автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Жанровая специфика прозы И.С. Шмелева

Полный текст автореферата диссертации по теме "Жанровая специфика прозы И.С. Шмелева"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

48513/э

УХИНА Елена Александровна

ЖАНРОВАЯ СПЕЦИФИКА ПРОЗЫ И. С. ШМЕЛЕВА

(1918-1950)

Специальность 10.01.01 —Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Санкт-Петербург 2011

- 7 11ЮЛ 2011

4851379

Диссертация выполнена на кафедре истории русской литературы Филологического факультета

Санкт-Петербургского государственного университета

кандидат филологических наук, доцент Иезуитова Людмила Александровна

доктор филологических наук, профессор Бухаркин Петр Евгеньевич

доктор филологических наук, профессор Успенская Анна Викторовна (Санкт-Петербургский гуманитарный университет профсоюзов)

кандидат филологических наук, доцент Шишкина Лидия Ивановна (Северо-Западная академия государственной службы)

Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена

Защита состоится «/(3 » ¿¿/¿У&./^О! 1 года в /б часов на заседании совета Д 212.232.26 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11, филологический Факультет, ауд.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7/9.

Автореферат разослан «_»_2011 г.

Научный руководитель:

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент

С. Д. Титаренко

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

И. С. Шмелев (1873-1950) — одна из центральных фигур русского литературного зарубежья. На ранних этапах творческой биографии Шмелев долго искал собственный писательский почерк. К началу революционных событий в России за Шмелевым прочно закрепилась репутация добросовестного, но лишенного блеска традиционалиста, проповедника либерально-гуманистических ценностей. Ничто, казалось бы, не предвещало резких перемен в художественной философии и эстетической практике далеко не молодого прозаика.

Однако в конце 1910-х гг. в творчестве Шмелева происходит очень серьезный качественный сдвиг. В фокусе внимания писателя оказываются сложнейшие религиозно-философские проблемы, в его художественных текстах возникают мистические, метафизические интенции; одновременно с этим довольно резко меняется его творческая манера: от канонически-традиционного реалистического письма автор «Гражданина Уклейкина» переходит к оригинальным эстетическим экспериментам.

В последнем своем романе «Пути небесные» Шмелев, комментируя сюжет, указывает, что в этой истории «земное сливается с небесным». Эта формулировка как нельзя лучше отражает суть формообразующей идеологии, которая составляет основу шмелевского творчества периода эмиграции. Изображая земное, писатель стремится обнаружить в нем отсвет небесного, божественного. Сопряжение «земного» и «небесного» воистину становится творческой сверхзадачей Шмелева. Жанровые эксперименты писателя на втором, эмигрантском этапе его творческой биографии подчинены решению этой сверхзадачи. Для этого И. С. Шмелев обращается к разным по времени и происхождению жанровым традициям, представляя в своих произведениях 1918-1950 гг. их своеобразный синтез. Данный подход обнаруживает глубокое соответствие концепции «вводных жанров»1, созданной М. Бахти-

1 Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975. С. 134.

ным: «Принципиально любой жанр может быть включен в конструкцию романа. И фактически очень трудно найти такой жанр, который не был бы когда-либо и кем-либо включен в роман. Введенные в роман жанры обычно сохраняют в нем свою конструктивную упругость и самостоятельность и свое языковое и стилистическое своеобразие»2. Современные теоретики, развивая учение Бахтина, сосредоточили основное внимание на проблемах совмещения нескольких жанров в рамках одного художественного текста, показывая, что подобного рода соседство ведет к существенным подвижкам и трансформациям: различные жизненные позиции, видение мира, представленные разными вводными жанрами, могут вступать в чрезвычайно сложные конфликтно-диалогические отношения друг с другом3. В результате возникает качественно новое эстетическое целое, «очень далекое, конечно, от механического объединения различных <...> жанров»4. Понятие «вводных жанров» можно использовать и применительно к повести, особенно конца XIX — начала XX в., отличие которой от романа определить крайне сложно.

И. С. Шмелев, экспериментируя в сфере взаимодействия различных, в том числе и разностадиальных, жанров, использует самый широкий круг источников. Его поэтику допустимо, с некоторыми оговорками, охарактеризовать как оксюморонное смешение (смещение) вводных (вторичных) жанров, на первый взгляд порой несовместимых. В поисках художественных форм, адекватных его мироощущению и целевым установкам, Шмелев обращается к архаическим жанрово-стилевым моделям, и прежде всего — к таким жанрам древнерусской литературы, как житие и хождение. Обе эти формы обнаруживают в какой-то мере общую природу, основу которой составляет концепт святости, они аккумулируют в себе специфический опыт сопряжения земного и небесного, когда в узнаваемой

2 Там же.

3 См. об этом: Теория литературы: учеб. пособие для студентов филол. фак. высш. учеб. заведений: в 2 т. / под ред. Н. Д. Тамарченко. Т. 2: Бройтман С. Историческая поэтика. М.: Академия, 2008. С. 317-318.

4 Там же. С. 255.

эмпиричсской реальности начинают проступать черты сакрального, божественного.

Кроме уже упомянутых агиографической и паломнической жанровых моделей, в дискурсе писателя без особого труда обнаруживаются такие хронотопы, как «авантюрный» (связанный с античным авантюрным романом испытания и социально-авантюрным трущобным романом), «идиллический», «сказочный».

Констатируя то, что произведения Шмелева эмигрантского периода совмещают топику и аксиологию архаических жанровых форм с принципами реалистической философско-психологичсской русской прозы второй половины XIX века, нельзя забывать также и о влиянии, которое оказали на автора «Путей небесных» философские доктрины В. Соловьева и художественное творчество его последователей, русских символистов младшего поколения — в особенности Л. Блока и А. Белого. Причина обращенности позднего Шмелева к соловьевско-младосимволистскому дискурсу лежит на поверхности, она всецело обусловлена составляющей психоидеологическую основу этого дискурса идеей двоемирия. Шмелев в полной мере разделял убежденность в том, что внешние видимые реалии являются лишь «отблесками» и «тенями» от «незримого очами», а образ предметного мира есть только окно в трансцендентную бесконечность.

Разумеется, младосимволистский дискурс, на топику которого самым непосредственным образом ориентированы поздние произведения Шмелева, не является жанровым образованием, а потому, с формальной точки зрения, должен оставаться за рамками данного диссертационного исследования. Однако в ряде произведений Шмелева ассоциативные параллели, отсылающие к философско-мотивному комплексу младосимволистов как целостной струтурс, играют важнейшую жанрообразующую роль, а потому не могут быть проигнорированы.

Наше диссертационное сочинение посвящено жанровой специфике прозы Шмелева, созданной в эмигрантский период его творческой биографии. Несмотря на то, что этот аспект творчества Шмелева затрагива-

ется в целом ряде исследований5, на сегодняшний день отсутствуют монографические научные труды, посвященные анализу природы оригинального жанрового универсализма, присущего поздней шмелевской прозе. Между тем необходимость в такого рода исследовании, которое способствовало бы более адекватному и глубокому осмыслению творчества Шмелева в целом, давно назрело. Именно этим обусловлена актуальность настоящего диссертационного сочинения, материалом которого служат произведения, в наибольшей степени отмеченные печатью воздействия специфической целевой установки писателя, связанной с сопряжением «земного» и «небесного»: повести «Неупиваемая Чаша», «Богомолье», очерк «Старый Валаам», романы «Няня из Москвы» и «Пути небесные». Разумеется, мы лишены были возможности проанализировать весь корпус текстов писателя, созданных в период эмиграции, хотя многие из них так или иначе оказываются в работе объектами более или менее подробного рассмотрения.

Целью нашего исследования является анализ сложной системы механизмов совмещения и трансформации различных литературных жанров в художественных произведениях Шмелева, служащих материалом диссертации. Из этой общей целевой установки вытекают следующие задачи.

5 См., например: Ильин И. А. О тьме и просветлении: киига художественной критики: Бунин-Ремизов-Шмелев // Ильич И. А. Собр, соч.: в 10 т. Т. 6. Кн. 1. М., 1996. С. 183407; Осьминина Е. Иван Шмелев — известный и скрытый // Москва. 1991. № 4; Черников А. Проза И. С. Шмелёва: концепция мира и человека. Калуга, 1995; Любомудров А. Православное монашество в творчестве и судьбе И. С. Шмелёва // Христианство и русская литература. СПб., 1994. С. 364-394; Любомудров А. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б. К. Зайцев, И. С. Шмелёв. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003; Абашее-ва М. Поэтика позднего И. С. Шмелева (Повесть «Няня из Москвы») // И. С. Шмелев. Мир ушедший — мир грядущий: тез. докл. II Крымской междунар. науч. конф., поев. 120-летию со дня рождения И. С. Шмелева. Алушта, 1993. С. 20-22; Шешупова С. Поэтика сказки в романе И. С. Шмелева «Няня из Москвы» // Русский роман XX века: духовный мир и поэтика жанра. Саратов, 2001. С. 113-119; Ставицкий А. «Старый Валаам» И. С. Шмелёва: преображение жанра // Серебряный век. Кемерово, 1996. С. 94-103.

-71. Выявить способы, которые Шмелев использовал для введения топосов житийного и паломнического повествований в структуру своих художественных текстов эмигрантского периода.

2. Исследовать, каким образом «житийный» и «паломнический» хронотопы совмещаются у Шмелева с парадигматикой реалистического психологизма и с младосимволистским принципом «двосмирия».

3. Выяснить, как религиозно-символическая и мифологическая аксиология архаических жанровых моделей (житие, хождение, волшебная сказка) коррелирует в текстах Шмелева с житейской достоверностью реалистической эстетики.

4. Изучить принципы и механизмы транспонирования Шмелевым «паломнического» хронотопа и концепта святости в тексты исповедально-автобиографического плана («Богомолье», «Старый Валаам»),

5. Проанализировать ситуации, когда Шмелев вводит в конструкции своих произведений жанровые модели античного авантюрного романа испытания и социально-авантюрного трущобного романа, выявить выполняемые этими моделями функции и проследить за их трансформациями.

Основные положения, выносимые на защиту, можно сформулировать следующим образом.

— Произведениям Шмелева, созданным с конца 1910-х гг., присущ жанровый универсализм: писатель включал в конструкции своих произведений самые разные жанровые модели.

— Сложное жанровое экспериментирование Шмелева в годы эмиграции было подчинено оригинальной целевой установке, связанной с попыткой совместить в рамках художественного текста «земное» и «нсбсснос».

— В произведениях Шмелева эмигрантского периода важнейшую роль играют такие во многом сходные между собой жанры древнерусской литературы, как житие и хождение; их внутреннее родство обусловлено главным образом концептом святости и принципом двоемирия.

-8— Помимо житийной и паломнической жанровых моделей, Шмелев широко использовал такие типологически устойчивые хронотопы, определяющие важнейшие жанровые разновидности, как «сказочный», «идиллический», «авантюрный». — В ряде эмигрантских произведений Шмелева важную жанрообразую-щую роль играют ассоциативные параллели, отсылающие к философским доктринам В. Соловьева и к художественному творчеству русских символистов младшего поколения.

Целостное и системное исследование жанровой специфики творчества Шмелева предпринимается впервые, чем и определяется его научная новизна.

Методологической основой диссертации является сочетание методов мотивного и структурного анализа, историко-типологический подход к рассматриваемым проблемам совмещается со сравнительной характеристикой литературных текстов.

В основе исследования лежат разработанные М. Бахтиным концепции жанровой сущности, вводных жанров, жанрообразующей роли хронотопов. Изучение проблемы включения архаических жанровых моделей в конструкцию современного художественного текста базируется на трудах А. Веселовского, Д. Лихачева, В. Проппа, Е. Мелетинского, Ю. Лотмана, В. Марковича, В. Тю-пы, С. Бройтмана, В. Шмида, А. Жолковского, И. Силантьева, В. Хализева.

Теоретическая значимость диссертации связана с тем, что содержащийся в ней анализ природы жанрового универсализма произведений И. Шмелева позволяет существенно уточнить сложившиеся представления о принципах сосуществования стадиально различных жанровых форм в рамках одного художественного текста.

Практическая значимость диссертации определяется тем, что ее материал, отдельные положения и заключительные выводы могут быть использованы для дальнейшего изучения творчества Шмелева, литературы первой

волны русской эмиграции целом, а также и специфики характерного для художественных текстов XX в. жанрового универсализма. Результаты исследования могут быть внесены в вузовскую практику и использованы при подготовке общих и специальных лекционных курсов по проблемам русской прозы XX в.

Апробация работы. Важнейшие положения настоящего исследования изложены в ряде публикаций и в докладах на международных и межвузовских научно-практических конференциях.

