно-эстетических взглядов и религиозно-философских концепций авторов дневников.

В разделе 3.1. «Проблема любви и пола» анализируются дневники 3. Гиппиус, С. Каблукова, М. Пришвина с точки зрения актуализации в них злободневных вопросов русской жизни. Проблемы любви, брака, взаимоотношения полов переживаются и осознаются каждым из авторов дневников в контексте социокультурных установок начала XX века. Повышенный интерес к «эротической» проблематике со стороны русской интеллектуальной элиты представлялся вполне закономерным: философские, религиозные, естественно-научные, социальные интерпретации «феномена любви» явились отражением основных тенденций общекультурного процесса. Появление собственных философских доктрин происходило в процессе усвоения и трансформации идей своих предшественников или современников — Вл. Соловьёва, В. Розанова, О. Вейнингера.

Содержание дневниковых записей в этом плане разнообразно - это попытки построения собственной «метафизики любви» (З.Н. Гиппиус), отрицание традиционных представлений о семье и браке, роли церкви в личной сфере жизни человека, апологетика «мужского» и принижение «женского» (С.П. Каблуков), обоснование философии «оправдания любви» - примирения духовного и физического и на этой основе рождение нового человека, в котором «личное» и «писательское» составляло бы неразрывное единство (М.М. Пришвин).

Начало русской «эротической утопии» связывается с именем B.C. Соловьёва, поскольку его философская концепция любви явилась своеобразным «эталоном» для дальнейших метафизических построений в области любви и пола. Несмотря на то, что 3. Гиппиус с большим интересом и сочувствием восприняла «розановские вопросы», ее собственные взгляды на проблему Бога и пола были радикально противоположны тем, которые проповедовал Розанов. Это связано с тем, что первые «метафизические построения» 3. Гиппиус не избежали влияния Вл. Соловьёва и в основе своей ориентированы па философию любви главного идеолога эпохи. Об этом свидетельствуют дневниковые записи. Оформление «метафизики любви» Гиппиус нашло своё отражение в ее раннем дневнике («Дневник любовных историй») и отчасти в дневнике, озаглавленном «О Бывшем». Содержание дневниковых записей показывает, как постепенно 3. Гиппиус приходит к убеждению, что «чудесная», Божественная любовь - единственная сила, способная не только противостоять смерти, но и обеспечить бессмертие. В этом плане религиозно-метафизическая теория любви Гиппиус обнаруживает очевидное сходство с идеями Владимира Соловьёва, для которого любовь была началом, побеждающим смерть посредством «восстановления единства или целостности человеческой личности».30 Не осталась безучастной Гиппиус и к учению об ан-

50 Соловьев В. С. Смысл любви // Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. М, 1990. Т. 2. С. 518.

29

дрогинной природе человека, также весьма актуальному для философа. Дневниковые записи отражают процесс поиска «чудесной любви», рефлексии 3. Гиппиус по поводу ее «избранников», способных «вместить Божественную любовь», связанные с Н. Минским, Ф. Червинским, Д. Философо-вым.

«Помощником» и «сообщником» Соловьёва Гиппиус считает немецкого философа Отто Вейнингера (Гиппиус упоминает о нем и его книге «Пол и характер» в 1908 году в своей статье «Зверебог»), который по-своему смог «договорить то, что у Соловьёва осталось недосказанным». Восприняв основные положения теории Вейнингера, Гиппиус все же по-своему противилась его пониманию женской природы. Достижение конечной цели - создания «идеально совершенной человеческой личности» — видится Гиппиус в «сгармонированности» двух начал - Женского и Мужского - «в одном индивидууме».

Следы «вейнингерианства» можно увидеть и у С. Каблукова. Среди «летописных» материалов его дневника есть сугубо личные свидетельства, которые позволяют говорить о том, что «розановские вопросы» были далеко не безразличны автору. К 27 годам (к началу записей в дневнике) он предстает человеком, вполне сформировавшимся в соответствии с духом времени. Проблема любви и пола интересует его не только в силу возраста, но прежде всего в силу её популярности в обществе, когда происходит переоценка традиционных ценностей и в этой, сугубо частной сфере. Интерес Каблукова постоянен на протяжении всего времени ведения дневника: он читает Мопассана, рассуждает о существе женской природы с В.В. Розановым, Вяч. Ивановым, Д. Знаменским, Н. Максиным. Друзья Каблукова — это прежде всего единомышленники, разделяющие его взгляды и живущие в соответствии с духом своего времени: все они — люди бессемейные (исключение составляет только C.B. Смоленский), относящиеся к браку, как правило, отрицательно.

Разрушение традиционных представлений о семье и браке, роли церкви в личной сфере жизни человека радикальным образом повлияли на систему ценностей Каблукова. Он, православный христианин, любящий церковные службы, регулярно посещающий Александро-Невскую Лавру, соблюдающий церковный устав (посты, праздники), являет собой истинного «еретика», когда речь заходит об институте брака, о роли Церкви в освящении союза мужчины и женщины, о семье, быте, любви и отношении к женщине. Дневниковые записи свидетельствует о его непомерной критичности в отношении женщин. Подобно О. Вейнингеру, Каблуков считает, что умственные, интеллектуальные, творческие способности любой женщины не в пример ниже мужских. Утверждая «полную свободу автономной человеческой личности» и принимая «муже-женскую» любовь, он в то же время отрицает институт брака, семью, быт.

Особого разговора заслуживает отношение С. Каблукова к З.Н. Гиппиус. Она единственная из женщин, которая разрушает сложившиеся стереотипы Каблукова в отношениях между полами. Гиппиус вызывает у него искреннее уважение, граничащее с восхищением. «Протокольные записи» в

дневнике, касающиеся Зинаиды Николаевны, — а таковых большинство - ничего не добавляют к облику Гиппиус, кроме известных ее качеств. Это происходит оттого, что Каблуков просто не допускает «бытописания» в отношении Гиппиус. Своеобразным «замещением» дневниковых откровений служат письма Гиппиус к Каблукову и его ответы, отрывки из которых он переписывает в дневник. Именно в письмах он делится с Гиппиус своими сокровенными мыслями и позволяет себе выражать чувства и эмоции, которых в целом лишен дневник.

Своеобразная трансформация идей Вл. Соловьёва, 3. Гиппиус, О. Вей-нингера, В. Розанова представлена в дневниках М. Пришвина. Любовь для Пришвина не сводится к отвлеченной категории, но и не вмещается в рамки обыденной жизни. Сложность заключается в том, что чаемый писателем синтез духа и плоти представляется ему недостижимым, хотя интуитивно он постоянно стремится к нему, поскольку любовь для Пришвина - это и основа гармонизации жизни, и реализация человека в существующем мире. Проблема любви, брака, взаимоотношений мужчины и женщины является предметом рефлексии писателя на протяжении всего дневникового повествования. Наряду с воспоминаниями и размышлениями о своей «личной катастрофе» Пришвин передает атмосферу неблагополучия в семейных отношениях людей различных сословий, что является показателем общей тенденции в настроениях русского общества начала XX века, живущего в ожидании неотвратимых и глобальных перемен во всех сферах бытия.

Пришвин пытается осмыслить «философию любви» своих знаменитых предшественников и современников, «примерить» на себя некоторые ее положения, найти тот недостающий элемент, который бы обеспечил гармоничные отношения между мужчиной и женщиной. Хотя Пришвин по своему психологическому складу был далек от символистов как мыслителей и как художников, все же в его отношении к женщине явно ощущается символистский «уклон»: именно через любовь к женщине он пытается постичь Божественную тайну мира, «раскрыть его в себе», разгадать смысл собственного «я». Материализация этой высшей любви также напоминает характерные для символистов образы. В соответствии с соловьёвской теорией любви, именно через «утверждение безусловного значения другой индивидуальности», осознается Пришвиным и «безусловное значение своей собственной личности».51

В своем противопоставлении духовного и физического в отношении к любви, полу, женщине, браку Пришвин также близок к символистам, в сознании которых были четко разделены две формы любви. Но оппозиция духовного и телесного у Пришвина носит не абстрактный, «головной» характер - она создается самой жизнью и переживается писателем не столько «теоретически», сколько эмпирически. Двойственность, которую он ощущает в своей душе, становится источником его постоянных рефлексий, неоднократных попыток примирить две противоположные стороны любви в отношениях

51 Соловьёв В. С. Смысл любви. С. 519.

мужчины и женщины и обосновать свою философию «оправдания любви» -духовной и физической.

Проблема любви и пола не исчерпывается у Пришвина обращением к собственным жизненным коллизиям. «Женский вопрос» интересует его в широком общественном и социальном контексте. Если у Розанова пол - это ключ к пониманию онтологии человека, то у Пришвина проблема пола получает более широкую интерпретацию. Для него женщина не только «пол»: ее природа - это целая философская концепция, выливающаяся в размышления о судьбе матери, сестры, родственницы, многочисленных знакомых, выдающихся деятельниц женского движения.