Структура диссертации: помимо введения и заключения, работа содержит четыре главы. Главы диссертации делятся на параграфы. Библиография включает 163 позиции.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

В первой главе («Житийная топика в повести "Неупиваемая Чаша"») сделана попытка выявить принципы функционирования в идейно-художественной структуре анализируемого текста топосов «кризисного жития» и рассмотреть, каким образом инкорпорированы агиографическая аксиология и психоидеология В. Соловьева и младосимволистов.

В параграфе 1 («Жанр жития в конструкции "Неупиваемой Чаши"») констатируется, что повесть «Неупиваемая Чаша», как и большинство других произведений Шмелева эмигрантского периода, тяготеет к жанровому универсализму, т. е. в ее конструкцию включены элементы других жанров. Не вызывает сомнений и связь повести с житийными традициями: анализ текста показывает, что автор использовал агиографическую парадигматику для передачи ключевых моментов жизни главного героя произведения, художника Ильи Шаронова. Судьба Ильи, казалось бы, развивалась в полном соответствии с каноническим житийным жизнеописанием «праведника от рождения» — вплоть до посмертных чудес, источником которых стала сотворенная им икона. Особенно же впечатляет легкость, с которой Илья на

протяжении жизни преодолевал всевозможные греховные соблазны, связанные с плотским вожделением и материальными благами; при этом не впал он и в грех гордыни, жертвой которого нередко становились морально стойкие житийные герои. Однако пришел черед испытания, которое оказалось для героя роковым, вследствие чего явственно обнаружился «кризисный» характер воспроизводимой житийной модели.

Параграф 2 («Мистический опыт и софиология В. С. Соловьева в смысловой структуре "Неупиваемой Чаши"») посвящен многочисленным ассоциативным параллелям, связывающим повесть с соловьевско-младо-символистским дискурсом. Трагическая судьба главного героя повести Шмелева «Неупиваемая Чаша» очевидным образом спроецирована на мистический опыт великого визионера Владимира Соловьева и выросшее на его основе философское учение, вдохновлявшее младосимволистов.

Без труда превозмогший низкие, «земные» соблазны, Илья Шаронов оказался беззащитен перед искушением высшего, «небесного» свойства: дважды ему является прекрасный женский лик — а точнее, необыкновенные глаза. Связь женского лика, являвшегося Илье, со знаменитыми видениями Владимира Соловьева, воспетыми в поэме «Три свидания», уже была отмечена исследователями6. В диссертации показано, что соловьевское учение о Софии является важнейшим философским фоном, на котором и разворачивается жизнеописание праведного художника Ильи, одержимого мечтой о соединении человеческого опыта с божественными, небесными откровениями.

Как известно, из мистического визионерского опыта Соловьева выросло метафизическое учение о Софии. Основой софиологии стала убежденность в глубокой и прочной связи земного и небесного: «Между миром божественным и природным нет непроходимой пропасти. Лучи и отблески божества проникают в нашу действительность и составляют все ее идеаль-

6 Борисова Л., ДзыгаЯ. Продолжение «золотого века»: «Пути небесные» И. С. Шмелева и традиции русского романа. Симферополь, 2000. С. 141; Любомудров А. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б. К. Зайцев, И. С. Шмелев. С. 204-205.

нос содержание, всю ее красоту и истину. И человек, принадлежащий к обоим мирам, в умственном созерцании вступает в общение с образами царства вечной славы»7. София определяется Соловьевым как идеальное человечество, Душа Мира, «ангел-хранитель мира, покрывающий своими крыльями всю тварь, борющийся с адским началом за обладание мировой душою». Русские младосимволисты, которые считали Соловьева своим учителем, были убеждены, что художественное творчество должно способствовать наполнению земной жизни небесной красотой, а тем самым — высвобождению Души Мира из под власти Хаоса.

Шмелевский герой Илья Шаронов в земном облике Анастасии Ляпуновой узрел отблеск мистического небесного света и полюбил ее как воплощение Вечной Женственности. В смиренном поклонении и преданном служении высшим началам нет ничего греховного, однако постепенно возвышенно-метафизические порывы героя приобрели откровенно чувственный характер: «Приникала к нему во сне полуобнаженная, в пышных тканях прекрасной венецианки, то манила его в аллеях, то лежала раскинутой на греховном ложе. В сладострастной истоме пил Илья ее любовь по ночам <...>»8. В конце концов праведный Илья, ранее неизменно отвергавший все телесные соблазны, при встрече с Прекрасной Дамой дал волю своему эротическому вожделению. Перед нами ситуация, которая, как показано в диссертации, ускользает от каких бы то ни было однозначных морально-религиозных оценок и выводов: с одной стороны, Илья очевидным образом уступил чувственному соблазну, но с другой стороны, его порыв к неземному свету, обнаруженному в личности земной, но ангельски чистой и прекрасной женщины, вряд ли можно квалифицировать как грех.

Здесь уже напрашивается сопоставление сюжета повести не с судьбой Соловьева, а с биографическим текстом Александра Блока, который увидел в земной девушке Л. Д. Менделеевой воплощение Вечной Женственности и

7 Мочульский К. Владимир Соловьев. Жизнь и учение. Париж: УМСА-Ргеэз, 1936. С. 231.

8 Шмелев И. Собр. соч.: в 5 т. М.: Русская книга, 2001. Т. 1. С. 426. Далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием тома и страниц.

женился на ней. Для Соловьева подобное смешение метафизической сферы с житейской было недопустимым: «<...> Соловьев прославлял идеальную бесплотную женщину, а Блок — живую, которую видел и знал. Соловьев считал величайшим грехом приписывать какой-нибудь женщине здешнего мира не свойственные ей небесные черты, а Блок поступал именно так. <...> Соловьеву это было чуждо и враждебно»9.

В параграфе 3 («Художественная философия и творческий метод живописца Ильи Шаронова») рассмотрены психоидеологические основы и жанровые особенности живописных произведений шмелевского героя. Творческие принципы художника Ильи Шаронова, вступая в противоречие с культурными реалиями изображаемой эпохи середины XIX в., вполне согласуются с духовно-эстетическим контекстом Серебряного века. Как известно, именно на рубеже Х1Х-ХХ вв. резко усилился интерес к древнерусской живописи, в которой открыт огромный религиозно-философский потенциал. В диссертации показано, что творческая практика Ильи, основанная на использовании в иконописи портретных изображений живых людей, имела аналог в искусстве живописцев Серебряного века. При этом художественная философия иконописца-новатора Ильи Шаронова самым очевидным образом несет на себе отпечаток символистской идеи «двоемирия». Илья стремится узреть «небесное» в «земном», конкретно же он обнаруживает и запечатлевает черты святости практически во всех, кто оказывается объектом его изображения, — причем не только в действительно достойных людях, подобных Арефию, но и в грубых, духовно неразвитых своих односельчанах.

Крайне низкий духовно-нравственный уровень людей, которые на иконах Ильи представлены святыми, подчеркивается на протяжении всей повести. Праведная аскетическая жизнь Шаронова не вызывает к нему уважения завистливых и корыстных земляков, нелепым образом обвиняющих художника-труженика в праздности. Младосимволистское по сути своей мироощущение позволяет Илье различать за трескучим житейским шумом

9 Чуковский К. Александр Блок как человек и поэт // Чуковский К. Соч. в 2 т. М.: Правда, 1990. Т. 2. С. 445.

торжсствующис гармонические созвучия. Своим творчеством он пытается стирать «случайные черты» (А. Блок) видимого мира и его обитателей, обнажая скрытую потенциальную красоту.

Во второй главе («"Паломнический" хронотоп в прозе И. С. Шмелева (повесть "Богомолье" и очерк "Старый Валаам")») содержится анализ произведений, основу которых составляет «паломнический» хронотоп, связанный с древнерусским жанром хождений.

В параграфе 1 («Вступительные замечания») обосновывается правомерность анализа повести «Богомолье» в качестве самостоятельного произведения, имеющего иную жанровую природу, чем сюжетно и стилистически близкое ей «Лето Господне».

В параграфе 2 («Жанр хождений и его исторические изменения») подробно рассматривается топика и аксиология хожденческого жанра.

В параграфе 3 («Черты жанра хождений в структуре "Богомолья"») содержится подробный анализ повести И. С. Шмелева «Богомолье», которая представляет собой трансформацию древнерусского жанра хождений. С одной стороны, здесь сохраняется первоначальный канон: в произведении представлен особый хронотоп Святой дороги, композиция не претерпевает значительных изменений: несмотря на вынужденные изменения по форме, все смысловые звенья сохраняют древнюю семантику. Неизменными остаются и некоторые стилистические приемы, наполняющие язык повести особым звучанием. С другой стороны, в тексте произведения нашли отражение и более поздние жанровые черты. Этот вид трансформации можно оценивать двояко. Например, меняется предмет повествования (не Святая Земля, а русский монастырь), но при этом новый непосредственно связан с первоначальным и является своеобразной его вариацией. В пейзажных зарисовках сохраняются древние традиции описания природы только как рамки для восприятия главного — духовного процесса восхождения и преображения. В то же время они не лишены психологизма, что является уже более поздней чертой. Сама фигура автора неоднозначна: имплицитный автор появляется редко, герой-повествователь не может

-14в силу своего возраста передать все переживания богомольца, поэтому ему вторят взрослые герои произведения. Функция рассказчика передаётся от одного героя к другому, таким образом, автор только «присутствует», а каждый герой говорит сам за себя.

При анализе «Богомолья» обнаруживается и такой специфический этикетный элемент жанра хождений, как «райское описание» или «райский текст»10. Для «паломнического» хронотопа характерно парадоксальное совмещение «реального», реалистического пространства Святой Земли с «мнимым», утопическим, сакральным пространством Рая. В шмелевском «Богомолье» сходный эффект возникает во многом благодаря тому, что повествование организовано точкой зрения ребенка, на незамутненный внутренний мир которого атмосфера паломничества действует как мощный резонатор. Собственные глубокие религиозные переживания герой-повествователь проецирует вовне, замечая в окружающем мире прежде всего то, что гармонирует с его внутренним миром. В результате же в конкретности изображенных в произведении локусов и реалий обнаруживается сверхъестественная, воистину райская гармония, земная жизнь наполняется небесным светом, в ней проявляется благодать Святого Духа.

В параграфе 4 («Расширение границ жанра хождений в очерке "Старый Валаам"») содержится анализ жанровой природы позднего шмелевско-го очерка, посвященного юношеской поездке на Валаам. Специфика нарративной структуры произведения состоит в сложном взаимодействии двух точек зрения: юного студента-путешественника, склонного к атеизму, и немолодого писателя, который воспроизводит свои прежние, во многом наивные мысли через призму трагического жизненного опыта и обретенной глубокой религиозности. Повествователь — юный московский студент, который приезжает на Валаам в качестве путешественника, туриста, но постепенно, под влиянием царящей на острове духовной атмосферы, отчасти проникается ею, начиная ощущать себя в какой-то мере паломником. Но ос-

10 Рождественская М. Реальное и мнимое (о «райско-палестинском тексте» в древнерусской литературе) // Мнимые реальности в античных и средневековых текстах. М., 2003. С. 211.

нову очерка составляет не столько рефлексия героя, сколько описание монастырских реалий.

На героя производит очень сильное впечатление добровольная аскеза монахов, достигших нравственных высот на пути самосовершенствования. Порой монашеская аскеза приобретает неприемлемую для героя форму гностической неприязни, даже ненависти к земному бытию. Однако подобного рода экстремизм все же является на Валааме исключением из общего правила. В монашеской среде явно преобладает просветленное, радостное мироощущение. Подчеркивается, что монастырский жизненный уклад держится не на жестком контроле и страхе, а па высочайших моральных достоинствах монахов, на их духовной мощи. Труд, давший воистину чудесные результаты в виде райских садов на скалах, грандиозных зданий и сложнейших технических сооружений, не мог быть принудительным, рабским. Герой видит перед собой главным образом свободных и счастливых тружеников, которые радостно отдают все свои силы. В том и суть, что Валаам — это не уход от предметного, материально-телесного мира в сферу трансцендентного, в противном случае на острове ничего бы не было, кроме скитов, пещер и келий. Монахи достигли удивительных успехов не только в «великой поэзии молитвы» (2, 381), но и в деле земного обустройства. Валаамская цивилизация («царство валаамское» (2, 415)) построена на убежденности в возможности — даже необходимости — гармонизации земного бытия, наполнении человеческой жизни небесным светом. В сущности же, Шмелев изображает локус, где идея земного рая находится в процессе своего воплощения в жизнь.

И в этой связи в «Старом Валааме», наряду с чертами жанра хождений, вполне естественным образом возникают и ассоциативные параллели, соотносящие изображаемую чудесную новь с рядом произведений как утопического, так и антиутопического жанрового склада". Валаам пред-

11 Мы полностью разделяем точку зрения Г. Морсона, согласно которой антиутопия является «антижанром» (или пародийным жанром), а потому его полноценное существование и адекватное восприятие возможно только в неразрывной связи с жан-

стает как особый, «новый мир», резко отличающийся от обычного. Вторая глава произведения названа «Новый мир», причем уже на первых страницах этого раздела повествователь, характеризуя Валаам, называет его «новым чудесным миром» (2, 353). Представляется весьма вероятным, что выражение «новый чудесный мир» являет собой прямую отсылку к знаменитому роману-антиутопии О. Хаксли «Brave New World» (1932), а через него — к соответствующему культурно-идеологическому и жанровому контексту.

Содержащиеся в «Старом Валааме» подробные описания реалий жизни чудесного острова, всевозможных технических сооружений, а особенно же обычаев и поведенческих норм, свидетельствующих о фантастически высоком моральном уровне островитян, невольно заставляют читателя вспомнить различного рода тексты, относящиеся к жанру утопии, а также и к антиутопии. При этом с обоими жанрами Шмелев в «Старом Валааме» вступает в своеобразную полемику. Прежде всего, «утопизм исходит из признания эмпирического отсутствия утопии»12, тогда как в шмелевском очерке всячески подчеркивается, что изображаемый новый мир монашеского трудового братства не вымышлен, но действительно существует. Не менее важно то, что духовно-нравственный идеал, о котором идет речь в «Старом Валааме», обнаруживает во многом трансцендентную, мистическую природу. Речь у Шмелева идет не столько о принципах структурирования социума, сколько о восхождении человека к небесам. Опыт валаамской гармонизации людских душ и взаимоотношений доказывает, что в человеческой природе глубоко укоренены святые, божественные начала, которые можно пробуждать и развивать: «Люди меняться могут! <...> Значит, есть что-то в человеке, что тянется к святому, ищет» (2, 405).

ром утопии (См.: Морсон Г. Границы жанра. Антиутопия как пародийный жанр // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы. М.: Прогресс, 1991. С. 233-251).

12 Чапикова В. Предисловие // Утопия и утопическое мышление. С. 9.

Глава 3 посвящена роману «Няня из Москвы», где «житийный», «паломнический» и «идиллический» хронотопы оригинальным образом совмещены с архетипом волшебной сказки.

В параграфе 1 («Жанр хождений в структуре романа») речь идет о связи произведения с древнерусским жанром хождений — именно в силу этого едва ли не все пространственные перемещения в «Няне из Москвы» приобретают религиозно-моральное значение. Уже не раз подчеркивались очевидные переклички «Няни из Москвы» с «Хождением за три моря» Афанасия Никитина, однако исследователи посчитали эти параллели локально-ситуативными, ограниченными узкими рамками описания Индии. Между тем обращение к различного рода претекстам в большинстве случаев у Шмелева носит контекстуальный характер. Представляется, что писатель эксплицировал обращенность своего повествования (в «индийской» его части) к книге Афанасия Никитина, стремясь привлечь внимание читателя к жанровой форме знаменитого произведения, показать, что роман «Няня из Москвы» является, помимо всего прочего, своеобразной трансформацией древнерусского жанра хождений. И в этой связи напрашивается предположение, что в процессе написания романа «Няня из Москвы» И. С. Шмелев ориентировался также и на апокрифический памятник IX в. «Хождение Богородицы по мукам». Няня, подобно Божией Матери, буквально проходит через все муки, которыми «мучится род христианский»13. Ассоциативная параллель, сближающая Дарыо Степановну Синицыну с милосердно молящейся за грешников Богородицей, имеет опорные точки в повествовании: на протяжении всего романа няня сочувствует каждому, кто хоть в минимальной степени способен творить добро, пытается понять и оправдать человека независимо от его национальности и вероисповедания. Но дело не только в доброте и милосердии няни, но и в особых, чудесных возможностях, которыми она обладает. Катя не случайно называет ее «иконкой» и «хранительницей» (3, 142), и эта характеристика не раз находит подтверждение.

13 Хождение Богородицы по мукам / подг. текста, перевод и коммент. М. В. Рождественской // ПЛДР: XII век. М., 1980. С. 166-183.

-18В параграфе 2 («Образ няни: универсально-символическая и конкретно-бытовая ипостаси») содержится подробный анализ многогранного и многофункционального образа Дарьи Синицыной. Практически все исследователи «Няни из Москвы» рассматривали героиню-рассказчицу в русле символизирующей тенденции — в качестве окруженного ореолом святости «воплощения <...> православной и национальной совести, священно-простонародной традиции русского народа»14. Однако следует помнить, что шмелевское произведение представляет собой чрезвычайно сложным образом структурированное многожанровое целое, и для адекватного восприятия текста необходимо принимать во внимание всю совокупность взаимодействующих разнородных компонентов. Осмысление житейской, социально-бытовой и психологической ипостасей образа главной героини позволяет сделать вывод, что генеалогия его восходит к «идиллическому» хронотопу (или «идиллическому комплексу»15), в котором, по наблюдению Бахтина, «на первый план выдвигается здоровое (разоблачающее) непонимание человеком из народа конвенциональной лжи и условности»16 В этом плане образ Дарьи Синицыной может быть поставлен в один ряд с такими героями русской классики, как пушкинский Савельич или толстовский Каратаев.

В параграфе 3 («Антиномия "овца-огонь" в смысловой структуре романа») рассмотрены взаимоотношения Кати и Дарьи Степановны, которые строятся во многом аналогично взаимоотношениям пушкинских Гринева и Савельича. Даже при самом поверхностном сопоставлении «Капитанской дочки» с «Няней из Москвы» обнаруживается множество точек соприкосновения: помимо «идиллического» хронотопа отметим прежде всего любовный сюжет, разворачивающийся на фоне «бессмысленного и беспощадного» русского бунта и принимающий форму многократных опасных испытаний, которые должны пройти на пути к свадьбе предназначенные друг другу герой и героиня. Исходя из этого можно предположить, что Шмелев сознательно ориентировался на пушкинский

14 Ильин И. О тьме и просветлении. С. 363-364.

15 Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. С. 384.

16 Там же.

текст. Советы и рекомендации, которые дает своему подопечному умный и безукоризненно порядочный дядька Савельич, всякий раз оказываются безусловно резонными, воплощающими житейскую мудрость, но если бы Гринев им следовал, то, конечно же, не снискал бы любви Маши Мироновой17.

Все рекомендации, которые няня с самыми благими намерениями адресует Кате, основаны на традиционном, патриархально-идиллическом представлении о женском счастье. Однако представить себе гордую и неукротимую покорительницу Голливуда Катю в роли мирной супруги-домохозяйки еще сложнее, чем вообразить бесстрашного Гринева умеренным и аккуратным господином, разумно избегающим метелей, дуэлей и прочих опасных неприятностей.

В этом плане заслуживает внимания высказанное И. С. Шмелевым уже в сороковые годы суждение о двух противоположных друг другу женских типах, нашедших воплощение в отечественной классике. Назвав в письме к Ильину добродетельную тургеневскую Лизу Калитину «овцой», Шмелев противопоставил ей созданную Достоевским Аглаю, которую охарактеризовал как «пыл, порох, огонь»18. Героинь Тургенева и Достоевского Шмелев вспомнил в связи с Даринькой (главная героиня романа «Пути небесные»), которую наделил воистину огненным темпераментом, но антиномия «овца-огонь» дает наглядное представление также и о расхождении между патриархально-идиллическим идеалом, лелеемым Дарьей Степановной Синицыной, и эмпирической реальностью личности Кати в «Няне из Москвы».

Вместе с тем, при всем своем решительном несогласии с Дарьей Степановной в вопросах, касающихся жизненных целей и поведенческих принципов, Катя относится к няне с безмерным уважением, переходящим в бла-

17 Более того, как убедительно доказывает В. Шмид, следование советам Савельича неминуемо обернулось бы для Гринева в буквальном смысле гибельными последствиями (См.: Шмид В. Проза как поэзия: Пушкин, Достоевский, Чехов, авангард. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. С. 89-102.).

18 Ильич И. Собр. соч.: Переписка двух Иванов (1947-1950). М„ 2000. С. 163.

гоговение, видя в ней, очевидно, не столько наставника и советчика, сколько ангела-хранителя и волшебного помощника.

В параграфе 4 («Жанр античного авантюрного романа испытания») показано, что любовный сюжет в романе Шмелева имеет узнаваемо-традиционную форму, обнаруживая тесную связь с тем типом античного романа, который Бахтин условно называл «авантюрным романом испытания»19.

В параграфе 5 («Сказочный архетип в романс») исследуется сказочное начало, которое вошло органическим элементом в изображаемые жизнепо-добные обстоятельства. Адекватное восприятие любовного сюжета «Няни из Москвы», ориентированного на античный авантюрный роман испытания, требует обращения и к контексту волшебной сказки, вобравшей в себя реликты древних обрядов и мифов. Катя наделена сказочной красотой и сверхъестественной харизмой, она «царевна», а потому готова покориться только идеальному избраннику, который способен ради нее преодолеть сложнейшие преграды. Обычный жизненный путь мирного супружеского благополучия, на который пытается направить Катю Дарья Степановна Си-ницына, для подобной героини совершенно неприемлем.

Очевидно, размышления о метафизических первоосновах национального бытия и об обусловленной ими истинной специфике «русского пути» заставили Шмелева обратиться к дорелигиозному архаическому опыту народа, нашедшему воплощение в волшебной сказке.

Заключительная четвертая глава посвящена 1-й части романа «Пути небесные», в конструкции которого житийная модель сосуществует и взаимодействует с принципами «символического реализма» русской прозы 1830-1840-х гг., топикой социально-авантюрного трущобного романа и парадигматикой младосимволизма.

В параграфе 1 («Вступительные замечания») обосновывается правомерность анализа 1-й части романа «Пути небесные» в качестве самостоятельного произведения.

19 Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. С. 237.

В параграфе 2 («Онтологическая амбивалентность романа») показано, что в тексте сопрягаются две противоположные друг другу системы мотивировок, и едва ли не все основные мотивы могут быть объяснены различными способами. Читатель, не склонный верить в мистическую природу изображаемых событий, получает возможность воспринимать их в системе реалистических, предметно-бытовых координат. Рассматривается чрезвычайно сложная нарративная структура романа, специфика которой такова, что, несмотря на безусловное доминирование однозначных суждений и выводов православно-мистического и дидактического свойства, сохраняется равновесие противоборствующих мотивировок, вследствие чего читатель ощущает себя вовлеченным в процесс напряженных поисков истины.

Параграф 3 («Топосы "кризисного жития" в "Путях небесных"») посвящен анализу содержащейся в романе житийной топики, связанной с инвариантной ситуацией борьбы духа и плоти. Основу большинства «кризисных» житий, упомянутых в тексте, составляет инвариантная ситуация обретения святости индивидом, который был погружен в стихию телесной разнузданности, однако затем сумел по-настоящему глубоко раскаяться и не только встать на путь духовно-нравственного очищения, но и достичь на этом пути максимально возможных результатов.

В параграфе 4 («Идеологема обретения святости через грехи») рассматривается составляющая философскую основу романа идея необходимости и даже благотворности греха: зло, порождаемое инфернальными стихиями, заставляет человека страдать, страдание же облагораживает и ведет к самосовершенствованию; таким образом, инфернальное и сакральное обнаруживают какую-то чрезвычайно сложную, загадочную взаимосвязь и взаимообусловленность.

В параграфе 5 («Жанр социально-авантюрного трущобного романа в структуре "Путей небесных") исследуется детективная коллизия произведения, связанная с интригами барона Ритлингера (преступный аристократ, обладающий безграничными связями и возможностями, преследует невинную девушку из социальных низов с целью совращения), которая обнаруживает

соотнесенность с жанровой формой «социально-авантюрного трущобного романа» (М. Бахтин).

В параграфе 6 («Мотив метели в романе») речь идет о мотиве метели, который содержит емкий символический подтекст. Метельное буйство предстает в романе как особое, мистическое состояние, когда граница, отделяющая «земное» от «небесного», становится зыбкой и проницаемой, и высшие сакрально-инфернальные силы гораздо активнее, чем обычно, вторгаются в жизнь людей. «Метельные» ассоциативные параллели связывают шмелевский текст с целым рядом произведений Пушкина («Евгений Онегин», «Метель», «Капитанская дочка»), относящихся к так называемому «символическому реализму», но главным литературно-идеологическим контекстом, к которому отсылает читателя «Путей небесных» «метельный» мотив, является поэзия и проза символистов младшего поколения — ив первую очередь творчество Александра Блока и Андрея Белого. Отмечается, что мотив метели, помимо всего прочего, обнаруживает связь с таинственной стихией национального бытия (во многих произведениях русской литературы Х1Х-ХХ вв., начиная с «Капитанской дочки», снежная метель символизирует социальную стихию, хаос беспощадного революционного катаклизма). Именно благодаря мотиву метели образ главной героини, Да-риньки, начинает восприниматься как своеобразное олицетворение русской души, самой России, а ее драматическая борьба с соблазнами, завершающаяся просветлением и духовно-нравственным перерождением, невольно заставляет читателя задуматься о роковых поворотах отечественной истории XX века.