В числе актуальнейших для Пришвина остается и проблема соотношения мужского и женского начал в человеке, поднятая еще О. Вейнингером и нашедшая отклик у 3. Гиппиус. Пытаясь разобраться в себе самом, Пришвин размышляет о соотношении мужского и женского и в своей натуре. Он не придерживается мысли о «биологической вражде» мужского и женского начал в человеке, но неоднократно размышляет о таком их соотношении, которое бы обеспечила гармонический синтез. Уже в раннем дневнике намечаются подступы к решению той основной проблемы, в которой будет заключаться смысл всех последующих жизненных исканий писателя, - обретение им единства со всем миром. А это прежде всего предполагает решение «задачи любви» - соединение в ней всех противоположных начал и на этой основе рождение нового человека, в котором «личное» и «писательское» составляло бы неразрывное единство.

В разделе 3.2. «"Искание Бога" как "тема жизни"» раскрывается специфика религиозного поиска авторами дневников. В соответствии с основными тенденциями рубежа XIX - XX веков религиозная тема осознается как «тема жизни».52 Дневники 3. Гиппиус, М. Пришвина, С. Каблукова, М. Меньшикова содержат достоверный и убедительный материал, позволяющий составить представление о том, как происходило, по словам М. Пришвина, «искание Бога перед мировой катастрофой».

Все авторы дневников в определенные моменты жизни в своих «поисках» оказывались в одной пространственной точке: Гиппиус, Розанов и Меньшиков - на Религиозно-философских собраниях 1901 - 1903 гг. в Петербурге; через шесть лет встреча произойдет в петербургском Религиозно-философском обществе, куда в 1909 году вступят Пришвин и Каблуков. «Искания», собравшие и объединившие их, были вызваны не только поисками некоего абсолюта, но и конкретными претензиями к исторической Церкви, общей неудовлетворенностью русской церковной жизнью и стремлением ее гармонизировать, наконец, личными «отношениями» с Богом. К началу века ХХ-го религиозная ситуация в России представлялась крайне напряженной, а вопрос о церковном реформировании стал одним из самых острых и болезненных для русского общества.

52 Флоренский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937. С 452.

32

В дневнике 3. Гиппиус «О Бывшем» процесс «богоискательства» отражен сообразно ее религиозным установкам и писательским интуициям. История «Главного» (созидание Новой Церкви Третьего Завета), начинается уже в раннем дневнике «Contes d'amour». Событийную канву в нем заменяет рефлексия по поводу уверенности автора в своих силах найти людей, которые станут будущими соратниками. В «Дневнике любовных историй» Гиппиус четко позиционирует себя как религиозного человека, причем православного. Дневник «О Бывшем» фиксирует уже существенно иное состояние религиозно-метафизических взглядов 3. Гиппиус: её религиозность теперь связывается с конкретной задачей - строительством «внутренней Церкви», во многом отличной от существующей, «синодальной».

Дневник, посвященный истории «Главного», Гиппиус озаглавила словом «Бывшее», имея в виду не то, что она вспоминает о «прошлом», «прошедшем», а то, что все рассказанное действительно было, имело место, т. е. стало частью реальности. Сама же Зинаида Николаевна не только автор, описывающий события, - в первую очередь она свидетель и участник, причем самый главный. Видимо это явилось основной причиной, побудившей Гиппиус, как «власть имеющую», исполнить особую миссию - рассказать о знаковых событиях, которым суждено положить начало новому этапу в истории Церкви. Ее дневник - не записи, а писание, подобное евангельскому, где все подчинено авторской задаче — показать значительность, происшедшего, его мистический смысл. Это обусловило особый стиль дневника, который создается разнообразными языковыми средствами — лексическими, грамматическими, графическими.

Атмосфера, в которой совершались подступы к созиданию «нового», передана автором дневника достаточно убедительно, несмотря на «искусственность» стиля. Ее характер определяется следующими обстоятельствами. Во-первых, собственные устремления Мережковских представлялись им не только «очень дорогими», но «смутными» и «страшными», иными словами, не до конца понятными, и процесс осмысления был далеко не закончен. Во-вторых, уже в процессе «собирания» единомышленников выяснилось, что те люди, которых Мережковские считали «одних с ними исканий» и которым раскрыли «тайну» - Розанов, Перцов, Бенуа, Вл. Гиппиус, Дягилев, Нувель, Бакст — оказались по ту сторону. С самого начала инициативу Мережковских сопровождало чувство страха. И это был страх людей, для которых Церковь - это не просто сообщество единомышленников, а творимое в Церкви — не «акты» и ритуалы, совершаемые только «в воспоминание», а страшная, ввиду своей онтологической непостижимости, реальность. Чувством страха проникнуты и дневниковые записи Гиппиус, хронологически точно отражающие этапы подготовки к событию, происшедшему в Великий Четверг - 29 марта 1901 года. Именно в этот день на квартире Мережковских было совершено первое евхаристистическое богослужение, во время которого хозяева и их гость выступили в роли... совершителей таинства. Отсутствие уверенности в правоте задуманного и связанное с этим внутреннее сопротивление будут сопровождать Гиппиус до последнего момента. Ее записи оставляют впечатле-

ние, что вся подготовка к предстоящему совершалась на преодолении. Внутреннее состояние Мережковских перед совершением евхаристического действа наиболее точно передают слова «угнетенность» и «обреченность». В дневнике 3. Гиппиус будет возвращаться к этому событию регулярно. Можно сказать, что все записи центрированы «годовщинами» Главного и поэтому они обретают своеобразную синхронность.

В контексте религиозных исканий значимым представляется поездка Мережковских в Керженские леса, на озеро Светлояр,'где, по мнению 3. Гиппиус, предпринимались поиски правды «ищущими», или «сомневающимися», которые так же, как и они сами, испытывали недоверие к официальным представителям «никонианской церкви». Свои впечатления Гиппиус изложила в очерке «Светлое озеро», который, в силу сокровенности и искренности описываемого, получил название «Дневник».

С. Каблуков, современник М. Пришвина и 3. Гиппиус, в отличие от них, был человеком православным, глубоко верующим и без веры себя не мыслящим. Тем не менее в его дневнике нашло отражение то кризисное состояние русской Церкви, в котором она пребывала в начале XX века. Захваченный атмосферой времени, вполне воцерковленный человек, С. Каблуков попадает под обаяние сторонников «нового религиозного сознания» и вместе с ними принимает участие в попытках реформировать не только историческую Церковь, но и общественно-политический строй России. Ко времени вступления в Религиозно-философское общество Каблуков твердо позиционировал себя как сторонника тех, кто решительно выступал за реформирование русской Церкви, поэтому его особыми симпатиями пользуются такие же «крамольники» и «революционеры», как и он сам: это известный церковно-общественный деятель, участник Религиозно-философских собраний 1901 -1903 гг. епископ Антонин (Грановский), уволенный на покой в 1908 году за свои «антиправительственные действия», епископ Михаил (Семенов) - сторонник радикального обновления Церкви, открыто называвший себя «христианским социалистом».

Дневник С. Каблукова, несмотря на «летописную» установку автора, содержит и его рефлексии по вопросу реформирования Церкви. Как православного человека, генетически связанного с исторической церковью, Каблукова не может не тревожить излишний радикализм друзей и единомышленников. Свою позицию автор не считает нужным скрывать, поэтому в дневнике он пишет о своем несогласии по тому или иному вопросу. На страницах дневника разворачивается настоящая полемика с З.Н. Гиппиус по поводу православного культа. Заслуживает внимания еще одно обстоятельство - отражение в дневниках и Каблукова, и Гиппиус «работы» по «исканию людей», которые могли бы пополнить ряды сторонников «нового религиозного сознания». Несмотря на то, что сам Каблуков принадлежал к явным сторонникам Мережковских и всячески поддерживал их позицию, его «крен» в сторону православия все же давал о себе знать, поэтому в дневнике отражена и «борьба» за самого Каблукова.

М.М. Пришвин принадлежал к числу тех, кого в литературно-общественных кругах называли «ищущими». В своих «поисках» «правильной веры» писатель проходит разные этапы: это попытки интуитивного постижения Бога, позволяющего преодолеть дисгармонию между собственным «я» и окружающим миром, пристальный интерес к «носителям» веры - священнослужителям, раскольникам, сектантам, сближение с такими же «ищущими», как он, - «петербургскими мистиками», сторонниками «нового религиозного сознания». Ранние дневники Пришвина, в которых содержатся первые сведения о его религиозных поисках, охватывают период с 1905 по 1913 год. Пришвин выразительно и точно запечатлевает характерные приметы тогдашнего времени. «Ищут» не только «интеллигентные умы», в поисках весь народ - в поисках и одновременно в ожидании великой катастрофы. Постижение Пришвиным народной психологии, народной веры наблюдается на протяжении всего дневникового пространства. В Петербурге это непосредственные разговоры с людьми, в Задонске - наблюдения за священнослужителями и поведением народа во время богослужения, в Спас-Чекряке — это соприкосновение с феноменом старчества в лице о. Георгия.