В заключении подводятся итоги исследования.

Положения диссертации нашли отражение в следующих публикациях:

• Публикации в изданиях, рекомендуемых ВАК

Ухина Е. А. И. С. Шмелев и древнерусская литература // Вестник Санкт-Петербургского гос. ун-та. Серия 9. СПб., 2009. Вып. 3. С. 17-22.

У хин а Е. А. Зарубежный период творчества И. С. Шмелёва // В мире научных открытий. Красноярск, 2010. № 1 (7). С. 52-57.

• Публикации в других изданиях

Ухина Е. А. Миф о потерянном и возвращенном рае в повести И. С. Шмелёва «Старый Валаам» // Художественный текст и культура: мат-лы междунар. науч. конф. 2-4 октября 2003 г. Владимир, 2004. С. 45^16. Ухина Е. А. Валаам — райская обитель на земле (по повести И. С. Шмелёва «Старый Валаам») // Мат-лы Второй междунар. науч. конф. 29 сентября —1октября 2003 г. СПб., 2004. С.290-299. Ухгша Е. А. Трансформация древнерусского жанра «хождений» в повести И. С. Шмелева «Богомолье» // Homo Ludcns как отражение национальной культуры и социального варьирования языка: мат-лы междунар. науч.-практич. конф. 18-21 апреля 2006 г. СПб., 2006. С. 205211.

Ухина Е. А. Икона и парсуна в повести И. С. Шмелева «Неупиваемая Чаша»// Литература русского зарубежья (1920-1940-с годы). Взгляд из XXI века: мат-лы науч.-практич. конф. 4-6 октября 2007 г. СПб., 2008. С. 195-201.

Подписано в печать 11.05.2011 Отпечатано в типографии «Адмирал» 199048, Санкт-Петербург, В.О., 6-я линия, д. 61. Тел.: (812) 7 165 223 Тираж 100 экз.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Ухина, Елена Александровна

Введениес.

Глава 1. Житийная топика в повести «Неупиваемая Чаша»с.

Глава 2. «Паломнический» хронотоп в прозе И. Шмелева (повесть «Богомолье» и очерк «Старый Валаам»)с.

Глава 3. «Няня из Москвы»: концепт святости и архетип волшебной сказкис.

Глава 4. «Пути небесные» как полифонический романс.

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Ухина, Елена Александровна

И.С. Шмелев (1873-1950) - одна из центральных фигур русского литературного зарубежья. Его художественные произведения' и публицистические статьи получили признание и были переведены на многие языки еще при жизни автора.

На ранних этапах творческой биографии Шмелев долго искал собственный писательский почерк. В 1900-1910-е годы писатель создает рассказы и повести («Волчий перекат» «Гражданин Уклейкин», «Вахмистр», «Стена», «Пугливая тишина», «В деревне» и др.), за которые критика окрестила его реалистом-бытовиком, «списывателем». В 1911 году была написана повесть «Человек из ресторана», которая имела необычайный успех и заслужила похвалу как либеральной, так и социально-демократической критики, сравнивавшей «Человека из ресторана» с лучшими произведениями Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского. Впрочем, высокие оценки были обусловлены не столько эстетическим качеством шмелевской повести, сколько ее гуманистическим пафосом. «Он сумел так страстно, так взволнованно и напряженно полюбить тех бедных людей, о которых говорит его повесть, что любовь заменила ему вдохновение», - писал об авторе «Человека из ресторана» К. Чуковский.1

Сегодня представляется очевидным, что бытописательство никогда не являлось целью Шмелева, скорее, применительно к его раннему творчеству, следует говорить о неореализме: писатель отправлялся на поиски сущностного, экзистенциального в заурядных, казалось бы, судьбах. Однако к началу в России революционных событий за Шмелевым прочно закрепилась репутация добротного, но лишенного блеска традиционалиста, мастера социально-психологической реалистической прозы, проповедника либерально-гуманистических ценностей. «Гуманистические по духу дооктябрьские произведения вдохновлены надеждой на земное счастье

1 Чуковский К. Русская литература // Ежегодник газеты «Речь» за 1911 и 1912 гг. - С. 441. людей в «светлом будущем», упованиями на социальный прогресс и «просвещение» народа, - так характеризует шмелевское творчество тогдашней поры современный исследователь. — Писателя занимают социальные и нравственно-психологические аспекты личного и народного бытия. Рассуждения его героев о тайне жизни, о неких силах и законах, управляющих миром, как правило, представляют собой расплывчатые философские мечтания»." Ничто, казалось бы, не предвещало резких перемен в художественной философии и эстетической практике далеко не молодого прозаика.

Однако в конце 1910-х годов в творчестве Шмелева происходит очень серьезный качественный сдвиг. В фокусе внимания писателя оказываются сложнейшие религиозно-философские проблемы, в художественных текстах возникают мистические, метафизические интенции; одновременно с этим довольно резко меняется его творческая манера: от канонически-традиционного реалистического письма автор «Гражданина Уклейкина» переходит к рискованным и оригинальным эстетическим экспериментам.

Несмотря на то что послереволюционный период творчества Шмелева считается достаточно изученным, значительная часть посвященных ему работ носит поверхностный, ознакомительно-обобщающий характер и не представляет особого интереса. В ряду серьезных исследований, на которые необходимо опираться каждому, кто стремится разобраться в творчестве автора «Путей небесных», следует прежде всего выделить труды И. Ильина, который был близким другом Шмелева и вдумчивым интерпретатором его художественных произведений. Анализу художественного мира Шмелева посвящены статьи Ильина «Творчество Шмелева» (1933), «Православная Русь. «Лето Господне. Праздники» И.С.Шмелева» (1935), «Святая Русь. «Богомолье» Шмелева» (1935), печатавшиеся в парижской газете

2 Любомудров А. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2003. - С. 116.

Возрождение», а также третий раздел книги «О тьме и просветлении»3, написанной в 1939 году, изданной в Мюнхене в 1959 году. Ильин называл Шмелева «бытописателем русского национального акта»4, который.чувствует истоки русской души и тонко передает их в своих повестях и рассказах. Анализируя творчество Шмелева, Ильин приходит к принципиально важному тезису: «Художественная сила Шмелева состоит в том, что он всегда остается во власти своего предмета»5. Это, по мнению философа, в полной мере относится и к такому качеству прозы Шмелева, как лиризм, который органичен, отвечает закону эстетической необходимости и тем в-корне отличается от беспредметной чувствительности, которая в силу своей пустоты ведет лишь к нехудожественной аффектации. Однако изучением поэтики и, в частности, интересующей нас проблемой жанровой специфики прозы Шмелева Ильин не занимался.

В 1960 году выходит первое в Советской России серьезное издание произведений И.С. Шмелева - двухтомник «Шмелев И.С. Избранные сочинения» (переиздается в 1989 г.) со вступительной статьей О.Н.Михайлова «Об Иване Шмелеве (1873 - 1950)»6, где достаточно подробно рассказывается об истории создания произведений, их оценке современниками. Следует признать, что, несмотря на ряд тонких замечаний о творческой манере писателя, данная статья носит описательно-биографический характер и не содержит детального анализа художественных особенностей произведений.

Дальнейшие исследования относятся к 90-м годам XX века. Здесь прежде всего необходимо отметить вклад, который внесла в отечественное шмелевоведение Е. Осьминина. Благодаря ее усилиям 1999-2001 годах было издано собрание сочинений И.С. Шмелева в пяти томах, включившее все

3 Ильин И.А. О тьме и просветлении: книга художественной критики: Бунин - Ремизов - Шмелев // Ильин И.А. Собр. соч.: В 10 т. Т. 6. Кн. I. М.,1996. - С. 183-407.

4 Там же. С. 388.

5 Там же. С. 116.

6 Михайлов О. Об Иване Шмелеве (1873-1950) // Шмелев И.С. Избранные сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1999. -С.5-26. основные произведения писателя. Наиболее полно представлено эмигрантское наследие Шмелева. Крымские рассказы, созданные в эмиграции, а также публицистика Шмелева 1924-1949 годов впервые опубликованы в нашей стране. В статьях «В поисках утраченной России»7 «Иван Шмелев - известный и скрытый»8, «Крушение кумиров»9, «Нянина сказка», «Замоскворецкий златоуст» и «Русская сказка Ивана Шмелева»10 детально представлена история создания произведений. Эти работы содержат наблюдения, касающиеся специфики шмелевского жанрового универсализма: так, например, исследовательница обнаруживает сказочный архетип в структуре «Няни из Москвы», «паломнический» хронотоп в «Старом Валааме» и т.д.

Большой интерес представляет монография О.Н. Сорокиной «Московиана». Жизнь и творчество Ивана Шмелева», вышедшая на русском языке в 1994 году (переизданная в 2000 году), поскольку она содержит ценный биографический материал. Книга построена на воспоминаниях современников и близких друзей Шмелева, здесь приводятся многочисленные цитаты, выдержки из его писем, часто объясняющие замысел и концепцию того или иного произведения.

Начиная с 1990-х гг. отечественное литературоведение активно занимается изучением различных аспектов творчества И. Шмелева, включая и интересующую нас сферу жанровой специфики его прозы. В этом плане следует отметить работы А. Черникова11, который высказал целый ряд интересных наблюдений по поводу жанровой структуры шмелевских произведений. Так, например, исследователь указывает, что повесть

7 Осъминина Е. В поисках утраченной России // Шмелев И.С. Собр. соч.: В 8 т. Т.4. Богомолье: Романы. Рассказы. М.: Русская книга, 2001. - С.3-11.

8 Осъминина Е. Иван Шмелев - известный и скрытый // Москва, 1991. - №4. - С.205.

9 Осъминина Е. Крушение кумиров // Шмелев И.С. Собр. соч.: В 8 т. Т.2: Въезд в Париж: Рассказы. Воспоминания. Публицистика. М.: Русская книга. 2001. - С.3-12.

10 Осъминина Е. Нянина сказка// Москва. 1993. №8. - С. 12-13.; Осъминина Е. Замоскворецкий златоуст// Шмелев И.С.История любовная. Няня из Москвы. М., 1995. - С. 407-412; Осъминина Е. Русская сказка Ивана Шмелева // Шмелев И.С. Собр. соч.: В 8 т. Т.З: Рождество в Москве: Роман. Рассказы. М.: Русская книга, 2001.-С.З-10.

11 Черников Л. Проза И.С.Шмелева: концепция мира и человека: Калуга, 1995; Черников А. Серебряный век русской литературы. Калуга, 1998. - С. 13 8-171.

Богомолье» воскрешает древнерусский жанр «хожений»; в ходе анализа он выделяет хронотоп дороги, позволяющий раскрыть не только глубину и многообразие жизни, но и движение сердца; подчеркивает важность противопоставления динамического образа Москвы и статического образа

Троице-Сергиевой лавры как двух точек отсчета движения, что придает произведению смысловую завершенность.

Для осмысления жанровой специфики прозы Шмелева очень важны работы одного из ведущих шмелевоведов А. Любомудрова «Православное монашество в творчестве и судьбе И.С. Шмелева» и «Духовный реализм в

1 ^ литературе русского зарубежья: Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев» Исследователь уделяет внимание повестям «Богомолье», «Старый Валаам», роману «Пути небесные», анализируя их в свете своей концепции «духовного реализма». Одной из главных заслуг Любомудрова следует признать выявление прочных связей шмелевского творчества с мистическими концептами В. Соловьева. К глубоким и аргументированным суждениям Любомудрова мы будем постоянно обращаться в ходе анализа шмелевских произведений и прежде всего - романа «Пути небесные».

Помимо приведенных исследований, следует отметить работы А. Журавлевой13 и Н. Пак14, посвященные роли православно-христианской традиции в шмелевских произведениях «Богомолье» и «Лето Господне». Заслуживающие внимания суждения о жанровой природе романа Шмелева «Няня из Москвы» содержатся в работах М. Абашеевой15, С. Шешуновой16 и

12

Любомудров А. Православное монашество в творчестве и судьбе И.С.Шмелева//Христианство и русская литература. СПб. 1994. - С.364-394; Любомудров А. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К.Зайцев, И.С.Шмелев. СПб: Дмитрий Буланин, 2003.-280 с.

13 Журавлева А. Православно-христианские традиции в произведениях И.Шмелева «Лето Господне» и «Богомолье» // Актуальные проблемы современного литературоведения. М., 1997. - С. 39-42.

14 Пак Н. Пути обретения России в произведениях Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева // Литература в школе. М., 2000. - №2. - С.34-39.

15 Абашева М. Поэтика позднего И.С.Шмелева (повесть «Няня из Москвы») // И.С.Шмелев. Мир ушедший — мир грядущий: Тез. докл. II крымской международной научной конф., посвященной 120-летию со дня рождения И.С. Шмелева. Алушта, 1993. - С. 20-22.

16 Шешунова С. Роман И.С.Шмелева «Няня из Москвы» в свете категории соборности // И.С.Шмелев в контексте славянской культуры: VIII крымские международные Шмелевские чтения: сб. материалов международной науч. конф. Алушта, 1999. - С. 24-28.; Шешунова С. Поэтика сказки в романе И.С.Шмелева «Няня из Москвы» // Русский роман XX века: духовный мир и поэтика жанра. Саратов, 2001. - С. 113-119;

1"7

С. Мартьяновой . Особенный интерес представляет анализ романа через призму поэтики волшебной сказки, выполненный С. Шешуновой. Вопрос о жанровых особенностях повести «Старый Валаам» затронут в работах А.

18 10 20 21 Ставицкого , Л. Усенко и Е. Ивченко , О. Евдокимовой , Н. Глушковой .

В целом, можно констатировать, что, несмотря на значительное число работ, посвященных творчеству Шмелева послереволюционного периода, многие проблемы до конца не ясны. Прежде всего это касается жанровой специфики шмелевских произведений. После революционного разлома у писателя появились установки, в рамках которых прежнее бытописательство в его творчестве начинает соединяться с осмыслением трансцендентных вопросов бытия.

В последнем своем романе «Пути небесные» Шмелев, комментируя сюжет, указывает, что в этой истории «земное сливается с небесным». Эта формулировка как нельзя лучше отражает суть формообразующей идеологии, которая составляет основу шмелевского творчества эмигрантского периода. Изображая земное, писатель стремится обнаружить, в нем отсвет небесного, божественного. Сопряжение «земного» и «небесного» воистину становится творческой сверхзадачей Шмелева. Оригинальные жанровые эксперименты писателя на втором, эмигрантском, этапе его творческой биографии подчинены решению этой сверхзадачи.

В поисках художественных форм, адекватных его мироощущению и целевым установкам, Шмелев обращается к различного рода архаическим жанрово-стилевым моделям. Стремление писателя к синтезу высших начал с

Шешунова С. Образ мира в романе И.С.Шмелева «Няня из Москвы» // Международный университет природы, общества и человека. Дубна, 2002. — 99 с.

17 Мартьянова С. Слово и дух народа. О романе И.С.Шмелева «Няня из Москвы» // Свет невечерний. Владимир, 2003. - № 5. - С. 48-53.

18 Ставицкий А. «Старый Валаам» И.С.Шмелева: преображение жанра//Серебряный век. Кемерово, 1996. -С.94-103.

19 Усенко Л.В., Ивченко Е.Т. Духовные искания И.С.Шмелева: Валаамский монастырь в творчестве писателя // Известия вузов. Сев.-Кавк. регион. Общественные науки. Ростов н/Д, 1997. - №4. - С.73-79.

20 Евдокимова О. Ностальгическая память и «чувствующий стиль» в воспоминаниях И.С.Шмелева «Старый Валаам» // Национальный гений и пути русской культуры: Пушкин, Платонов, Набоков в конце XX века. Омск, 2000. Вып.2. - С.21-24.

21 Глушкова Н. Паломнические «хожения» Б.К.Зайцева: Особенности жанра: Автореф. дис.канд. филол. наук. М.,1999. - 16 с. земной* реальностью обусловило актуализацию в его творчестве древнерусской литературной традиции, и прежде всего таких жанров, как житие и хождение. Надо сказать, что обе эти жанровые формы обнаруживают в какой-то мере общую природу, основу которой составляет концепт святости. Жития и хождения аккумулируют в себе специфический опыт сопряжения земного и небесного, когда в узнаваемой эмпирической реальности начинают проступать черты сакрального, божественного. Праведник, герой агиографического текста, это не просто высокоморальный, добродетельный земной человек, но существо, отмеченное печатью Божьей благодати, и вследствие этого и становящееся источником чудес -посмертных, а иногда и прижизненных. Отчасти аналогичным образом дело обстоит и с ситуацией паломничества.

Как известно, жития — это «биографии святых (будь то лица духовные

00 или светские - безразлично)»". «Такая биография часто * писалась ближайшими друзьями святого вскоре после его смерти, по свежим следам воспоминаний о нем, по обычаю не ранее его канонизации, т.е. не ранее того момента, когда герой такой биографии официально причислялся к лику святых, ибо только святой, т.е. человек, официально причисленный церковью к лику святых, мог (и должен был) стать предметом агиографического прославления».23

Порой исследователи, изучающие проблемы бытования житийной традиции в литературных произведениях нового времени, пишут о некой универсальной «агиографической модели»24, однако при более тщательном рассмотрении обнаруживается, что фактически существует несколько существенно отличных друг от друга типов житийных биографий, из которых нас интересуют прежде всего два. Наряду с жизнеописанием

22 Еремин И. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1987.-С. 15.

23 Там же.

24 См., например: Бобровская И. Трансформация агиографической традиции в творчестве писателей XIX в. (Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова) // Текст: структура и функционирование. Вып. 5. Барнаул, 2001. С. 115. праведника от рождения», которое включает в себя такие обязательные элементы, как происхождение от благочестивых родителей, многочисленные добродетельные деяния, мирное успение и посмертные, чудеса, существует ряд житийных текстов о «грешных святых», «для которых душевная метаморфоза главного героя играет важную, подчас сюжетообразующую роль»25: их герои - «раскаявшиеся грешники либо временно впавшие в соблазн, но затем победившие его праведники»26.

Что касается жизнеописаний «праведников от рождения», то образы главных героев таких текстов отличались этикетной неподвижностью: «Биография предполагает рассказ о жизни реального человека; такая биография обычно полна драматического движения. В житиях всего этого нет и быть не может: нет движения, роста, становления характера. «Святой» неподвижен (равно как и агиографический «злодей»). Он «святой» уже с момента рождения, он избранник божий»." Совсем иначе дело обстояло с героями «кризисных житий»" , в которых, по определению М. Бахтина, именно «момент метаморфозы выступает на первый план (греховная жизнь — кризис - искупление - святость)».29 Анализ показывает, что именно «кризисные жития» чаще всего оказывались в фокусе писательского внимания Шмелева, именно на них автор «Путей небесных» ориентировал жизнеописания своих персонажей.

Хождениями в древнерусской литературе назывались произведения, в которых описывались путешествия-паломничества в Палестину, Византию, страны Востока. Главной целью было поклонение христианским святыням в Вифлееме, Иерусалиме, Константинополе и в других восточнохристианских центрах. Хождения совершались как официальными представителями русской церкви, так и по собственной инициативе или обету паломников (их

25 Климова М. От протопопа Аввакума до Федора Абрамова: жития «грешных святых» в русской литературе. М.: «ИНДРИК», 2010. - С. 12.

26 Там же. С. 11.

27 Еремин И. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. - С. 17.

Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975.-С. 266.

29 Там же. С. 280. называли «калинами перехожими»). Они жаждали увидеть место рождения Иисуса Христа, описанные в Евангелиях холмы, сады, здания, колодцы и т. д., пройти «крестный путь» Христа до Голгофы, посетить храм Гроба Господня. Подобные хождения совершались на протяжении всего средневековья; некоторые из путников сочетали благочестивые цели с торговыми и дипломатическими интересами.

Паломничество — «это путешествие с благочестивой целью, это путь к святыне».30 Специфика мироощущения паломника такова, что индивид обретал способность видеть, наряду с эмпирической реальностью окружающего пространства, также и мнимую «реальность» райского

31 локуса. «Он несет в себе самом, в своем сознании особую атмосферу благочестивых чувств, мыслей, настроений и представлений, и окружающий мир, внешняя обстановка Святой земли действуют на этот внутренний мир паломника как мощный резонатор, повышая интенсивность всех его переживаний, мыслей и чувств, - писал, характеризуя паломнический менталитет, Н. Трубецкой. - Оба мира, внешний и внутренний, сливаются воедино, и паломник неспособен различать, где кончается один и начинается другой: в окружающем он видит и замечает только то, что гармонирует с его внутренним миром, впитывает все это в себя, и в то же время вкладывает свои собственные религиозные переживания во все виденное и слышанное».32

Итак, можно утверждать, что жанровое родство житийных и хожденческих текстов в значительной мере обусловлено наличием у них единой психоидеологической основы — идеи двоемирия. Именно это «двоемирие», по-видимому, и привлекло внимание Шмелева, вознамерившегося синтезировать в своем творчестве «земное» и «небесное».

30 Рождественская М. Реальное и мнимое (о «райско-палестинском тексте» в древнерусской литературе) // Мнимые реальности в античных и средневековых текстах. М., 2003. - С. 226.

31 Там же. С. 223-224.

32 Трубецкой Н. «Хождение за три моря» Афанасия Никитина как литературный памятник // Семиотика. М., 1983.-С. 451 -452.

Следует особо подчеркнуть, что, активно используя жанровые модели средневековой русской словесности, автор «Неупиваемой Чаши», в отличие от таких своих современников, как Б. Зайцев или А. Ремизов, намеренно избегал прямой стилизации. Он смело экспериментировал с древнерусскими литературными парадигмами, оригинальным образом соединяя их с моделями, восходящими к совершенно иным традициям.

Изучение жанровой специфики прозы И. Шмелева послереволюционного периода требует фокусировки внимания прежде всего на смысловой стороне жанров, на так называемой жанровой сущности. В этом плане особую ценность представляют труды М. Бахтина, который не уставал подчеркивать, что жанровая форма всегда неразрывно связана с воспроизводимым материалом, а также с особенностями писательского миросозерцания: «В жанрах <.> на протяжении веков их жизни накопляются формы видения и осмысления определенных сторон мира».33 Жанр, по Бахтину, является аксиологически значимой конструкцией, сложной системой эстетического освоения действительности: «Художник должен научиться видеть действительность глазами жанра».34

Как известно, в своей жанровой теории М. Бахтин особую роль отвел такой специфической и до сих пор вызывающей споры теоретиков литературы категории, как хронотоп: «Хронотоп в литературе имеет существенное жанровое значение. Можно прямо сказать, что жанр и жанровые разновидности определяются именно хронотопом, причем в литературе ведущим началом в хронотопе является время. Хронотоп как формально-содержательная категория определяет (в значительной мере) и образ человека в литературе; этот образ всегда существенно хронотопичен».35 Бахтин рассматривал «только большие, типологически устойчивые хронотопы, определяющие важнейшие жанровые разновидности

33 Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. - С. 332.

34 Медведев П. Формальный метод в литературоведении. (Бахтин под маской. Маска вторая.). М., 1993. -С. 150.

35 Бахтин М. Вопросы литературы я эстетики. - С. 235. романа» 36, отмечая, что «хронотоп в произведении всегда включает в себя ценностный момент»37.

Что касается романной формы, то, по Бахтину, следует различать, две основные ее разновидности: более древний «роман испытания» и возникший позже «роман становления (воспитания)». «Идея испытания лишена подхода к становлению человека; в некоторых своих формах она знает кризис, перерождение, но не знает развития, становления, постепенного формирования человека. Она исходит из готового человека и подвергает его испытанию с точки зрения также готового уже идеала».38 «Большинство авантюр греческого романа организованы именно как испытания героя и героини, преимущественно как испытания их целомудрия и верности друг другу. Но, кроме того, испытывается их благородство, мужество, сила, неустрашимость. <.> К концу романа восстанавливается исходное нарушенное случаем равновесие».39 Впоследствии жанрово-организующую роль в романе все чаще начинает играть идея становления и воспитания, позволяя по-новому организовать материал вокруг героя и раскрывать в этом материале совершенно новые стороны: «Идея становления и воспитания и идея испытания вовсе не исключают друг друга в пределах нового романа, напротив, они могут вступить в глубокое и органическое соединение».40

М. Бахтин в рамках своей концепции романа как синтетического художественного образования, допускающего включение в свой состав различных жанровых моделей, разработал учение о «вводных жанрах»41: «Принципиально любой жанр может быть включен в конструкцию романа. И фактически очень трудно найти такой жанр, который не был бы когда-либо и кем-либо включен в роман. Введенные в роман жанры обычно сохраняют в нем свою конструктивную упругость и самостоятельность и свое языковое и

36 Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. - С. 392.

37 Там же. С. 391.

38 Там же. С. 204.