Пришвинское понимание Бога, как оно представлено в дневниках, многогранно и противоречиво. Отношение к народной вере у Пришвина также неоднозначно: с одной стороны, он проникается чувством уважения к тем, кто просто, не рассуждая, онтологически верит, а с другой - такая вера недоступна его пониманию. Себя же он не позиционирует как религиозного человека, наоборот, он прямо шворит о своей «нерелигиозности». Не случайно «искание Бога» у него начинается «на границе» двух плоскостей, двух миров: «на границе природы и человека». Пантеизм Пришвина сопряжен прежде всего с тем, что именно природа является для него мощным источником писательского вдохновения.

Подобно многим своим современникам, Пришвин крайне скептически относился к исторической церкви, особенно к обрядовой стороне ее бытия, но посещение им храмов и общение с православными священниками получает достаточно подробное освещение в дневнике. Дневник не содержит сведений о том, как созрело решение Пришвина поехать к о. Георгию. Но то, что поездка была вызвана острой необходимостью, дает понять настрой самого повествователя. Хотя писатель ни разу не употребил слова «старец», он тем не менее поразительно точно уловил все «приметы» старчества. Урок, усвоенный писателем в процессе общения с о. Георгием, приведет Пришвина к пониманию того, что увлечение излишними «рассуждениями» может исказить суть вещей и увести от реальной жизни — «засмыслиться».

Поиски «правильной веры», отраженные в дневниках, приводят его к сектантам и старообрядцам. Пришвина, как и других деятелей культуры, во всей многочисленной разновидности сектантских течений привлекало стремление последних «найти правильную веру». В сектантстве Пришвин видел «народную боль по единой церкви». Закономерной представляется поездка Пришвина летом 1908 года в Керженские леса на Светлое Озеро. Именно после этой поездки Пришвин знакомится с вождями «нового религиозного соз-

нания» Д.С. Мережковским, З.Н. Гиппиус, Д.В. Философовым и через год избирается действительным членом Религиозно-философского общества. Дневниковые записи Пришвина, повествующие о периоде знакомства и общении с ними, с самого начала содержат элемент некоего неприятия со стороны писателя всего того, что он непосредственно наблюдает в доме Мережковских. Писатель пытается разобраться в своих чувствах и впечатлениях, установить причину внутренней дисгармонии, сопровождавшей его общение с хозяевами квартиры и их гостями. С одной стороны, Пришвин понимает «значительность этого знакомства», с другой, - не «чувствует путей» к «головным идеям» этих людей. Пришвина поражает, что, провозглашая свободу, и хлысты и интеллигенты-богоискатели воспроизводят одну и ту же мифологическую схему господства и подчинения. В результате Пришвин не может принять ни веры мужика, которая ему недоступна, ни веры Мережковского которая, «требует огромного гносеологического аппарата...» Ему, «не религиозному человеку», хочется «творить не Бога, а свою собственную нескладную жизнь...»

«Творя собственную жизнь», Пришвин оказывается в эпицентре общественной и культурной жизни всей России, и, анализируя духовную атмосферу в России начала XX века, он приходит к убеждению о закономерности происходящего в России, когда «высшая часть народа, цвет его, просвещенная интеллигенция» ищет Бога.

Завершение религиозно-философских исканий в России будет предопределено октябрьскими событиями 1917 года. За десять месяцев, прошедших с февральской революции до октябрьского переворота, существенно изменится мироощущение авторов дневников. Об этом пойдет речь в разделе 3.3. «Дневник «русской смуты». Анализ «революционных дневников» 3. Гиппиус, С. Каблукова, М. Пришвина, И. Бунина, А. Ремизова показывает, что авторы, некогда имевшие самые различные намерения и целеполагания в отношении своих подневных записей, в предощущении великих бедствий независимо друг от друга сходятся в единой интенции — летописца.

Существенно меняется хронотоп дневников «русской смуты». В рамках локального пространства описаны события, свидетелями которых непосредственно являются авторы дневников, что позволяет говорить о фактической достоверности дневникового материала. Континуальность пространства (т.е. отдаленность авторов от изображаемого), когда записи основаны на услышанном или прочитанном, предполагает большую степень субъективности описываемого. Поэтому в пространственно-временных отношениях локальный хронотоп будет представлять действительное или историческое время, тогда как континуальный - мифологизированное.

В событийной канве «революционных дневников» выделяется несколько «горячих точек», своеобразных композиционных узлов, которые делают повествовательный план дневников внутренне цельным. Это «вопрос о самодержавном режиме» и его разрешение в ходе февральской революции; недолгая послереволюционная эйфория и стремительно нарастающее чувство тревоги; октябрьский переворот, осознаваемый как окончательная катаст-

рофа; 1918 и 1919 годы — трагическое время выживания и одновременно осмысления происшедшего с Россией. Все эти «подтемы» объединяются в дневниках и общим внутренним движением - трансформацией сознания авторов, что выражается не только в изменении общественно-политической позиции, но и в осознании своего личного «греха». Из приведенного композиционного плана выбивается дневник М.О. Меньшикова, в котором описан только 1918 год, но это тоже дневник "летописца (рассмотрен в разделе 2.4.), живущего в предощущении не только гибели России, но и своей собственной близкой смерти.

На материале дневников отслеживается, как стремительно девальвируются ценности чаемой февральской революции, ниспровергаются ее кумиры. В течение нескольких месяцев после Февраля поблекло «священное» для русского интеллигента слово «свобода», выявлявшее главную ценность революции. Сомнения и тревога сквозят в записях всех авторов дневников, недавняя уверенность в наступлении благословенных времен безвозвратно уходит. После 26 октября в дневнике С. Каблукова ведущими становятся две темы — последствия революции и осознание своего личного участия в общем «грехопадении». «Торжество победителей» и их дальнейшие действия вызывают у М. Пришвина и 3. Гиппиус такое отчаяние и подавленность, что независимо друг от друга они создают страшный символ этого чудовищного времени: некое человекоподобное существо со звериными инстинктами. Так появляется образ «серой обезьяны», «Гориллы», «обезьяны со штыком» - человека в зверином обличье и со звериной душой.

Характер записей в дневниках Пришвина, Гиппиус и Каблукова - то лаконичный, сжатый, почти телеграфный стиль, то образные, тяготеющие к символике зарисовки, то размышления со страстностью интонаций и незаконченностью мысли. Всё это свидетельство стремительного течения событий, предельная степень их концентрации, которая не позволяла человеческому сознанию вовремя осмысливать и тем более адекватно оценивать их.

1918 год вновь «собрал» вместе тех, кто в начале века вынашивал планы реформирования не только русской Церкви, но и преобразования всего русского общества. В течение года ведется постоянная переписка Мережковских, С. Каблукова, М. Меньшикова с тяжелобольным, слабеющим В.В. Розановым, находящимся в Сергиевом Посаде. Содержание писем свидетельствует не только о взаимном примирении - идеологическом и личностном, — которое состоялось внутри «розановского круга», но и о духовной связи всех, кому довелось встретиться с философом в жизни. Среди взаимных слов благодарности, признания своих «грехов», покаяния, прощения особенно значимы розановские: «Были бы вечными друзьями - но уже, кажется, поздно...» 1919 год оказался роковым для всех писателей «круга Розанова»: в сентябре 1918 будет расстрелян М. Меньшиков, 5 февраля 1919 умрет В.В. Розанов, 25 декабря - Каблуков, в ночь на 24 декабря навсегда покинут Россию Мережковские, надолго «затаится в лесах» М. Пришвин.

В главе четвертой «Дневник как творческая лаборатория писателя» выявляется, что в зависимости от индивидуального «метода писания» каждого из авторов дневников «высвечивается» та или иная функция «творческой лаборатории», которую выполняет дневник как своеобразный аналог рукописного текста.

В разделе 4.1. «От дневникового текста к "Литературному дневнику" и художественному творчеству (З.Н. Гиппиус)» раскрывается значение дневников 3. Гиппиус в процессе реконструкции истории «созидания» Церкви Третьего Завета, раскодировании стихотворений этого периода, выявляются мотивационные установки писательницы при работе над некоторыми статьями «Литературного дневника», а также художественными произведениями.

Попытки реализации «чудесной», Божественной любви представлены писательницей во многих ее рассказах, непонятых и неоцененных современниками Гиппиус по причине неведения ее «метафизики любви». Поэтому ее дневники приоткрывают завесу перед критиками и читателями, проясняя суть всех любовных изломов и душевных «вывертов» ее героев. Представления Гиппиус о «чудесной любви» формировались одновременно с развитием ее отношений с AJI. Флексером (Волынским), поэтому рассказ «Мисс Май» можно считать своеобразной художественной проекцией этих отношений. Другой рассказ «Suor Maria», являющийся продолжением первого, был написан через девять лет после публикации «Мисс Май». Сразу обращает на себя внимание то, что представления героини о любви изменились радикально. В этом обстоятельстве распознается изменение позиции самой 3. Гиппиус. Причиной тому - новый «метафизический» опыт, обретенный в непростых взаимоотношениях с Д.В. Философовым. Помимо этого, рассказ «Suor Maria» — это не только попытка автора подвести художественное обоснование под свою религиозно-философскую концепцию любви, но и своеобразная апологетика «Главного», пока еще только зачинающегося в реальной жизни, но уже существующем и действующем в мире художественном.

Дневник «О Бывшем», согласно намерениям 3. Гиппиус, предназначался для изложения истории «Главного», когда был сделан «первый шаг» в строительстве «новой Церкви». Вместе с тем историю «Главного» можно назвать «историей» разве что с оговорками, ибо предназначалась она не для всех, а лишь для узкого круга «посвященных». Поэтому информационный план дневника сознательно редуцирован и восполняется лишь в результате обращения к другим источниками - не в последнюю очередь к художественным произведениям Гиппиус. Хотя в дневнике «О Бывшем» описаны усилия Мережковских по созданию Церкви Третьего Завета, внутренний механизм, спровоцировавший появление «союза трех», идеологическая подоплека, способствовавшая единению этих трех лиц и мобилизовавшая их усилия в этой области, в дневнике не отражены. Начало дневника - это, в известной мере, уже конечный результат, поскольку Дмитрий Сергеевич твердо убежден в том, что «нужна новая Церковь». Назначение дневника - не в фиксации внешних впечатлений и даже не в том, чтобы быть подспорьем в художест-

венном творчестве, дневник для автора — прежде всего идеологическая лаборатория, где осуществлялась кристаллизация мыслей, поверяемых затем художественной практикой.

Так, мысли, идеи, заветные желания, вылившиеся на страницы дневника Гиппиус, своеобразно преломились в ее прозаических произведениях, манифестировались в критических статьях, причем настолько страстно и горячо, что сама поэтесса озаглавила их цикл «Литературный дневник». Основные положения, составившие основу статьи «Влюбленность», начали оформляться еще в 1893 году, буквально на первых страницах «Дневника любовных историй», где она, еще совсем юная, со всей категоричностью заявляла: «Тело должно быть побеждено». Программная статья «Литературного дневника» «Хлеб жизни» была опубликована в 1901 году журналом «Мир Искусства» в 11/12 его номерах. К этому же времени относится и первая запись, сделанная Гиппиус в дневнике «О Бывшем». В целом же дневник разъясняет основные положения статьи: отношение 3. Гиппиус к христианству и исторической церкви, обоснование необходимости обретения новой религии, создания открытых обществ по обсуждению вопросов религиозного характера совместно церковными и светскими лицами (будущих религиозно-философских собраний, которые на момент выхода статьи уже были основаны и проводились). Дневник 3. Гиппиус «О Бывшем» представляет интерес не только как реконструкция знаковых событий в се личной и литературно-общественной жизни, но и предоставляет возможность дешифровать некоторые стихотворные тексты криптографического характера, относящиеся к периоду созидания Церкви Третьего Завета. Таким образом, сопоставление дневниковых и художественных текстов Гиппиус позволяют выявить динамику художественного поиска, механизмы его движения, увидеть, как в результате изменения мировоззрения автора и приобретения им социального опыта меняется концепция произведения, происходит переакцентуация прежнего замысла.

С.П. Каблуков не был профессиональным писателем, поэтому в его дневниках роль творческой лаборатории ограничивается фактографическим аспектом, что показано в разделе 4.2. «"Жизнь факта" и его интерпретация в дневнике С.П. Каблукова». В его дневниках прежде всего сильна информативная сторона, они впечатляют «самоценностью» факта, отобранного из множества других и зафиксированного вследствие его значимости для автора, а в отдельных случаях им же и оцененного. Первостепенный интерес представляет то обстоятельство, что некоторые «факты» из дневника Каблукова получили отражение в произведениях других писателей, реализовались в «большой литературе» и таким образом предстали перед читателями в иной, «некаблуковской» интерпретации. На основе записей в дневнике С. Каблукова реконструируются обстоятельства появления одного из фрагментов книги В.В. Розанова «Опавшие листья» (Короб второй), представляющего собой диалог без упоминания имен собеседников. Фрагмент тем интересен, что дублирует информацию, содержащуюся в дневнике Каблукова.

Другая запись в дневнике Каблукова, сделанная им 24 апреля 1919 года со слов З.Н. Гиппиус, интересна тем, что дублирует информацию, зафиксированную сразу в нескольких источниках. Речь идет о последней встрече поэтессы с А.А. Блоком в трамвае. Этот эпизод описан в дневнике самой Гиппиус и отмечен в «Записной книжке» Блока. Спустя почти четыре года Зинаида Николаевна воспроизведет его и в своих воспоминаниях о Блоке «Мой лунный друг» (1922 г.). Описание встречи во многом напоминает каб-'луковское, но значительно дополнено и художественно переработано. Стоит заметить, что в первых двух случаях - и в дневнике Гиппиус, и у Каблукова -имеет место асинхрония, несвойственная дневниковому жанру, поскольку нарушается принцип alia prima. Записи в дневниках произведены со смещением во времени: с момента «встречи» прошло чуть более 3-х месяцев у Гиппиус и более полугода у Каблукова. Кроме того, следует учитывать, что его запись носит «опосредованный» характер - это в значительной степени еще один вариант рассказа самой Гиппиус, что предполагает неизбежность интерпретации. Воспоминания Гиппиус о Блоке, содержащие эпизод их последней встречи, во многом отличаются от дневниковых записей - не столько содержанием, сколько общей интонацией повествования. Это художественно переосмысленный текст. Четырехлетняя временная дистанция позволила Гиппиус по-другому взглянуть на историю ее «дружбы» с Блоком, пересмотреть отношение не только к самому поэту, но и к выбранной им позиции. История «последней встречи на земле» А. Блока и 3. Гиппиус так же, как и история взаимоотношений В. Розанова и С. Каблукова, зафиксированные в разных источниках, представляют интерес не только в личностном плане. В них нашли отражение все те сложности мировоззренческого характера, с которыми столкнулась русская интеллигенция начала XX века.

В отношении дневников М. Пришвина выражение «творческая лаборатория» может быть применено с минимальной степенью метафоричности, поскольку именно в них, по словам писателя, происходило «собирание материала для будущей жизни». В разделе 4.3. «Дневники и художественные произведения М.М. Пришвина как единый текст» обосновывается положение о том, дневники Пришвина и его художественные произведения в своей взаимосвязи, взаимодополняемости и взаимовосполняемости образуют единый текст. Сопоставляется материал ранних дневников Пришвина с теми произведениями, которые были созданы в период ведения дневника. С одной стороны, сюжеты некоторых ранних рассказов Пришвина берут свое начало «из дневников», что помогает реконструировать процесс творчества, понять мотивационные установки автора. С другой стороны, художественные тексты Пришвина, большей частью основанные на личных впечатлениях и переживаниях, также могут служить ценным подспорьем в «раскодировании» других текстов - дневниковых. В этом отношении показателен первый рассказ Пришвина «Сашок» (1906). В раннем дневнике Пришвина Сашок (он же Гусек или Дедок) присутствует постоянно, хотя и эпизодично. Дневниковые материалы о Дедке «переходят» и в «Кащееву цепь», где ему посвящена отдельная глава, которая дополняет его образ, высвечивая в нем новые грани.

Обобщение материалов из всех текстовых источников помогает выявить истоки того глубокого влияния, которое оказал на писателя «хрущевский птицелов». Именно через этого человека Пришвин перенял особое видение и чувствование всего живого в природе.

«Обратный» процесс, когда дневник служит основательным «дополнением» художественного произведения, можно наблюдать у Пришвина на примере очерка «Спас-Чекряк». Обращает на себя внимание, что объем дневниковых записей, посвященных этой поездке Пришвина, почти в два с половиной раза превышает объем очерка, хотя на содержательном плане такое сокращение практически не сказывается. Уходит необходимый элемент дневникового жанра, его субъективная составляющая - все, что определяется личными чувствами и помыслами писателя, является стержнем его рефлексии. Очерк же открывается проблемой отнюдь не личного характера - речь идет об отношении русского народа к священству. Такая писательская установка усиливает стремление Пришвина к объективизации, завершенности выносимых им суждений и выводов. Поэтому писатель производит тщательный отбор дневникового материала, исключая всякий «психологизм» и заменяя его «этнографией». Отсутствие «личного» в очерке Пришвина не позволяет судить о его непосредственных впечатлениях от соприкосновения писателя с феноменом старчества. И это закономерно для подобного жанра. Дневник в этом отношении предоставляет более подробный материал и в фактографическом плане, и, что более важно, в плане личного постижения и осмысления ситуации. В данном случае небезынтересно обращение к «Запискам» С. Нилуса, в которых один из очерков «Отец Егор Чекряковский» вырастает из того же материала, что и у Пришвина.