39 Там же. С. 257.

40 Там же. С. 204.

41 Там же. С. 134. стилистическое своеобразие». " Каждый из «вводных жанров» «обладает своими словесно-смысловыми формами овладения различными сторонами действительности»43. Чаще всего «вводные жанры» являются интенциональными, т.е. «в той или иной степени преломляют авторские интенции»44.

Для понимания учения Бахтина о функционировании в составе романной конструкции различного рода жанровых форм необходимо прежде всего учитывать специфику бахтинской трактовки жанровой сущности романа. Для романа, как подчеркивал Бахтин, «характерно вечное переосмысление - переоценка».45 В системе координат романного жанра реальность «становится миром, где первого слова (идеального начала) нет, а последнее еще не сказано».46 «Тем самым роман рассматривается как выражение миросозерцания скептического и релятивистского, которое мыслится как кризисное и в то же время имеющее перспективу», - указывал В. Хализев, характеризуя бахтинскую трактовку жанрового содержания

47 романа. Соответственно, включение в смысловую структуру романа, мировоззренчески ориентированного в большей степени на выражение скепсиса и релятивизма, архаических жанровых моделей, обладающих ярко выраженной этологической, проповеднической природой, ведет к существенным трансформациям и подвижкам.

Современные теоретики, развивая учение Бахтина о вводных жанрах, сосредоточили основное внимание на проблемах совмещения нескольких жанров в рамках одного художественного текста, показывая;, что подобного рода сосуществование ведет к существенным подвижкам и трансформациям: различные жизненные позиции, видения мира, представленные разными вводными жанрами, могут вступать в чрезвычайно сложные конфликтно

42 Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. - С. 134.

43 Там же.

44 Там же. С. 135.

45 Там же. С. 453.

46 Там же. С. 472-473.

47 Хализев В. Теория литературы. М.: Высшая школа, 1999. - С. 327. диалогические отношения друг с другом.48 В результате возникает качественно новое эстетическое целое, «очень далекое, конечно, от механического объединения различных <.> жанров»49.

Что касается шмелевской прозы эмигрантского периода, то можно констатировать, что идея испытания сосуществует и взаимодействует в ней с идеей становления и воспитания. Точнее говоря, в тех произведениях писателя, которые в большей степени ориентированы на житийный канон («Неупиваемая Чаша», «Няня из Москвы», «Пути небесные»), организующую роль играет идея испытания, а в тех, которые характеризуются «хожденческой» окрашенностью («Богомолье», «Старый Валаам»), доминирует идея становления и воспитания.

Разумеется, для Шмелева транспонирование в современную «светскую» социально-психологическую прозу как «житийного», так и «паломнического» хронотопа было связано с перенесением норм одного жанра в пределы другого (а значит, с неизбежной перекодировкой знаковых систем используемых жанровых моделей), а это ставило писателя перед необходимостью решения целого ряда сложных «технологических» задач. Шмелев использовал различные способы введения топосов житийного и хожденческого повествований в свои художественные тексты. Творчество Шмелева отличает смелое экспериментирование в сфере смешения (смещения) различных, в том числе и разностадиальных, жанров. Об авторе «Путей небесных» можно сказать, что он мыслил отношением жанров. Поэтику же Шмелева допустимо, с некоторыми оговорками, охарактеризовать как оксюморонное смешение самых различных, порой кажущихся несовместимыми, вводных (вторичных) жанров. Так, помимо уже упомянутых агиографической и паломнической жанровых моделей, в дискурсе писателя без особого труда обнаруживаются такие хронотопы, как

48

См. об этом: Теория литературы: учеб. пособие для студентов филол. фак. высш. учеб. заведений: в 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко. Т. 2: Бройтман С. Историческая поэтика. М.: Академия, 2008. - С. 317 - 318.

40

Там же. С. 255. авантюрный» (связанный с античным авантюрным романом испытания и социально-авантюрным трущобным романом), «идиллический», «сказочный».

Впрочем, нельзя утверждать, что в плане использования архаических хронотопов («житийного», «паломнического», «авантюрного», «идиллического», «сказочного») Шмелев шел непроторенными путями. Автор «Неупиваемой Чаши» опирался на опыт, накопленный русской философско-психологической прозой XIX в. Так, например, не вызывает сомнениято обстоятельство, что шмелевские эксперименты, связанные с житийно-паломнической парадигматикой, отмечены печатью прямого влияния творчества Н.С. Лескова, прежде всего таких произведений, как «Очарованный странник» и «Тупейный художник». Самым же непосредственным ориентиром и образцом в плане совмещения разностадиальных жанров для Шмелева, как представляется, послужило творчество Достоевского. Как подчеркивал Бахтин, «Достоевский был непосредственно связан с житийной литературой и с христианской легендой на православной почве, с их специфической идеей испытания. Этим и определяется органическое соединение в его романах авантюры, исповеди, проблемности, жития, кризисов и перерождения <.>».50 Таким образом, можно уверенно утверждать, что древние жанровые образования в творчестве Шмелева зачастую ^ преломлялись через призму классической русской литературы.

Констатируя, что шмелевские произведения эмигрантского периода совмещают топику и аксиологию архаических жанровых форм с принципами реалистической философско-психологической русской прозы второй половины XIX века, нельзя забывать о влиянии, которое оказали на автора «Путей небесных» философские доктрины В. Соловьева и художественное творчество его последователей, русских символистов младшего поколения, в особенности А. Блока и А. Белого. Причина обращенности позднего

50 Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. - С. 203.

Шмелева к соловьевско-младосимволистскому дискурсу лежит на поверхности, она всецело обусловлена идеей двоемирия, составляющей психоидеологическую основу этого дискурса. Как указывала А. Пайман, младосимволисты пытались «осуществить синтез материального мира с идеальным (или,используя широко известные образы Соловьева, которые часто приводил Блок, превратить грязь в росы, тьму в свет)»51. Шмелев в полной мере разделял убежденность в том, что внешние видимые реалии являются лишь «отблесками» и «тенями» от «незримого очами», а образ предметного мира есть только окно в трансцендентную бесконечность.

Разумеется, младосимволистский дискурс, на топику которого самым непосредственным образом сориентированы поздние произведения Шмелева, не является жанровым образованием, а потому, с формальной точки зрения, должен оставаться за рамками данного диссертационного исследования, посвященного жанровой специфике шмелевской прозы52. Однако в ряде произведений Шмелева ассоциативные параллели, отсылающие к философско-мотивному комплексу младосимволистов как целостной структуре, играют важнейшую жанрообразующую роль, а потому не могут быть проигнорированы. Необходимо учитывать, что символистский дискурс уникален, во многих отношениях не имеет аналогов в истории отечественной культуры, его специфика до сих пор не до конца осмыслена: «Тексты, созданные символистами, составляют некий обширный единый текст, каждый элемент которого благодаря сложной системе цитаций и автоцитаций, посвящений, отсылок, поэтических портретов соотносится не только с другими произведениями данного автора, но и с творениями его собратьев. Символистское стихотворение обретает смысл лишь в контексте

51 Пайман А. История русского символизма. М.: Республика, 2002. - С. 221.

52 Некоторые исследователи ставят во главу угла такое жанровое образование, как «символистский роман», подчеркивая, что он явился своего рода квинтэссенцией русского символизма: «Соловьевскую концепцию синтеза пытались реализовать в своей творческой практике все символисты, и в таком жанре, как роман, идея синтеза <.> находила свое наиболее полное выражение» (Ильев С. Русский символистский роман: аспекты поэтики. Киев.: Лыбидь, 1991. - С. 162.). Не вступая в полемику с данной точкой зрения, подчеркнем,что для шмелевского творчества, рассматриваемого в нашей диссертации, характерна обращенность именнок символистскому дискурсу в целом, а не только к такому его элементу, как символистский роман. цикла стихотворений, который, в свою очередь, может быть понят лишь в контексте творчества и даже воплощенной в этом творчестве биографии автора».53

Наше диссертационное сочинение посвящено жанровой специфике прозы Шмелева, созданной в эмигрантский период его творческой биографии. На сегодняшний день отсутствуют монографические научные труды, посвященные анализу природы оригинального жанрового универсализма, присущего поздней шмелевской прозе, а между тем необходимость в таком исследовании, способствующем более адекватному и глубокому осмыслению шмелевского творчества в целом, давно назрела. Именно этим обусловлена актуальность настоящего диссертационного сочинения, материалом которого служат произведения, в наибольшей степени отмеченные воздействием специфической целевой установки писателя, связанной с сопряжением «земного» и «небесного»:' повести «Неупиваемая Чаша», «Богомолье», очерк «Старый Валаам», романы «Няня из Москвы» и «Пути небесные». Разумеется, мы были лишены возможности проанализировать весь корпус текстов писателя, созданных в период эмиграции, хотя многие из них являются объектами более или менее подробного рассмотрения.

Цель нашего исследования - анализ сложной системы механизмов совмещения и трансформации различных литературных жанров (как принадлежащих к древнерусской литературной традиции, так и не имеющих с ней прямой связи) в художественных произведениях Шмелева послереволюционного периода.

53 Нива Ж. Русский символизм // История русской литературы: XX век: Серебряный век. М.: Изд. группа «Прогресс» - «Литера», 1995. - С. 101. (Выделено Ж. Нива - Е. У.)

Из этой общей целевой установки вытекают следующие задачи:

1. Выявить способы, которые Шмелев использовал для введения топосов житийного и хожденческого повествований в структуру своих художественных текстов эмигрантского периода.

2. Исследовать, каким образом «житийный» и «паломнический» хронотопы совмещаются у Шмелева с парадигматикой реалистического психологизма и с младосимволистским принципом «двоемирия».

3. Выяснить, как религиозно-символическая и мифологическая аксиология архаических жанровых моделей (житие, хождение, волшебная сказка) коррелирует в текстах Шмелева с житейской достоверностью реалистической эстетики.

4. Изучить принципы и механизмы транспонирования Шмелевым «паломнического» хронотопа и концепта святости в тексты исповедально-автобиографического плана («Богомолье», «Старый Валаам»).

5. Проанализировать ситуации, когда Шмелев вводит в конструкции своих произведений жанровые модели античного авантюрного романа испытания и социально-авантюрного трущобного романа, выявить выполняемые этими моделями функции и проследить за их трансформациями.

Основные положения, выносимые на защиту, можно сформулировать следующим образом:

- Произведениям Шмелева, созданным с конца 1910-х гг., присущ жанровый универсализм: писатель включал в конструкции своих произведений самые разные жанровые модели.

- Сложное жанровое экспериментирование Шмелева в годы эмиграции было подчинено оригинальной целевой установке, связанной с попыткой совместить в рамках художественного текста «земное» и «небесное».

В произведениях Шмелева эмигрантского периода важнейшую роль играют такие во многом сходные жанры древнерусской литературы, как житие и хождение; их внутренне родство обусловлено главным образом концептом святости и принципом двоемирия.

- Помимо житийной и хожденческой жанровых моделей, Шмелев широко использовал такие типологически устойчивые, определяющие важнейшие жанровые разновидности хронотопы, как «сказочный», «идиллический», «авантюрный».

В ряде эмигрантских произведений Шмелева важную жанрообразующую роль играют ассоциативные параллели, отсылающие к философским доктринам В. Соловьева и к художественному творчеству русских символистов младшего поколения.

Целостное и системное исследование жанровой специфики творчества Шмелева предпринимается впервые, чем и определяется его научная новизна.

Структура диссертации: работа включает введение и заключение и четыре главы. В первой главе, посвященной повести «Неупиваемая Чаша», сделана попытка выявить принципы функционирования в идейно-художественной структуре анализируемого текста топосов «кризисного житиия» и рассмотреть, каким образом агиографическая аксиология инкорпорирована с психоидеологией В. Соловьева и младосимволистов. Во второй главе содержится анализ повестей Шмелева «Богомолье» и «Старый Валаам», основу которых составляет «паломнический» хронотоп, связанный с древнерусским жанром «хождений». В третьей главе диссертации речь идет о романе «Няня из Москвы», где житийный, паломнический и идиллический хронотопы оригинальным образом совмещены с архетипом волшебной сказки. Заключительная четвертая глава посвящена первой части романа «Пути небесные», в конструкции которого житийная модель сосуществует и взаимодействует с принципами «символического реализма» русской прозы

Заключение научной работыдиссертация на тему "Жанровая специфика прозы И.С. Шмелева"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Для реализации главной своей творческой целевой установки, связанной с сопряжением «земного» и «небесного», И.С. Шмелев в годы эмиграции обратился в. первую очередь к таким жанровым структурам, как древнерусские жития и хождения, «символический реализм» 1830-1840-х гг., соловьевско-младосимволистский дискурс. Вспомнив мысль Бахтина о том, что жанры аккумулируют в себе «формы видения и осмысления определенных сторон мира» и что художник должен видеть действительность «глазами жанра», зададимся вопросом: чем был обусловлен шмелевский выбор столь разностадиальных (от предельно архаических до самых современных) и внешне несхожих образований? Какие именно элементы в обширной и сложной сущностно-смысловой структуре каждой из этих жанровых моделей оказались особенно значимыми для решения художественно-философских задач, которые ставил перед собой автор «Богомолья»? Для выполнения каких функций Шмелев столь настойчиво и последовательно вводил в свой дискурс «сказочный», «идиллический», «авантюрный» хронотопы?