Особое место в творческой лаборатории М. Пришвина занимают его дневники 1917 - 1918 годов, поскольку на их основе писатель создал несколько циклов статей, газетных очерков и намеревался написать книгу о революции «Цвет и крест», работу над которой начал в 1918 году. Однако его замысел в силу политических причин так и не был осуществлен. Своеобразной реализацией задуманного может служить осуществленная В.А. Фатеевым публикация подготовительных материалов к повести, озаглавленная, согласно пришвинскому намерению, «Цвет и крест». Большая часть произведений Пришвина, собранных в этом издании, имеет подзаголовок «Из дневника». Выявляется, что некоторые очерки полностью основаны на дневниковых записях. Их переработка вызвана не столько художественными причинами, сколько стремлением Пришвина осмыслить материал и обозначить свою позицию в отношении увиденного и услышанного.

В Заключении подводятся итоги исследования и намечаются перспективы дальнейшего изучения жанра дневника.

Изучение дневникового наследия писателей утвердилось в современной гуманитарной науке как продуктивное направление. Предметом изучения при этом, как правило, являются дневники отдельных писателей. В настоящем исследовании впервые предпринят комплексный анализ дневников определенной эпохи - конца Х1Х-ХХ вв. - и определенного круга литерато-

ров, названного нами «розановским». Это позволило выявить жанровые особенности дневников рубежа веков, осуществить их классификацию в соответствии с «комплексом устойчивых свойств» (М.М. Бахтин) в пределах автодокументальной литературы. Целесообразность такого подхода видится в том, что дневник выступает как автономная жанровая единица, усиливается его самоценность как объекта культуры. При этом исключается отношение к дневнику как к «вспомогательному материалу для справок» (О.Г. Егоров).

Дневник всегда соотносится с определенной эпохой, которая напрямую диктует «творческое задание», формирует его внешний облик и внутреннее содержание. Вместе с тем любая национальная культура любой эпохи бывает представлена неоднородными «сферами», одной из которых применительно к рубежу веков являлись писатели круга Розанова. В работе представлена попытка классификации дневников писателей этого «круга». Основным принципом, положенным в основу классификации, является авторский замысел как определяющий фактор создания дневникового текста, поскольку именно от него зависит «метод писания», в котором проявляется вся совокупность формальных и содержательных свойств, позволяющая идентифицировать жанр. При всей условности классификация позволяет выявить типологические особенности и историко-культурное значение дневника конца XIX - начала XX века. В работе показано, что жанровые особенности дневника напрямую зависят от авторской установки, которая в свою очередь определяется эпохой, актуализирующей те или иные доминантные признаки жанра.

Хотя В.В. Розанов не вел дневник в прямом значении этого слова, именно с его именем связан целый пласт документальной литературы, переросшей впоследствии в мощную литературную традицию, продолжающую развиваться по сей день. Розанова можно назвать носителем «дневникового сознания», поскольку именно он в своих произведениях отстаивал самоценность «факта» и в его «лице» всего рода литературы, на нем основанного. Не случайно современные исследователи называют Розанова «классиком дневникового жанра».

Дневники писателей круга Розанова рассматриваются в широком историко-литературном контексте, что предоставило возможность проследить процесс вызревание наиболее острых проблем эпохи, названных впоследствии «розановскими» вопросами». Дневники позволяют увидеть процесс формирования русской «эротической утопии», постичь ее специфику, уяснить характер поисков и постижения Абсолютного, выявить онтологические разногласия писателей и философов в понимании «тайны Бога и пола».

Авторы дневников — непосредственные участники религиозного «строительства», люди, различные по своим религиозным установкам, психологическому складу, по конечным целям своих исканий. Дневники их, также различные по форме и стилю, по манере изложения материала, по отбору фактов, предоставляют возможность не только отследить процесс религиозно-философских исканий начала XX века, но и внести существенные коррективы в его описание, основываясь на специфике духовных поисков ав-

торов дневников и эволюции их взглядов. Три типа дневников, различных по жанру, позволяют взглянуть на этот процесс изнутри, выявить существо религиозно-философских устремлений русской интеллигенции, составить представление, как происходило «искание Бога перед мировой катастрофой».

Обращение к дневникам конца XIX — начала XX века представляется продуктивным, поскольку это период наивысшего общественно-политического и социального напряжения в русской истории, когда и человеческий, и социальный факторы были одинаково значимы. Историко-культурная значимость дневников периода революционных потрясений определяется не только отражением в них эпохальных событий, представляющих уникальные фактографические «отчеты», но и потенциальной возможностью объективной оценки происшедшего.

Как показано в работе, отношение к дневнику как творческой лаборатории открывает возможность существенно иных подходов к восприятию текстов, когда дневники и художественные произведения выявляют свою взаимодополняемость, предоставляют возможность «двойной» реконструкции. Применительно к дневникам - это восполнение информационных, мировоззренческих и психологических лакун (недоговоренностей, намеков, незаконченных мыслей, хронологических «сбоев», событийных провалов). В определенных случаях дневники могут служить автокомментариями к литературным произведениям, помогая дешифровать художественные тексты с элементами криптографии.

Исследование дневников писателей круга Розанова позволило составить адекватное представление о характере эпохи, постичь мироощущение носителей сознания определенного культурно-исторического социума, выявить художественную ценность и специфические особенности дневника как документа своего времени. Иными словами, приблизиться к разгадке «того культурно-психологического шифра», который содержится в любом документальном источнике.53

Дальнейшие перспективы исследования жанра дневника связаны с изучением специфики дневников отдельных десятилетий XX века, представляющих качественно иные периоды во «взаимоотношениях человека и истории». Автодокументальный материал, созданный в 20-е, 30-е, 40-е годы, требует различных, учитывающих изменения общественно-политических обстоятельств подходов. Только с учётом этих обстоятельств, всё ещё не до конца прояснённых в современной исторической науке, представляется возможным определить общие и частные тенденции в развитии жанра, проследить этапы жанровой эволюции, выявить функциональные и типологические особенности дневников каждого периода. Другое перспективное направление связано с изучением дневников как творческой лаборатории писателя, что позволит не только постичь психологию художественного творчества, рекон-

53 Морозов А.А. Мандельштам в записях дневника С.П. Каблукова// Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 77.

струировать процесс непосредственной реализации задуманного, но и выявить новые грани личности писателя.

Основное содержание диссертации отражено в следующих научных публикациях автора:

Монографии:

1. Криволапова Е.М. «Преодолеть без утешенья». Зинаида Гиппиус и ее время (монография). Орел: Изд-во «Орлик», 2006. 241 с. (15,25 п.л.)

2. Криволапова Е.М. Литературный дневник «русской смуты»: 1917 — 1919 гг. По материалам дневников русских писателей (монография). Saarbrücken, Germany: LAP LAMBERT Academic Publishing. Saarbrücken, Germany. 2012. 128 c. (8 п.л.). - 128 c. (8 п.л.)

3. Криволапова Е.М. Дневники писателей круга В.В. Розанова (1893 - 1919 гг.): жанр, творческий метод, историко-литературный контекст. Курск: Курск, гос. ун-т, 2012. 328 с. (20,5 пл.).

Статьи в ведущих рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК РФ на соискание ученой степени доктора наук:

4. Криволапова Е.М. Литературный дневник «русской смуты» 1917 года // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. Серия «Филология и искусствоведение». Киров. 2009. № 4(2). С. 105 — 108. (0,5 пл.).

5. Криволапова Е.М. Дневник С.П. Каблукова как исторический документ // Вестник Костромского государственного университета им. H.A. Некрасова. Серия «Гуманитарные науки»: Энтелехия. Т. 15. 2009. № 19. С. 31 - 40. (0,8 пл.).

6. Криволапова Е.М. К проблеме аутентичности «Дневника любовных историй» Зинаиды Гиппиус // Вестник славянских культур. 2011. № 3 (XXI). М.: ГАСК. С. 78 - 83. (0,4 пл.).

7. Криволапова Е.М. Владимир Соловьёв и Зинаида Гиппиус: «Встречи» и «Совпадения» (по материалам дневников 3. Гиппиус) /У Соловьёвские исследования. 2011. Вып. 3 (31). ИГЭУ, Иваново. С. 148 - 160. (0,8 пл.).

8. Криволапова Е.М. Пространственно-временная картина мира в ранних дневниках М. Пришвина // Вестник Костромского государственного университета им. H.A. Некрасова. Кострома, 2011. Т. 17. Основной выпуск. № 3 (июль — сентябрь). С. 172-175. (0,3 пл.).

9. Криволапова Е.М. К вопросу о генезисе жанра дневника // Ученые записки: электронный научный журнал Курского государственного университета. Серия «Филологические науки». 2012. № 1 (21). Режим доступа: http ://sci enti fie-notes .ru (0,5 п.л.).

10. Криволапова Е.М. «Жизнь факта» в дневнике С.П. Каблукова // Вестник МГОУ. Серия «Русская филология». 2012. № 4. С. 33 - 39. (0,5 пл.).

11. Криволапова Е.М. Образ З.Н. Гиппиус на страницах дневника С.П. Каб-лукова // Вестник Ленинградского государственного университета имени А.С. Пушкина. Серия «Филология». 2012. №3. Т. 1. С. 31-40. (0,6 пл.).

12. Криволапова Е.М. К вопросу о жанрообразующих признаках дневника // Ученые записки Орловского государственного университета. 2012. № 5. С. 198-203.(0,5 п.л.).

13. Криволапова Е.М. Символистский дневник: проблема интерпретации (на материале дневников 3. Гиппиус и В. Брюсова) // Вестник Брянского государственного университета. Серия «История. Литературоведение. Языкознание». 2012. № 2 (2). С. 114 - 117. (0,3 п.л).

14. Криволапова Е.М. «Мифа ради юродивый»: К проблеме личностной и творческой стратегии В.В. Розанова // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Филология. Журналистика. 2012. Т. 12. Вып. 3. С. 63 -68. (0,6 п.л.).

15. Криволапова Е.М. В.В. Розанов на страницах дневника М.О. Меньшикова: К проблеме творческого взаимодействия // Вестник Костромского государственного университета имени Н.А.Некрасова. Кострома. 2012. Т. 18. Основной выпуск. № 2 (март - апрель). С. 135 - 138. (0,5 п.л.).

16. Криволапова Е.М. «Розановские вопросы» в дневниках 3. Гиппиус и С. Каблукова // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. Серия «Гуманитарные науки»: «Энтелехия». 2012. Т. 18. № 25. С. 66 - 75. (0,7 п.л.).

17. Криволапова Е.М. Дневники и художественные произведения М. Пришвина как единый текст // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. Серия «Филология и искусствоведение». Киров. 2012. № 3 (2). С. 86-91. (0,6 пл.).

18. Криволапова Е.М. Последняя встреча А. Блока и 3. Гиппиус: версии и интерпретации (по материалам дневников и воспоминаний) // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2012. № 5. С. 123 -130. (0,4 пл.).

19. Криволапова Е.М. Признаки «дневниковости» в произведениях В. Розанова «Опавшие листья» и «Уединенное» // Вестник Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина. Серия «Филология». 2012. № 4. Т. 1. С. 22-29.(0,6 пл.).

Научные статьи и материалы конференций:

20. Криволапова Е.М. Религиозно-философские общества в культурно-историческом контексте начала XX века. К постановке проблемы // Фольклор и национальная культура. Часть I. Тезисы докладов научной конференции «Юдинские чтения - 2000». Курск. 2000. С. 55-57. (0,2 п.л.).

21. Криволапова Е.М. Игра как составляющая философско-эстетического сознания Зинаиды Гиппиус // Феномен игры в культуре и образовании. Курск. 2003. С. 286 - 299. (0,9 пл.).

22. Криволапова Е.М. (Врублевская Е.М.) «Бескорыстный сторонник самодержавия» (К.П. Победоносцев - политик и человек) // Всерусский Собор. СПб. 2003. № 1. С. 248 - 255. (0,5 пл.).

23. Криволапова Е.М. Иоахим Флорский и религия Третьего Завета З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковского // Время и человек в зеркале гуманитарных исследований. Курск. 2003. С. 245 - 250. (0,4 п.л.).

24. Криволапова Е.М. «Научиться ценить и понимать "далекое"...» К истории литературной судьбы З.Н. Гиппиус // Юдинские чтения - 2003: Миф, фольклор, литература. Материалы Всероссийской научной конференции. Курск: Изд. Курск, гос. ун-та. 2003. С. 71 - 75. (0,3 пл.).

25. Криволапова Е.М. (Врублевская Е.М.) «Любви хочу и веры я...»: Зинаида Гиппиус и ее время // Всерусский Собор. СПб. 2005. № 1. С. 289 - 304. (1 пл.).

26. Криволапова Е.М. Метафизика любви Зинаиды Гиппиус и Владимир Соловьев // Русская классика: проблемы интерпретации. Липецк. 2006. С. 185 — 191.(0,4 пл.).

27. Криволапова Е.М. Духовно-нравственные ориентиры в постижении культурных ценностей эпохи // Гуманная педагогика и духовность образовательных пространств. Материалы II Региональной научно-практической конференции 18 мая 2006. Курск. 2006. С. 60 - 62. (0,19 пл.).

28. Криволапова Е.М. «Гностико-манихейское наследие» в ранней лирике З.Н. Гиппиус // Фольклор в контексте современной культуры: Юдинские чтения - 2005: Материалы Всероссийской научно-практической конференции (Курск, 22 декабря 2005 г.). Курск: Изд-во КГУ, 2006. С. 107 - 110. (0, 25 пл.).

29. Криволапова Е.М. «Октябрьское величие» или «октябрьские гримасы»: русские поэты и революционная Россия // «Липецкий потоп» и пути развития русской литературы. Липецк. 2006. С. 185 — 192. (0,5 пл.).

30. Криволапова Е.М. «Потерянные дети» революционной России: проблема духовного самоопределения русской интеллигенции // Образ России в историко-литературном пространстве XIX-XXI веков. Часть I. Материалы международной научной конференции (Курск, 28-30 июня 2006 г.). Курск. 2007. С. 178 - 188. (0,7 пл.).

31. Криволапова Е.М. «Десять месяцев русской революции»: дневник «обыкновенного человека» II Образ России в литературе XIX-XXI веков. Материалы международной научной конференции (Курск, 20-22 сентября 2007 г.) Курск. 2008. С. 186-201. (1 пл.).

32. Криволапова Е.М. «Когда история преломит перспективы...» Революция 1917 года в дневниках русских писателей // Образование в контексте глобальных изменений облика современного мира: Проблемы и перспективы (Материалы десятой культурно-антропологической школы молодых ученых: «Культура, образование, человек»). В 2-х т. T. I. Курск: Изд-во КГУ. 2008. С. 133-156. (1,6 пл.).

33. Криволапова Е.М. Хронотоп дневника «русской смуты» 1917 года // Традиционная культура. Современный взгляд: проблемы и перспективы. Юдин-

ские чтения - 2008. Материалы Всероссийской научно-практической конференции (Курск, 15 февраля 2008 г.). Курск. 2008. С. 93 - 101. (0,5 пл.).

34. Криволапова Е.М. Возвращение Зинаиды Гиппиус // Историко-культурное наследие. Орел. 2009. № 1. С. 134 - 145. (0,8 пл.).

35. Криволапова Е.М. Дневник Сергея Платоновича Каблукова. Год 1917 // Литературоведческий журнал. 2009. № 24. С. 138 - 234. (6 пл.).

36. Криволапова Е.М. Континуальность пространства в «революционных» дневниках З.Н. Гиппиус и И.А. Бунина // Степь широкая: пространственные образы русской культуры. (Материалы межд. науч. конф.). Курск. 2009. С. 139 - 144. (0,5 пл.).

37. Криволапова Е.М. О функциональной значимости дневника в русской культуре начала XX века // Духовно-нравственные основы русской литературы: сб. науч. статей / науч. ред. Ю.В. Лебедев; отв. ред. А.К. Котлов. Кострома: ЮГУ им. Н.А. Некрасова, 2009. С. 218 - 224. (0,4 пл.).

38. Криволапова Е.М. «Религиозная тема» как «тема жизни» (на материале дневников 3. Гиппиус и С. Каблукова) // Русская литература XIX-XX веков в современном мире: сб. науч. статей / науч. ред. В.В. Тихомиров; отв. ред. Н.Г. Коптелова. Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2009. С. 225 - 232. (0,5 пл.).

39. Криволапова Е.М. События 1917 года в дневниках русских писателей (3. Гиппиус, М. Пришвин, С. Каблуков) //' Литературоведческий журнал. 2010. №26. С. 76- 106. (2 пл.).

40. Криволапова Е.М. «Искание Бога перед мировой катастрофой» в ранних дневниках М.М. Пришвина II Словесное искусство Серебряного века и Русского зарубежья в контексте эпохи: сб. науч. трудов по материалам Международной научной конференции. М., МГОУ, 23 - 24 июня 2009 г. В 2-х ч. М.: МГОУ, 2010. Ч. 1. С. 58-66. (0,6 пл.).

41. Криволапова Е.М. Курортные впечатления Зинаиды Гиппиус // Курорт в русской культуре. К 200-летию Андреапольских минеральных вод: Статьи и материалы / Сост. М.В. Строганов, В.В. Цыков; Ред. М.В. Строганов. Торжок. Всероссийский историко-этнографический музей; Тверь: Изд. М. Бата-совой, 2010. С. 327 - 334. (0,5 пл.).

42. Криволапова Е.М. Дневник как жанр литературы non-fiction // Фольклорные традиции в контексте современной культуры и образования. Юдинские чтения - 2010. Материалы всероссийской научно-практической конференции^ февраля 2010 г.). Курск: Курск, гос. ун-т. 2010. С. 116 - 119. (0,25 пл.).