Проведенное исследование дает возможность выявить наиболее общие и глубинные семантические величины, лежащие в основе шмелевских текстов эмигрантского периода, и обозначить контуры «личной философии» (или индивидуальной мифологии) писателя. По сути дела, все рассмотренные нами произведения можно свести к единой поэтической формуле, инвариантному образу земной жизни, которая наполняется мистическим светом небесной благодати. Шмелев, подобно Достоевскому, пережил в молодости увлечение социалистическими учениями и, приняв потом всей душой христианство, сохранил веру в возможность гармонизации здешнего, земного мира — но не с помощью усовершенствования структуры социума и идеально справедливого распределения материальных благ, а на основе геологического переворота» (Достоевский), т. е. радикального мистического преображения человеческой природы.

Все основные персонажи рассмотренных в диссертации произведений тяготеют к житийно-паломническому аскетизму, который проявляется в рамках инвариантной для шмелевских произведений ситуации испытания. Добровольная аскеза присуща Илье Шаронову («Неупиваемая Чаша»), богомольцам во главе с Горкиным («Богомолье»), монахам Валаама («Старый Валаам»), «святой» Дарье Степановне Синицыной и ее воспитаннице, своевольной сказочной «королевне» Кате («Няня из Москвы»), к ней же приходят разными путями Вейденгаммер, Даринька и Вагаев («Пути небесные»). Однако бросается в глаза радостно-просветленный характер этого аскетизма: борясь против плотских инстинктов, герои Шмелева отнюдь не отворачиваются от материально-телесного мира, не отвергают его; они преодолевают низменные животные начала для обретения здесь, на земле радостной небесной благодати.

Жития, хождения, «символический реализм» 1830-1840-х гг., соловьевско-младосимволистский дискурс в сущностно-аксиологическом плане были для Шмелева объединены ключевой ситуацией мистического-контакта земного человека (и эмпирической реальности) с высшими силами. «Сказочный» и «идиллический» хронотопы в шмелевских текстах, как правило, обнаруживают связь с мифологемой земного рая. Функции «авантюрного» хронотопа в художественном мире Шмелева сопряжены с неожиданным, незапланированным нарушением устоявшегося порядка вещей, когда в жизнь героев вторгаются внешние силы, испытывая их на прочность и заставляя задуматься о судьбе.

Основные особенности творческой манеры позднего Шмелева обусловлены принципом двоемирия, которому писатель неукоснительно следовал в эмигрантские годы. В своих произведениях он достоверно, используя канонически-традиционный реалистический инструментарий, изображал действительность, сквозь узнаваемые реалии которой вдруг

150 начинали проступать черты сакрального, «горнего» мира. При этом Шмелев с удивительным искусством и мастерством синтезировал разноплановую топику и аксиологию жанровых моделей, которые вводил в свои художественные тексты.

Сегодня можно уверенно утверждать, что открытия, осуществленные И.С. Шмелевым в сфере совмещения и трансформации литературных жанров, доказали свою плодотворность и продуктивность.

Список научной литературыУхина, Елена Александровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Шмелев И.С. На скалах Валаама. М., 1897. - 298с.

2. Шмелев И.С. Собрание сочинений: в 8 т. Т. 1-5. М.: Русская книга, 2001.

3. Акафист Пресвятой Богородице перед Ея иконой, именуемой «Неупиваемая Чаша». Серпухов: Изд-во Серпуховского Высоцкого мужского монастыря. 1999. - С.4-7, 25-26.

4. БлокА. А. Собр. соч.: в 8 т. М.; JL: Художественная литература, 1960.

5. Блок А. А. Письма к жене // Литературное наследство. Т. 89. М.: Наука, 1978.-414 с.

6. Брюсов В. Я. Собр. соч.: в 7 т. М.: Художественная литература, 19731975.

7. Белый А. Симфонии. Л.: Художественная литература, 1990. - 528 с.

8. Белый А. Сочинения: в 2 т. М.: Художественная литература, 1990. .

9. Ильин И.А. Собрание сочинений: Переписка двух Иванов (1935-1946)/ Сост. и коммент. Ю.Т. Лисицы. М., 2000. — 553 с.

10. Никитин. А. Хождение за три моря. М.: Политиздат, 1950. - С. 25-72.

11. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: в 10 т. Т. 6. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950.

12. Сологуб Ф.К. Собр. соч.: в 12 т. СПб., 1909-1913.

13. Соловьев В. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М.: Книга, 1990.-574 с.

14. Соловьев В. Собр. соч.: в 10 т. СПб., 1911.

15. Тертышников. Г. Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1996. 71 с.

16. Хождение Богородицы по мукам / подг. текста, пер. и коммент. М.В.Рождественской // ПЛДР: XII век. М. 1980. - С. 352-395.

17. Научная и критическая литература

18. Абишева У.К. Житийные традиции и мотивы в повести И.С. Шмелева «Неупиваемая Чаша» // Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Новосибирск, 2004. - Вып. 6. - С. 192-208.

19. Аверинцев С. С. Аналитическая психология К.-Г. Юнга и закономерности творческой фантазии // Вопросы литературы. 1970. - №3. - С. 113-142.

20. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. M.: Coda, 1997. - 343 с.

21. Адамович Г. Одиночество и свобода: очерки. М.: Азбука-классика, 2006. -261 с.

22. Александр Блок: Pro et contra. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. - 642 с. •

23. Ареопагит. Д. О божественных именах. О мистическом богословии. -СПб: Глаголъ, 1995. 369 с.

24. Ареопагит. Д. О небесной иерархии. СПб: Сатисъ, 1997 - 183 с.

25. Аросеев А.Я. И. Шмелев. Неупиваемая чаша. // Красная новь. М., 1922. -№5. - С.286.

26. Асколъдов С. Творчество Андрея Белого // Литературная мысль: альманах l.-Пг., 1922.-С. 73 -84.

27. Баевский В. История русской поэзии. 1730-1980: компендиум. М.: Новая школа, 1996.-320 с.

28. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Художественная литература, 1972. - 470 с.

29. Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. -М.: Художественная литература, 1975. — 423 с.

30. Бахтин М. Автор и герой: к философским основам гуманитарных наук. -СПб.: Азбука, 2000. 336 с.

31. Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. - 528 с.

32. Бобровская И. Трансформация агиографической традиции в творчестве писателей XIX в. (JI.H. Толстого, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова) // Текст: структура и функционирование. Барнаул, 2001. - Вып. 5.- С. 114 - 119.

33. Борисова Л., Дзыга Я. Продолжение «золотого века»: «Пути небесные» И.С. Шмелева и традиции русского романа. Симферополь, 2000. — 141 с.

34. Болдырев Е.М. «Утраченный рай» Ивана Шмелева в автобиографической повести «Лето Господне»// Ярославский педагогический вестник. — Ярославль, 1999. № 1-2. - С.243-252.

35. Бронская Л.И. Художественная интерпретация национального характера в автобиографической прозе И.С.Шмелева // Рациональное и эмоциональное в литературе и в фольклоре. Волгоград, 2001. - С. 121-129.

36. Бычков В.В. Эстетическое значение цвета в восточно-христианском искусстве // Вопросы истории и теории эстетики. М.: Изд-во МГУ, 1975. -С. 127-129.

37. Валаамский монастырь и его святыни в период расцвета и благосостояния обители. Л., 1990. - 175 с.

38. Габричевский А.Г. Портрет как проблема изображения // Искусство портрета: сб. статей. М., 1928. - С.54-75.

39. Герчикова H.A. Роман И.С. Шмелева «Пути Небесные»: жанровое своеобразие: автореф. дис. канд. филол. наук. СПб, 2004. — 25 с.

40. Гершензон М. Мудрость Пушкина // Пушкин в русской философской критике: конец XIX первая половина XX в. - М.: Книга, 1990. - С. 206 - 235.

41. Гинзбург Л. О психологической прозе. М.: INTRADA, 1999. - 411 с.154

42. Глушкова Н.Б. Паломнические «хожения» Б.К.Зайцева: особенности жанра: автореф. дис. канд. филол. наук. М.,1999. - 16 с.

43. Грек А. Г. Святая дорога к святому месту: организация пространства в художественной структуре «Богомолья» И. С. Шмелева // Русская литература и российское зарубежье: параллели и пересечения. Алушта, 1996. - С.' 27-29.

44. Долгополое Л. Андрей Белый и его роман «Петербург». JL: Советский писатель, 1988.-416 с.

45. Дунаев М.М. Православие и русская литература: в 6 ч. 4.5. М., 1998.

46. Евдокимова О.В. Ностальгическая память и «чувствующий стиль» в воспоминаниях И.С. Шмелева «Старый Валаам» // Национальный гений и пути русской культуры: Пушкин, Платонов, Набоков в конце XX века. -Омск, 2000. Вып.2. - С.21-24.

47. Еремин И. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1987.-344 с.

48. Есаулов И.А. Поэтика литературы русского зарубежья: Шмелев и Набоков: два типа завершения традиции // Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1995. - С.238-266.

49. Жизнь во славу Божию: Труды и подвиги старца Гефсиманского скита Варнавы (1831-1906). Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1991.- 64 с.

50. Жинкин Н.И. Портретные формы // Искусство портрета: сб. статей. М., 1928.-С.7-53.

51. Жирмунский В. Поэтика русской поэзии. СПб.: Азбука классика, 2001. -496 с.

52. Жолковский А. Блуждающие сны и другие работы. М.: Восточная литература, 1994. - 428 с.

53. Журавлева А.Н. Православно-христианские традиции' в произведениях И.Шмелева «Лето Господне» и «Богомолье» // Актуальные проблемы современного литературоведения. М., 1997. - С. 39-42.

54. Иезуитова JT.A. Семантика «чаши» в русской прозе начала XX века: Борис Зайцев. Иван Бунин. Леонид Андреев. Иван Шмелев // Библия и возрождение духовной культуры русского и других славянских народов. -СПб., 1995. С.56-63.

55. Илъев С. Русский символистский роман: аспекты поэтики. Киев: Лыбидь, 1991. -302 с.

56. Ильин И.А. О тьме и просветлении: книга художественной критики: Бунин — Ремизов — Шмелев // Ильин И.А. Собрание сочинений: в 10,т. Т. 6. Кн. 1 -М, 1996.-С.183-407.

57. История русской литературы конца XIX начала XX века: библиограф, указатель / под ред. К.Д.Муратовой. - М.;Л.: Изд-во АН, 1963. - С.43 8-440.

58. История русской литературы: XX век: Серебряный век / под ред. Жоржа Нива, Ильи Сермана, Витторио Страды и Ефима Эткинда. М.: Изд.,группа «Прогресс» - «Литера», 1995. - 704 с.

59. Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания.- М.: Наследие, 1994. - 512 с.

60. Климова М. От протопопа Аввакума до Федора Абрамова: жития «грешных святых» в русской литературе. М.: ИНДРИК, 2010. - 113 с.

61. Комков О.А. Образ иконописца в русской художественной традиции (Лесков, Шмелев) // Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. - М., 2001 - № 1. - С. 118-134.

62. Компанеец В.В. Эмоция радости в дилогии И.Шмелева «Богомолье» и «Лето Господне» // Рациональное и эмоциональное в литературе и в фольклоре. Волгоград, 2001. - С.118-121.

63. Кондаков Н.П. Иконография Богоматери. Связи греческой и русской иконописи с итальянской живописью раннего Возрождения: избранные статьи по истории церковного искусства. М.: Паломник. 1999. -216 с.

64. Краткая литературная энциклопедия: в 8 т. Т. 8. М.: Советская энциклопедия, 1975. - С. 750.

65. Кутырина Ю. «Пути небесные»: заметки к третьему ненапечатанному тому // Шмелев И. Собр. соч.: в 5 т. Т. 5. С. 439-442.

66. JIaepoe А. У истоков творчества Андрея Белого («Симфонии») // Белый А. Симфонии. JL: Художественная литература, 1990. - С. 5 - 34.

67. Лавров В'. Остров светлый, остров чудный // Москва. М., 1990. - №9. -С.77-78.

68. Литературная энциклопедия русского зарубежья 1918-1940: писатели русского зарубежья. М.: РОССПЭН, 1997. - С.454-458.

69. Литературный энциклопедический словарь терминов и понятий / под ред. А.Н. Николюкина. М.: НПК «Интелвак», 2001. - С. 1068-1069.

70. Лихачев Д. Поэтика древнерусской литературы. М.: Наука, 1979. — 359 с.

71. Лотман Ю. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Лотман Ю. О русской литературе: статьи и исследования (1958 1993). - СПб.: Искусство - СПб, 1997. - С. 112-124.

72. Любомудров A.M. Духовный реализм в литературе русского зарубежья (Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев). Автореф. дис. д-ра филол. наук. СПб, 2001. — 25с.

73. Любомудров A.M. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев. СПб: Дмитрий Буланин, 2003. - 280 с.

74. Любомудров A.M. Православное монашество в творчестве и судьбе

75. И.С.Шмелева // Христианство и русская литература. СПб, 1994. - С.364-394.157

76. Макаров Д.В. Жизнь и смерть в восприятии автобиографического героя («Богомолье» и «Лето Господне») И.Шмелева // Вопросы филологии. -Ульяновск, 1998. -С.23-30.

77. Маркович В. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30 — 50-е годы). Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1982. - 216 с.

78. Мартьянова СЛ. Творчество подлинное и мнимое в романе И.С.Шмелева «Няня из Москвы» // Художественный текст и культура: материалы международной науч. конф. 2-4 октября 2003 г. Владимир, 2004. - С. 40-44.

79. Мартьянова С.А. Слово и дух народа. О романе И.С. Шмелева «Няня из Москвы» // Свет невечерний. Владимир, 2003. - № 5. - С. 48-53.

80. Махновег{ Т.А. Концепция мира^ и человека в рассказах И.С. Шмелева о пореволюционной России // Концепция мира и человека в русской и зарубежной литературе. Йошкар-Ола, 1999. - С.94-125.

81. Медведев П. Формальный метод в литературоведении (Бахтин под маской. Маска вторая.) М.: Лабиринт, 1993. -241 с.

82. Мельник В.И. Радость: христианское понятие и художественный мотив: «Неупиваемая Чаша» И.С. Шмелева // Литература и культура в контексте христианства. Ульяновск, 2002. - С. 82-84.

83. Мень А. Владимир Сергеевич Соловьев // Мировая духовная культура, Христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995. - 322 с.

84. Минералова И.Г. «Неупиваемая Чаша» И.С. Шмелева: стиль и внутренняя форма // Литература в школе. М., 2003. - №2. - С. 2-8.

85. Михайлов О.Н. Об Иване Шмелеве (1873-1950) // Шмелев И.С. Избранные сочинения: в 2 т. Т 1. М., 1999. - С.5-26.

86. Михайлов О.Н. Поэма о старой Москве. Иван Шмелев и его «Лето Господне» // Шмелев И. Лето Господне. М., 1988. - С. 3-16.

87. Мочулъский К. Владимир Соловьев. Жизнь и учение. Париж: УМСА-РгеББ, 1936.-342 с.

88. Мелетинский Е.А. Мифологизм в литературе XX века // Поэтика мифа. -М., 1970. С. 277-373.

89. Мелетинский Е., Неклюдов С., Новик Е., СегалД. Проблемы структурного описания волшебной сказки // Труды по знаковым системам. М., 1969. Вып. 4.-С. 86- 135.

90. Минц З.Г. О мифопоэтике в романах русских символистов // Второй Блоковский сборник. Тарту, 1983. - С. 76-120.

91. Никанорова Е. Буря на море, или Буран в степи // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Вып. 6: интерпретация художественного произведения: Сюжет и мотив. Новосибирск: Новосиб. гос. ун-т, 2004. - С. 3 - 24.

92. Осъминина Е.А. В поисках утраченной России // Шмелев И.С. Собрание сочинений: в 8т. Т.4: Богомолье: Романы. Рассказы. М.: Русская книга, 2001. -С.3-11.

93. Осъминина Е.А. Замоскворецкий златоуст // Шмелев И.С. История любовная. Няня из Москвы. М., 1995. - С. 407-412.

94. Осъминина Е.А. Иван Шмелев известный и скрытый // Москва. -М.,1991. - №4. - С.204-207.

95. Осъминина Е.А. Крушение кумиров // Шмелев И.С. Собрание сочинений: в 8 т. Т.2: Въезд в Париж: Рассказы. Воспоминания. Публицистика. М.: Русская книга, 2001. - С.3-12.

96. Осъминина Е.А. Нянина сказка // Москва. М., 1993 - №8. - С. 12-13.

97. Осъминина Е.А. Русская сказка Ивана Шмелева // Шмелев И.С. Собрание сочинений: в 8 т. Т.З: Рождество в Москве: Роман. Рассказы. М.: Русская книга, 2001.-С.З-10.

98. Пайман А. История русского символизма. М.: Республика, 1998. - 415с.

99. Пак Н.И. Пути обретения России в произведениях Б.К. Зайцева и И.С.Шмелева // Литература в школе. М., 2000. - №2. - С.34-39.

100. Панченко А. О русской истории и культуре. СПб.: Азбука, 2000. - 464с.

101. Покровский Н.В. Очерки памятников христианского искусства. СПб: Лига-Плюс. 2000. - 413 с.

102. Потебня А. Теоретическая поэтика: учеб. пособие. СПб.: Филол. факультет СПб гос. ун-та, 2003. - 384 с.

103. Преподобный Иоанн Лествичник. Лествица. М: Правило веры, 1997. — 671 с.

104. Прокофьев Н.И. Древнерусские хожения XII-XV вв. (проблема жанра и стиля). М, 1970. - 447 с.

105. Прокофьев Н.И. Функция пейзажа в русской литературе XI-XV вв. // Литература Древней Руси: межвуз. сб. науч. тр. М., 1981. - С. 37-48.

106. Прокофьев Н.И. Хожение: путешествие и литературный жанр // Книга хожений. М.: Советская Россия, 1984. - С. 5-20.

107. Пропп В. Русская сказка. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1984. - 335с.

108. Родченко И.Г. Валаам и его святыни. СПб., 1999. - 14с.

109. Руднева Е.Г. Магия словесного разнообразия (о стилистике И.С.Шмелева)// Филологические науки. М., 2002. - №4. - С. 60-65.

110. Руднева Е.Г. О сентиментальности и романтике в творчестве И.С. Шмелева // Живая мысль: к 100-летию со дня рождения Г.Н. Поспелова. М., 1999.-С. 239-245.

111. Руднева Е.Г. Цветовая гамма в свете иконописной традиции // Заметки о поэтике И.С. Шмелева. М., 2002. - С. 7-42.

112. Селянская О.В. Художественный мир русского православия в повести И.С. Шмелева «Неупиваемая Чаша» // Вестник Тамбовского ун-та. Серия: Гуманитарные науки. Тамбов, 2001. - IV Державинские чтения. Филология. -С. 109-111.

113. Силантьев И. Сюжет как фактор жанрообразования в средневековой русской литературе. Новосибирск: Изд-во НИИ МИОО НГУ, 1996. — 132 с.

114. Скачков ИВ: Вечный свет вещего слова// Шмелев И.С. Богомолье. М., 1994. - С. 3-31.

115. Словарь литературоведческих терминов. М.: Просвещение, 1974. -С.304.124.; Соболев Н.В. Тема творчества в повести И.С. Шмелева «Неупиваемая Чаша» // Евангельский текст в русской литературе 18-20 вв. Петрозаводск, 2005. - Вып. 4. - С. 596-604.

116. Соболев. Ю. И.С. Шмелев: Неупиваемая чаша. М., 1922 // Печать и революция. М, 1923'.,-№1. - С. 224-225.

117. Солнцева^Н. Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание. М.: Эллис Лак, 2007. - 468 с.

118. Ставицкий A.B. «Старый Валаам» И.С. Шмелева: преображение жанра // Серебряный век. Кемерово, 1996. - С.94-103.

119. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. - 237 с.

120. Сугай Л. «.И блещущие чертит арабески» // Белый А. Символизм.как миропонимание. М.: Республика, 1994. - С. 3 - 16.

121. Таяноеа Т.А. Произведения 1890-х-1910-х годов в творческой эволюции И.С. Шмелева// «Благословенны первые шаги.». Магнитогорск, 1999. -Вып. 2. - С.21-26.

122. Теория литературы: учеб. пособие для студентов филол. фак. высш. учеб. заведений: в 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко. Т. 2: Бройтман С. Историческая поэтика. М.: Академия, 2008. — 421 с.

123. Титаренко С. Жизнетворческий миф о Вечной женственности в поэзии и философии В. Соловьева // Серебряный век русской литературы: сб. статей. -СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2009. С. 46-59.

124. Трубицина М.Ю. Отражение идеалов христианской культуры в предметном мире И.С. Шмелева // Традиции в контексте культуры. -Череповец, 1995. С. 129-135.

125. Толковое Евангелие. Киев, 1876. - 460 с.

126. Трубецкой Н. «Хождение за три моря» Афанасия Никитина как литературный памятник // Семиотика. М., 1983. - С. 441 — 454.

127. Туркое А. Александр Блок. М.: Советская Россия, 1976. - 311 с.

128. Ужанков А.Н. Эволюция «картины природы» в культурном пространстве средневековой Руси (XI- первой треть XVII вв.). Автореф. дис. канд. культурологии. М., 2000. - 28 с.

129. Ужанков А.Н. Эволюция пейзажа в русской литературе XI- первой трети XVII вв.// Древнерусская литература. Изображение природы и человека. М.: Наследие, 1995.-С. 136-150.

130. Усенко Л.В., Ивченко Е.Т. Духовные искания И.С. Шмелева: Валаамский монастырь в творчестве писателя // Изв. вузов. Сев. -Кавк. регион. Общественные науки. Ростов-н/Д, 1997. - №4. - С.73-79.

131. Успенский Б.А. Поэтика композиции. СПб.: Азбука, 2000. — 352 с. 144 Утопия и утопическое мышление: антология заруб, лит. - М.: Прогресс, 1991.-426 с.

132. Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв.: антология / сост., общая ред. и предисловие Н.К. Гаврюшина. М.: Изд. группа «Прогресс»-«Культура», 1993. -400 с.

133. Фостер Л.А. Библиография русской зарубежной литературы 1918-1968: в 2 т. Т.2. Boston, MASS, G.K. Haland and CO, 1970. - C. 1186-1193.

134. Хализев В. Теория литературы. Учеб. М.: Высшая школа, 1999. — 398 с.

135. Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб.: Академический проект, 1999. - 512 с.

136. Ходасевич В. Колеблемый треножник: избранное. М.: Советский писатель, 1991. —461 с.

137. Чернец Л.В. Литературные жанры: проблемы типологии. М., 1982. -191 с.

138. Черников А.П. Повесть И.С. Шмелева «Богомолье» в контексте духовных исканий писателя // Проблемы традиции в русской литературе: Межвуз. сб. науч. тр. Н. Новгород, 1998. - С.171-181.

139. Черников А.П. Проза И.С. Шмелева: концепция мира и человека. -Калуга, 1995.-239 с. ,

140. Черников А.П. Серебряный век русской литературы. Калуга: Гриф, 1998.-451 с.г

141. Чуковский К. Александр Блок как человек и поэт // Чуковский К. Сочинения в 2 т. М.: Правда. Т. 2., 1990. - С. 432-481.

142. Чуминский В.М. «Лето Господне» И. Шмелева и концепция Москва -Третий Рим // Венок Шмелеву. М.: Российский фонд культуры, 2001. - С. 116- 124.

143. Шапошников Б.В. Портрет и его оригинал // Искусство портрета: сб. статей. М. 1928. - С. 76-85.

144. Шешунова C.B. Образ мира в романе И.С. Шмелева «Няня из Москвы» // Международный университет природы, общества и человека. Дубна, 2002.

145. Шешунова C.B. Поэтика сказки в романе И.С. Шмелева «Няня из Москвы» // Русский роман XX века: духовный мир и поэтика жанра. -Саратов, 2001.-С. 113-119.

146. Шешунова C.B. Роман И.С. Шмелева «Няня из Москвы» в свете категории соборности // И.С. Шмелев в контексте славянской культуры: VIII Крымские международные Шмелевские чтения: сб. материалов международной науч. конф. Алушта, 1999. - С. 24-28.

147. Шмид В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении: «Повести Белкина». СПб.: Изд-во СПб ун-та, 1996. - 372 с.

148. Шмид В. Проза как поэзия: Пушкин. Достоевский. Чехов. Авангард. -СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. 352 с.

149. Эткинд А. Эрос невозможного: История психоанализа в России. СПб.: MEDY3A, 1993.-463 с.

150. Эткинд А. Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М.: ИЦ - Гарант, 1996. — 413 с.99 с.