43. Криволапова Е.М. Русский дневник начала XX века как «литературный факт» // Literatura rosyjska XVIII - XXI w. Dialog idei i poetic. Dyskurs o wspólczesnosci. Lódz, 2010. C. 95 - 103. (0,7 пл.).

44. Криволапова Е.М. «Ищу правильную веру»: религиозная картина мира в ранних дневниках М. Пришвина // Афанасий Фет и русская культура: XXV Фетовские чтения: (Курск, 15 - 16 октября 2010 г.). Курск, гос. ун-т. Курск; 2011. С. 239-247.(0,6 пл.).

45. Криволапова Е.М. «Творимая легенда» в дневниках русских символистов //Духовно-нравственные основы русской литературы: сб. науч. статей / науч. ред. Ю.В. Лебедев; отв. ред. А.К. Котлов. Кострома: КГУ им H.A. Некрасова, 2011. С. 202 -205. (0,3 пл.).

46. Криволапова Е.М. Дневник Сергея Платоновича Каблукова. Год 1909 // Литературоведческий журнал. 2012. № 31. С. 178 - 342. (10 п.л.).

47. Криволапова Е.М. Дневник в русской и западноевропейской культуре: жанр, метод, стиль // Wspötczesna komparatystyka i jej wymiary herme-neutyczne. Conversatoria Litteraria. Mi?dzynarodowy Rocznik Naukowy. 4-5. Siedlce - Banska Bystrica. 2012. S. 27-35. (0,4 пл.).

Подписано в печать:

17.01.2013

Заказ № 8082 Тираж -150 экз. Печать трафаретная. Типография «11-й ФОРМАТ» ИНН 7726330900 115230, Москва, Варшавское ш„ 36 (499) 788-78-56 www. autoreferat. ru

Текст диссертации на тему "Жанр дневника в наследии писателей круга В.В. Розанова на рубеже XIX - XX веков"

Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт научной информации по общественным наукам Российской академии наук

На правах рукописи

05201350373

Криволапова Елена Михайловна

ЖАНР ДНЕВНИКА В НАСЛЕДИИ ПИСАТЕЛЕЙ КРУГА

В.В. РОЗАНОВА НА РУБЕЖЕ XIX - XX ВЕКОВ

Специальность 10.01.01 - Русская литература

Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук

Научный консультант доктор филологических наук Николюкин Александр Николаевич

Москва 2013

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение..........................................................3

Глава первая

Дневник в историко-культурном пространстве начала XX века

1.1. Специфика дневника как документального жанра......................30

1.2. Основные тенденции развития жанра дневника в начале XX века.......55

1.3. «Сближения» и «пересечения»: В.В. Розанов, З.Н. Гиппиус,

М.М. Пришвин, С.П. Каблуков, М.О. Меньшиков........................77

1.4. Признаки «дневниковости» в произведениях В.В. Розанова «Уединенное» и «Опавшие листья»...................................102

Глава вторая

Жанры дневникового текста.......................................118

2.1 .Авторы-мифологизаторы:

а) «Мифа ради юродивый» (В.В. Розанов)...........................122

б) «Творимая легенда» в дневниках З.Н. Гиппиус.....................135

2.2.Авторы-летописцы (С.П. Каблуков)................................163

2.3 .Авторы-художники:

а) «Метод писания» М.М. Пришвина..............................183

б) Дневниковая «проповедь» М.О. Меньшикова......................204

Глава третья

Религиозно-философская проблематика в дневниках начала XX века

3.1.Проблема любви и пола..........................................222

3.2.«Искание Бога» как «тема жизни».................................277

3.3. Дневник «русской смуты».......................................322

Глава четвертая

Дневник как творческая лаборатория писателя.....................362

4.1.0т дневникового текста к «Литературному дневнику» и художественному творчеству (З.Н. Гиппиус).........................364

4.2. «Жизнь факта» и его интерпретация в дневнике С.П. Каблукова.......392

4.3.Дневники и художественные произведения М.М. Пришвина

как единый текст...................................................405

Заключение......................................................423

Список литературы................... ............................434

ъ

ВВЕДЕНИЕ

Проблема соотношения художественного и документального в литературе является одной из наиболее актуальных в современной науке. При каких условиях «обыденный документ» становится «литературным фактом», каким критериям при этом он должен соответствовать - все эти вопросы, остро и полемически поставленные Ю.Н. Тыняновым, получили дальнейшую разработку в трудах М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Л.Я. Гинзбург, А.Г. Тартаков-ского, П.В. Палиевского, Г.Г. Елизаветиной, H.A. Богомолова, Т.М. Коля-дич.1 В настоящее время изучение личной документальной литературы стало приоритетным направлением в различных областях науки - литературоведении, лингвистике, культуроведении, философии, истории, социологии, религиоведении. Об актуальности проблемы свидетельствует появление многочисленных работ, в которых предпринимаются попытки проследить механизмы функционирования личных документов, выяснить те специфические условия, при которых «факты быта» становятся «литературными фактами». В 2007 году вышло в свет первое издание справочно-обобщающего характера - «Литература нон-фикшн/non-fiction: экспериментальная энциклопедия», цель которой, по словам автора Е. Местергази, - «не только привлечь внимание читателя к находящейся ныне на пике популярности литературе нон-фикшн, но и впервые в рамках энциклопедического издания попытаться дать целостную картину развития такого рода литературы; систематизировать терминологию и впервые придать ей научный статус».2

1 Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 255 - 270; Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975; Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. M.: Искусство, 1986; Палиевский П.В. Документ в современной литературе // Палиевский П.В. Литература и теория. M.: Советская Россия, 1979. С. 128 - 173; Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX в. M.: Археографический центр, 1997; Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л.: Художественная литература, 1977; Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. М.: Языки русской культуры, 1996; Богомолов H.A. Дневники в русской культуре начала XX века // Богомолов H.A. Русская литература первой трети XX века. Портреты. Проблемы. Разыскания. Томск, 1999. С. 201 - 212; Колядич T.M. Воспоминания писателей: проблемы поэтики жанра. M.: Мегатрон, 1998.

2 Местергази Е.Г. Литература нон-фикшн/non-fiction: экспериментальная энциклопедия. M.: Совпадение, 2007. С. 5.

Насущная необходимость решения проблем «документальной литературы» выявила себя и в таких формах, как проведение конференций, семинаров. Еще в 1971 году на страницах журнала «Вопросы литературы» развернулась дискуссия, касающаяся целого комплекса вопросов о «законах документального жанра». Открывая ее, Ю. Бондарев подчеркнул серьезность предмета обсуждения: «...речь идет о правде в жизни и о правде в искусстве. Более того, мы хотим говорить <...> о жанре, к которому за последние годы проявилось самое широкое и заинтересованное внимание читающей публики. Думаю, что этот шаг в литературе к "реконструкции событий" объясняется тем, что наступил, видимо, такой момент, когда мы с вами хотим осмыслить всю глубину прошлого, для того, чтобы полнее понять настоящее».3

Тот факт, что спустя три десятилетия обсуждение будет продолжено, позволяет говорить не только об актуальности, но и о сложности поставленных проблем. В мае 2008 года в Институте мировой литературы имени A.M. Горького состоялся «круглый стол» «Литература и документ: теоретическое осмысление темы», участники которого, рассматривая вопросы «методологии, терминологии, правды в искусстве», отметили, что даже «в академической "Теории литературы" нет раздела, посвященного литературе с главенствующим документальным началом».4 Кроме того, вследствие несовершенства «категориального аппарата» в науке функционируют синонимичные понятия, которые не всегда таковыми являются.5 Самые «обиходные» из них -«документальная литература», «документально-художественная литература», «литература факта», «человеческий документ», «литература нон-фикшн/поп-fiction», «автодокументальный текст», «эго-документ». Ученые не обошли вниманием и «удивительную разноголосицу», которая «царит и в сфере таких жанровых обозначений, как "дневник", "мемуары", "записки", "автобиография", "биография" и т. п.».6

3 Бондарев Ю.В. Открывая дискуссию // Вопросы литературы. 1971. № 6. С. 64.

4 Литература и документ: теоретическое осмысление темы. Материалы «круглого стола» // Литературная учеба. 2009. № 1.С. 198-210.

5 Там же. С. 199-200.

6 Там же. С. 200.

В мае 2006 и 2008 гг. в Казанском университете были проведены международные научные конференции «Синтез документального и художественного в литературе и искусстве», целью которых явилось обсуждение назревших вопросов отечественной и зарубежной документалистики.7 Участники форумов особо подчеркивали, что в настоящее время «возникла необходимость переосмысления самого понятия "художественности" текста и произведения», что призвано обеспечить «включение в пределы внимания историка литературы таких форм дискурса, которые ранее считались маргинальными, вспомогательными либо дополнительными при традиционном изучении художественной литературы... - дневники, переписка, личные воспоминания».8

В контексте обозначенных проблем закономерным видится проведение в «малых» городах России (Юрьеве-Польском, Каргополе) ряда международных конференций, посвященных «пограничным» областям знаний, которые находятся «между» - филологией и психологией, историей и философией, социологией и искусствоведением. Не случайны и названия конференций: «Маргиналии - 2008: периферия культуры и границы текста», «Маргиналии -2010: границы культуры и текста».9 Внимание исследователей было сосредоточено на проблемах: «Текст на границе художественного - как объект междисциплинарного исследования», «Дневниковый и биографический текст: дневники, записные книжки, письма, маргиналии, мемуары, житие...», «Чужое слово в тексте», «Проблема подлинности текста». Тематика конференций позволяет говорить о том, что главное внимание исследователей было сосредоточено на отдельных жанрах автодокументальной литературы.

7 Материалы конференций опубликованы в двух сборниках: Синтез документального и художественного в литературе и искусстве: Сборник статей и материалов международной научной конференции (3-6 мая 2006 г.). Казань: Изд-во Казанского ун-та, 2007; Синтез документального и художественного в литературе и искусстве: Сборник статей и материалов второй международной научной конференции (5-9 мая 2008 г.). Казань: РИЦ «Школа». 2009.

8 Гапека Л.М., Лашкевич A.B. Личный дневник как жанр суб-литературы: проблема структуры и функции «diary» в контексте межкультурной коммуникации // Синтез документального и художественного в литературе и искусстве: Сборник статей и материалов международной научной конференции (3-6 мая 2006 г.). Казань: Изд-во Казанского ун-та, 2007. С. 392 - 393.

9 Международная конференция «Маргиналии 2008: периферия культуры и границы текста» (Юрьев-Польский, 3-5 октября 2008 г.). Тезисы докладов. М. 2008. [Электронный ресурс].

URL: http://www.philol.msu.rU/~ruslang/pdfs/kachinskaya.i.b/12.pdf

5

Проблема изучения личной документальной литературы актуальна и для зарубежных исследователей. С 2005 года Институт русистики Варшавского университета проводит международные конференции, посвященные изучению «личных писательских документов: дневников, записных книжек, писем, автобиографий, автобиографических летописей, заметок, воспоминаний, мемуаров и других аналогичных текстов», называемых «эго-документами» - почему и сам цикл запланированных конференций получил название «Эго-документ и литература».10

Изучение автодокументальных произведений - одно из приоритетных направлений у французских ученых. Начиная с 1971 года, когда исследователь автобиографического жанра Ф. Лежен опубликовал свою книгу «Автобиография во Франции», сфера научного изучения автодокументальных текстов во Франции заметно расширилась: предметом пристального изучения становятся не только автобиографии, но и дневники, записные книжки, эпистолярное наследие знаменитых писателей, философов, общественных деятелей. Следует отметить, что «в орбиту этого изучения постепенно стали вовлекаться автобиографические тексты, созданные не писателями, а "обычными" людьми» - «в соответствии с общей переоценкой статуса текста и утверждением литературной значимости любого "письма"».11 Об актуальности проблемы изучения личной документальной литературы для отечественных и французских ученых говорит и тот факт, что в период с 2000 по 2002 год учеными обеих стран проводилось исследование, посвященное изучение автобиографий, мемуаров, дневников, писем, созданных в России и во Франции.12

В ходе проведения научных форумов выявилась и другая «насущная задача современного литературоведения» - «изучение жанровых разновидностей документально-художественной литературы на конкретном литера-

10 См.: Dzienniki pisarzy rosyjskich. Kontekst literacki I historyczny. Studia Rossica XVII / Red. naukowa A. Wotodzko-Butkiewicz, L. Lucewicz. Warszawa. 2006; Dzienniki, notatniki, listy pisarzy rosyjskich // Studia Rossica XIX. Warszawa. 2007.

11 Гречаная Е.П. Автобиографизм русской прозы // Новое литературное обозрение. 2003. № 63 (5). С. 342.

12 Результаты исследования представлены в сборнике: Автобиографическая практика в России и во Франции. Сборник статей под ред. К. Вьолле и Е. Гречаной. М.: ИМЛИ РАН, 2006.

6

турном материале».13 В этом отношении исследовательские приоритеты прослеживаются достаточно отчетливо: лидирующее положение среди других видов автодокументальной литературы занимают дневниковые тексты.

В системе иерархии внелитературных жанров дневнику отводится «пограничное» положение, наряду с мемуарами, записными книжками, письмами. Среди прочих жанров non-fiction он исключительно привлекателен для ученых, представляющих различные области науки. Вместе с тем, по справедливому замечанию Н.А. Богомолова, «в наиболее традиционных изводах литературоведения дневники и записные книжки рассматриваются всего лишь как свод документальных свидетельств об отношении автора к тем или иным событиям. Вопрос об их художественной функции даже не ставится, что вполне соответствует едкой тыняновской формулировке: "Пушкинские письма покамест используются только для справок, да разве еще для альковных разысканий всяких Лернеров"».14 Ту же мысль высказывает и О.Г. Егоров: «К дневнику относились исключительно как к вспомогательному материалу и закрепили за ним сомнительное в научном отношении определение литературных мемуаров».15

Основания для претензий к «традиционным изводам литературоведения» возникают и тогда, когда встает вопрос о разграничении жанров «фактографической прозы». О.Г. Егоров отмечает, что «на протяжении полутора веков среди критиков и литературоведов господствовало упрощенное представление о дневнике».16 До середины XIX века «дневник еще не осознавался как самостоятельный жанр. Он занимал средостийное положение между пе-

17

чатной и письменной литературой». В эпоху «великих реформ» Александра II, когда начинается систематическое издание дневников и мемуаров, издатели и критики объединяют их в один жанр - мемуарную литературу. Лишь в первой половине XX века «намечается тенденция к их разделению по неко-

13 Литература и документ: теоретическое осмысление темы. Материалы «круглого стола» // Литературная учеба. 1991. №З.С. 195.

14 Богомолов Н.А. Дневники в русской культуре начала XX века. С. 202.

15 Егоров О.Г. Дневники русских писателей XIX века. Исследование. М.: Флинта: Наука, 2002. С. 68.

16 Там же. С. 10.

17 Там же. С. 11.

торым признакам», главным из которых становится принцип синхронии -диахронии.

Событием, знаменующим признание дневника в качестве полноценного исторического и литературного документа, стало создание в 1948 году «Литературных памятников» - «книжной серии академической художественной, документальной литературы, классической поэзии». «Серьезность» начинания подчеркивалась тем, что осуществлялось оно под эгидой Академии Наук СССР, по инициативе её президента и увязывалось с решением проблем не только научного, но и политического свойства: первый том серии готовился в преддверии визита в Советский Союз Махатмы Ганди и включал средневековый памятник литературы non-fiction «Хожение за три моря» Афанасия Никитина.

Именно тогда, считает О.Г. Егоров, «литературоведческая мысль вплотную подошла к осмыслению дневника как научной проблемы»,18 и «дневник перестал восприниматься только как вспомогательный, служебный материал для научных исследований в области литературы, истории и других общественных наук». Тем не менее, первые самостоятельные труды, посвященные дневнику как таковому, появятся еще нескоро. В этом плане нужно отметить монографию Л.М. Розенблюм «Творческие дневники Достоевского», вышедшую в 1981 году,19 в которой автор обращается к дневнику великого романиста как таковому, анализирует его как жанровое целое.

Следует отметить, что в исследовательской сфере подобное «смешение жанров» сохраняется по-прежнему. Так, Л.Я. Гинзбург относила дневники к так называемым «промежуточным» жанрам. По убеждению А.Г. Тартаков-ского, воспоминания и дневники составляют единый мемуарный жанр, хотя при этом исследователь отмечает существенное различие между ними, дающее повод к их жанровому разграничению: «...исторический кругозор дневника ограничен горизонтом настоящего, тогда как глубина историзма мемуа-

18 Там же. С. 14.

19 Розенблюм Л.М. Творческие дневники Достоевского. М.: Наука, 1981.

ров измеряется соотнесением их с прошлым, ставшим или становящимся ис-

20

торией». Разделяя точку зрения А.Г. Тартаковского, Т.М. Колядич также приходит к выводу, что «мемуары и дневник выступают как равноправные разновидности мемуарного жанра», хотя и допускает, что «современное развитие дневника позволяет считать его значимой и в ряде случаев даже само-

2 j

стоятельной художественной формой». В.Д. Оскоцкий, стремясь внести «терминологическую ясность», предлагает «вести речь не о мемуарной, а о мемориальной литературе, не о мемуарном жанре, а о мемориальных жанрах», что позволит не только разграничить жанры дневника и мемуаров, но и взглянуть на другие жанры документальной литературы как на «существующие самостоятельно» и обладающие своими «специфическими особенностями».22 Подобное положение дел актуализирует проблему разграничения жанров в рамках литературы non-fiction.

В России интерес к автодокументальной литературе и, в частности, к дневнику проявился в последние десятилетия XX века, когда были изданы ранее неизвестные и часто недоступные широкому читателю материалы дневников писателей, художников, журн